В конце минувшего года в Большом зале ЦДЛ Академия русской современной словесности провела дискуссию, посвященную обсуждению литературных итогов 2003 года. Выступали критики — члены АРС’С, писатели, издатели, переводчики. В дискуссии приняла участие и директор Дома книги “Москва” М. Каменева.

Сегодня мы публикуем некоторые из выступлений.

Роман Арбитман

Фантомы разбушевались

Массовая литература-2003

Гоголевский персонаж по фамилии Чичиков был человеком с воображением, но бизнесменом — не весьма высокого полета. Всей его фантазии достало лишь на скупку по демпингу пары сотен мертвых крестьянских душ — для их последующей перепродажи (с легкой наценкой) опекунскому совету и поспешного бегства со скудной маржой под мышкой куда-нибудь в сторону Рио-де-Жанейро.

Согласитесь, это мелко. Масштабы не отвечают замыслу. Ловкий был дядечка Пал-Иваныч, но не орел. За прошедшие полтора века ценный опыт чичиковской негоции пытались приумножать и конвертировать многие из российских предпринимателей; наибольших же успехов на этой стезе к исходу третьего года третьего тысячелетия достигли у нас издатели так называемой массовой литературы. Вот почему итоги литературного года для этой специфической области разворачиваются в кладбищенско-виртуальной реальности: а как иначе?

Помимо уже традиционного оптового сбыта авторов официально умерших (разной степени свежести и сохранности) успешно проходит реализация авторов полуживых (чей пульс определяется текущим рейтингом) и авторов, никогда не рождавшихся вовсе (то есть нежити разного пола, возраста и жанра). Макс Фрай, Хольм Ван Зайчик, Марина Серова, Светлана Алешина, Генри Лайон Олди, Петр Северцев, Александр Зорич — эти и многие другие знаковые фигуры книжного рынка сами не едят и не пьют, но позволяют своим промоутерам хорошо и калорийно питаться. Нарасхват идут литературные призраки и фантомы, литературные зомби и оборотни, литературные клоны и богато украшенные урны со спертым воздухом (просьба не путать последний с мандельштамовским ворованным воздухом — дьявольская разница!). Альтернатива из монолога принца Датского ныне потеряла смысл: категории “ту би” и “нот ту би” стали взаимозаменяемы; мир загробный с миром реальным сосуществуют на равных, организуя совместный бизнес.

К примеру, писатель-детективщик Николай Леонов физически перестал существовать несколько лет назад, однако, не смирившись с этим безотрадным фактом, издательство “ЭКСМО” подыскало мертвецу живого соавтора Н. Макеева, каковой плечом к плечу с покойником продолжает выпечку приключений сыщика Гурова — только в этом году их вышло несколько штук в твердом переплете. К промышленной же эксплуатации жмуриков недавно подключилась фирма “Ад Маргинем” с ново-старой серией “Атлантида”, где в ряд дышащих волонтеров советской империи добавлялись бездыханные тела. Из глубокого забоя была поднята окаменевшая, плотно слежавшаяся груда советской чекистско-шпионской фантастики 30—50-х годов прошлого века, погребенной под гнетом читательского забвения. Если в памятной песне Галича мертвых поднимали случайные охотники, то теперешние охотники за читателями со своими пронзительными рожками скликают павших литбойцов в сугубо утилитарных целях. Мертвые с косами должны добавить денег в кассу (благо, гонорары им не требуются) и одновременно выступить агитаторами за покойный Союз. Фантастический трэш становится паровозиком, тянущим вагончики с конкретным идеологическим мессиджем.

Вообще 2003 год прошел под знаком непрерывной борьбы фантомов за чужое наследие и наследство — как почивших, так и живых. Небезызвестный фантаст Василий Головачев, удостоенный особой награды от издательства “ЭКСМО” за сказочные тиражи книг, опубликованных там же, к середине года до донышка вычерпал достояние усопшего эзотерика Даниила Андреева (регулярное венчание белой “Розы Мира” с черной жабой каратэшного боевика издавна считалось фирменным коньком Василия Васильевича). Настала пора пощупать классика советской литературы. Пока ничего не подозревающая Татьяна Никитична Толстая мирно занималась телезлословием, фантаст Головачев залез в закрома ее мертвого дедушки и выкрал “Аэлиту”, над которой немедленно надругался с особым цинизмом. Возник роман “Магацитлы”, в котором Лось и Гусев изъяснялись языком Шарикова и Швондера, а сама принцесса Марса говорила с интонациями намыленных героинь Даниэлы Стил, Барбары Картленд и Доротеи Уэбстер.

В те же самые месяцы перевалило за свой экватор широко разрекламированное в прессе пятнадцатитомное детище “Аванты плюс” и его составителя Дмитрия Володихина — “Антология мировой фантастики”. Издание, долженствующее стать подарочно-эталонным, способным конкурировать с давним “молодогвардейским” 25-томником, на деле оказалось торопливо-конъюнктурным блюдом, приготовленным по рецепту паштета из вальдшнепов по-русски. То есть с добавлением конины. То есть в пропорции один к одному: на одного вальдшнепа — одна лошадь. К компании покойных мэтров зарубежной сайнс-фикшн и фэнтези — Герберту Уэллсу, Джону Уиндему, Айзеку Азимову, Альфреду Бестеру, Джону Толкиену, Роберту Желязны и других были насильственно пристегнуты местные живехонькие авторы Александр Громов, Алексей Калугин, Александр Кацура и сам господин составитель. Упряжь, конечно, рассыпалась. Поскольку русскоязычная фантастика ныне суть явление сугубо “внутреннее”, почти никого за пределами СНГ, Балтии (и Израиля отчасти) она не интересует, а ее сегмент в мировом пироге скукожился до нескольких символических процентов — даже почетное звание, присвоенное на последнем Евроконе Сергею Лукьяненко, не может подсластить пилюлю. Для мира фантастики Россия пока — глубокая провинция, и наши тексты (за редким исключением, вроде Стругацких) только неконкурентоспособная экзотика. Авторы, в массе своей, либо малодушно сползают в привычную колею подражаний западным образцам (вкупе с минимальным местным декором), либо, воинственно насупив брови и бряцая бластерами, принимаются выпячивать свою “особость” в пику соседям по планете. И то, и другое выглядит жалко. Таким образом, “Аванта” фальсифицирует реальность, пристраивая к чужим небоскребам свои кривые времянки и делая вид, будто все вместе — единый архитектурный комплекс...

Напоследок еще несколько слов об антологиях, сборниках и мертвых душах. Конец года ознаменовался громким скандалом, в воронку которого оказались втянуты два виднейших издательства и один популярный фантаст Ник Перумов. Пользуясь тем, что означенный фантаст некогда придумал тему для какого-то интернетовского конкурса рассказиков, “АСТ” шустро тиснуло полученный результат, сопроводив его обложку крупно набранной заголовочным шрифтом фамилией коммерчески перспективного Перумова (как позднее уверяли астовцы, фамилия сама собой перескочила на обложку из дебрей выходных данных, а шрифт сам по себе сменил кегль — чего, мол, не бывает в мире фантастики!). Строго говоря, намеренное несоответствие обложки книги ее внутренностям есть жульничество в наших условиях заурядное: скажем, питерская “Амфора” уже давно ляпает на корешки книг фантастики имя своего раскрученного фантома Макса Фрая; в то время как внутри этого рыцаря — абсолютно посторонняя труха абсолютно других сочинителей. Однако инцидент с Перумовым вылился в склоку оттого, что данный фантаст — неделимая собственность “ЭКСМО”, конкурирующего с “АСТ”. Два суперколосса встали на дыбы; скрестились мечи; запахло озоном. В пылу праведной схватки гневный истец даже забыл, как только что побывал ответчиком в аналогичном деле: представители Джоан Роулинг, помнится, тогда обвиняли фокусников из “ЭКСМО”, что те взяли в заложники Гарри Поттера, сменили ему имя на Таню, пол на женский, национальность на альтернативную и потом сильно били полученное в итоге существо по голове, чтобы синтетическая девочка-гомункул Таня стала гораздо глупее своего английского собрата и оттого лучше покупалась юными дебилами... А вы думали — отчего наша Таня громко плачет? Да нет, никуда и ничего она не роняла. Это бизнес, господа, серьезное дело; никакие мячики тут элементарно не катят.

Павел Басинский

Страшно далеки от народа

Выступавший передо мной издатель Александр Иванов говорил об отличии капитализма от социализма. При капитализме, мол, если товар не берет покупатель, то меняют товар. А при социализме — меняют покупателя.

Это верно лишь теоретически. При практическом социализме покупателю просто не дают другого товара, и он берет тот, который есть на прилавке. Опять же при практическом, сегодняшнем капитализме меняют именно покупателя, его сознание. На это направлена вся реклама и тому подобное.

При практическом социализме людей вынуждали читать классику, Распутина, Искандера (впрочем, с купюрами) и так далее. И они читали, потому что им не давали ни детективов, ни триллеров, ни мелодрам. Хорошо это или плохо? Не знаю. Но выросло поколение достаточно умных, тонких, интеллигентных людей, к которому и мы с вами принадлежим.

Какое поколение вырастет при практическом капитализме — не знаю.

С другой стороны, так называемая “серьезная” литература страшно далека от народа. Это литература самоудовлетворения, нужная самим авторам и десятку обслуживающих их критиков. И вся наша премиальная система была направлена на такое самоудовлетворение.

Как соединить несоединимое? Это и есть искусство. Кто с ним справится, тот победит!

Евгений Бунимович

Город Современная Поэзия

В спецвыпуске НЛО (№ 4 за 2003 г.), посвященном современной поэзии, опубликован отчет социологов С. Королевой и А. Левинсона — итоги исследования, проведенного еще настоящим, левадовским ВЦИОМом об отношении студенчества к современной поэзии. Среди других любопытных результатов запомнился мне прежде всего вот какой.

Студентам был предложен так называемый прожективный тест: их попросили дать образ современной поэзии, представив поэзию в виде некоего города. Студентов при этом вполне научно разделили на различные группы по уровням знания/незнания современной поэзии, по априорным установкам, они числились в разных ячейках социологической матрицы — однако образ оказался для всех категорий единым. Город Современная Поэзия в их представлении окружен высокими стенами, с лабиринтом запутанных, но безлюдных улиц. Говорилось еще о смутности и темноте, царящих в этом городе, об отгороженности от мира, предназначенности для немногих.

Этот тест любопытен тем, что проявил то подлинное, подспудное ощущение, которое в ответах на обычные, прямолинейные вопросы не выявляется, ибо надежно заблокировано, подавлено общеобразовательными эстетическими установками, требующими от стихов общедоступности и общепонятности.

Впрочем, современные поэты сами горазды утрировать свою маргинальность. Лев Рубинштейн рассказывал об очередном поэтическом сборище, фестивале (кажется, в Голландии), когда организаторы, уверенные в невозможности и ненужности появления публики, устроили чтения поэтов на самом краю города, на отшибе, да еще и ночью. И были несказанно изумлены тем, что слушатели все же обнаружились.

Однако на темных и извилистых улочках отгороженного от мира города поэзии крайне редко нынче встретишь не только ошалелого, испуганно озирающегося читателя, но и профессионального критика. Не потому ли уважаемая Академия российской словесности обратилась ко мне (уж кому угодно, но никак не критику), с предложением высказаться об итогах поэтического года? Кстати, по той же причине, по причине несомненного существования современной поэзии и столь же несомненного отсутствия в респектабельных институциях типа АРС’C критики и критиков, занятых если не целиком, то прежде всего и по преимуществу современной поэзией, в подготовке биеннале поэтов в Москве, других внутренних и международных поэтических акций мы обращаемся прежде всего к самим поэтам (не питая никаких иллюзий по поводу их оргспособностей), к кураторам поэтических салонов, к модераторам поэтических вечеров, и почти никогда — к критикам. Ввиду отсутствия.

Вот и когда мы задумали в этом году вручение едва ли не первой чисто конкретно поэтической премии (среди множества как общелитературных, так и прозаических), довольно быстро пришлось отказаться от модели вроде премии Аполлона Григорьева, ибо создание некоего даже относительно представительного ареопага критиков-экспертов поэзии сегодня не только невозможно, но и, быть может, не нужно.

Меж тем население этого маргинального в квадрате (ни читателей, ни критиков) города поэтов вроде бы не увеличивается, однако и не уменьшается. То бишь — нет никакой корреляции между спросом (точнее — отсутствием спроса) на поэтическую речь, на поэтические книги и интенсивностью их появления. Чего никак нельзя сказать, например, о прозе, о драматургии, которые гораздо более чутко реагируют на изменение спроса, на колебания рынка. Это еще раз свидетельствует об иной природе законов поэтического мира даже по отношению к другим литературным жанрам, не говоря уж о прозаическом мире в более широком смысле этого слова.

Вот почему именно у московских поэтов, аборигенов этого виртуального и в то же время более чем реального города, мы спросили, какие поэтические сборники, вышедшие в Москве с весны 2002-го по осень 2003 года, показались наиболее яркими. Можно было отметить в списке до трех книг. Конечно, хотелось бы учесть не только книги, вышедшие в Москве (при всей любви к столице уверен, что границы города поэзии никак не совпадают с МКАД), однако пришлось ограничить себя ввиду трудностей сбора информации о выходящих книгах стихов. Понимаю, что такой подход, как и любой другой, вызывает множество как технических, так и идеологических вопросов, на которые я попытался ответить в публикации в интернетовском “Русском журнале” 01.12.2003 (www.russ.ru). На сайте Фонда Творческих Проектов (www.ftp-culture.ru) дана подробная информация о конкурсе, премии, итогах. Здесь ограничусь итогами “Московского счета” (которые, полагаю, во многом и есть итоги поэтического года) — без комментариев.

Было разослано 200 анкет, получены ответы от 157 поэтов — от патриархов вроде Андрея Вознесенского или Евгения Рейна, от достаточно известных сегодня поэтов Веры Павловой, Игоря Иртеньева и др. до нескольких двадцатилетних авторов, обнаруженных на темных улицах вышеупомянутого города за последние год или два (прежде всего благодаря премии “Дебют”). Опрос поэтов не обнаружил зашкаливающего лидера, такой книги, что набрала бы, скажем, более половины голосов. Чего, впрочем, никто и не ждал. Однако выявились отчетливые точки сгущения и силовые поля современной поэзии, профессиональные предпочтения в кругах разных поколений и направлений.

Наибольшее число голосов поэтов и премию “Московский счет” получила Елена Фанайлова (книга стихов “Трансильвания беспокоит”, издательство ОГИ), спецпремию — за две книги, вошедшие в список лучших, — Инна Лиснянская (“В пригороде Содома” и “Одинокий дар”). Малую премию (молодому поэту) получил Станислав Львовский за книгу “Три месяца второго года”, диплом за лучший дебют — Инга Кузнецова (сборник “Сны-синицы”), дипломы за книги стихов, по итогам опроса вошедшие в десятку лучших, получили Юрий Арабов, Иван Ахметьев, Дмитрий Воденников, Ирина Ермакова, Юрий Кублановский, Кирилл Медведев, Вера Павлова.

Отметим, что близко к “десятке” подошли и поэты немосковские, выпустившие новые книги в столице, — это Андрей Поляков (Симферополь), получивший в этом году и малую премию “Москва-Транзит” биеннале поэтов, Александр Анашевич (Воронеж), Санджар Янышев (Ташкент).

Андрей Дмитриев

Такие имена, такие книги, такие итоги поэтического года.

Мне представляется не вполне корректным оценивать состояние литературы по итогам одного лишь года. Проза пишется порой не год, а годы, публикуется не сразу, поэтому само понятие “итоги года” — условно. Если говорить о каких-либо убедительных симптомах состояния литературы, то исходить следует из того, что произошло в ней за десять, пять, ну, хотя бы три года. Скажу пару слов о литературе молодой. Так вышло, что в течение последних трех лет я в числе многих своих коллег вел, вместе с А.Н. Курчаткиным, мастер-класс прозаиков на форумах молодых писателей России в подмосковных Липках. И эстетические тенденции, и качество прозы меня скорее обнадеживают, чем настораживают. За последние три года, если судить по Липкам, в литературу пришли писатели очень хорошего уровня. Я бы назвал и Дениса Гуцко, и дуэт Романа Волкова с Чугуновым. А, скажем, малая проза петрозаводского прозаика Дмитрия Новикова, и в особенности его рассказ “Муха в янтаре”, по моему убеждению, когда-нибудь войдет в антологии жанра. Мне трудно судить о поэзии, но я нахожусь под большим впечатлением от стихов живущего в Костроме Ивана Волкова.

Если же говорить о беспокоящих тенденциях, то меня огорчает склонность некоторой части молодых авторов к тому, что я бы назвал имитацией бунта. Возможно, этот путь обещает успех. Однако же, быть бунтарем и позиционировать себя в образе бунтаря — это не совсем одно и то же. Всякая имитация ведет к оскудению дарования, тем более имитация подражательная.

Марина Каменева

Прошло немногим более десяти лет с того дня, как отменили цензуру. Удивительно, но за этот короткий срок мы успели забыть те времена, когда издателям говорили, что издавать, а читателям — что читать. Еще более удивительно бытующее мнение о том, что наш читатель не сумел достойно воспользоваться правом на выбор литературы, что он читает мало, а если и читает, то совсем “не те” книги.

Всякий раз, слыша подобные заявления, задаешься вопросом, кто и на каком основании определяет, сколько должен читать наш современник и какие книги нужно считать “правильными”.

Мой стаж работы в книготорговой отрасли — тридцать лет (из них десять — в Доме книги “Москва”). За все это время ни один специалист ни разу не пришел к нам и не поинтересовался, какая литература пользуется наибольшим спросом. Между тем, в “Москве” ежеквартальные опросы покупателей ведутся с 1996 года. Кроме того, мы располагаем и некоторой информацией по регионам России, так как владеем книготорговой сетью, включающей 16 магазинов в Воронежской области.

Каков же реальный портрет современного читателя? Судя по статистике последних трех лет, он молодеет. Если в конце 90-х в наших залах превалировали люди старше сорока, то сегодня в основной массе это студенты и служащие (люди с высшим или незаконченным высшим образованием) от 18 до 40 лет. Эта, пока мало кем замеченная, но статистически зафиксированная тенденция омоложения читательской аудитории опровергает миф о том, что современная молодежь ничего не читает.

Молодое поколение читает немало, и его интересы гораздо более многосторонние, чем можно предположить. Например, в отличие от предыдущих поколений, юноши и девушки читают книги в подлиннике. Недавно мне довелось наблюдать, как в торговом зале молодой человек советовал бабушке и внуку, какую из трех одинаковых книг Толкиена, вышедших в разных издательствах, лучше выбрать. Юноша читал книгу в оригинале и рекомендовал издание с наиболее точным переводом.

В 2003 году у нас по программе “Самый читающий студент” (она дает скидки на литературу для молодежи по транспортным и социальным картам) зарегистрировалось 8 тыс. студентов, которые купили 70 тыс. экземпляров книг. Любопытно взглянуть на перечень тематик книг, которые покупали студенты в течение года. В нем — зарубежная литература (Мураками, Коэльо), детская литература (Пулман — “Северное сияние”), книги по культурологии, литературоведению, маркетингу и рекламе, международному праву, мировой экономике, поэзия (Вишневский, Снежина, Хайям, Гомер, Филатов, Маяковский)…

Глядя на этот список, вряд ли кто осмелится утверждать, что в нашей стране растет нечитающее поколение. Другое дело, что герои современной молодежи отличаются от героев нашего времени. Емеля, который имел все, что ни пожелает, “по щучьему велению”, или старуха из “Золотой рыбки” могли быть героями прежних лет, когда казалось, что к благополучию можно добраться, не слезая с печи. Сегодняшнему молодому поколению мало импонируют бездеятельные персонажи. Читательские предпочтения неразрывны с тем, чем дышит и живет общество. И уж коль скоро нам довелось жить в эпоху перемен, то наивно ожидать, что со сменой общественных ценностей не изменятся и ценности литературные.

Между тем, никто сегодня (да и в прежние времена) всерьез не анализировал связь между состоянием общественного сознания, общественными запросами и книгами, которые это общество читает. Ведь если книги Владимира Сорокина имеют успех, то в этом “виноват” (если это слово вообще уместно) не автор, а нечто скрытое в глубинах человека, что заставляет его интересоваться подобной литературой.

Судя по статистике, увлечение чтением остается побудительной причиной покупки для 60% посетителей магазина, 20% покупают книги для своих профессиональных нужд, 20—30% — в качестве подарка. И если покупка книг в первую очередь связана с увлечением, то надо изучать эти увлечения, анализировать, почему они те или иные. Стоит, например, вспомнить, когда последний раз в семьях за обедом обсуждали не заграничную проездку или новую модель автомобиля, а прочитанную книгу, как это было раньше. Корни читательских предпочтений лежат не в папках издательств и не на полках книжных магазинов, они — в нашем образе жизни, мыслей.

Мир многообразен, и у каждой изданной книги найдется хотя бы один читатель. Наша задача — организовать встречу читателя с книгой, благо, сегодня нам в этом помогают современные технологии. В наших стенах, например, спрос на литературу практически полностью определяет компьютер. Он отслеживает ход продаж, популярность произведения, при необходимости сам формирует запрос на поставку и отправляет его поставщику. Все это позволяет уйти от личных пристрастий товароведов и предоставить возможность выбора самому читателю. В этом — тенденция времени: уходя от индивидуальных оценок книготорговцев, мы имеем возможность очень точно выполнять индивидуальные и крайне разносторонние запросы покупателей.

Вернемся, однако, к нашей статистике и взглянем на картину читательских предпочтений. Она опровергает распространенный миф о том, что народ читает только детективы и любовные романы. Любовные романы уже три года назад ушли из списка лидеров продаж. Отечественный детектив в рейтинге продажи тематик стоит на 11-м месте, зарубежный — на 20-м. На первом месте стоят книги по искусству, на втором — зарубежная литература. На третьем “Иностранные языки”: словари, книги на языке оригинала, учебные курсы по иностранным языкам.

Спрос на русскую литературу в последние годы не меняется. Она стабильно занимает 4—5-е место в процентах от реализации. Из года в год растет количество проданных экземпляров. При этом книги современных авторов составляют 80%, классические произведения — 20%.

В последние годы наметился спрос на классические произведения, переизданные в более качественном, эксклюзивном подарочном варианте. Сегодня мы вправе говорить о возрождении интереса (правда, робкого) к собраниям сочинений классиков (Булгаков, Толстой, Чехов), как в многотомных, так и в 3—4-томных изданиях.

Если вести речь о современных российских авторах, то здесь сохраняется стабильный интерес к известным писателям (Пелевин, Улицкая, Акунин, Аксенов, Толстая и др.). Например, рост продаж элитарного издательства “Новое литературное обозрение” в 2003 году составил 170%. Очевидно, что рост спроса на подобную литературу отражает и определенные тенденции развития общественного сознания.

Заметное влияние на продажи современной литературы оказывают сериалы, созданные по мотивам литературных произведений. Так, всплеск интереса к книгам Малкова “Две судьбы” и Пикуля “Баязет” совпадал с тем временем, когда по телевидению транслировались одноименные фильмы. Особенно эта тенденция заметна в регионах, в Москве она выражена слабее. Правда, мы были приятно удивлены тем, что после сериала по мотивам романа Достоевского “Идиот” продажи этой книги выросли более чем в три раза.

Одна из современных тенденций состоит в том, что авторы, зарекомендовавшие себя в определенной области, обращаются к другим жанрам, завоевывая не меньшую популярность у читателя. Автор детективов Полина Дашкова пользуется популярностью в жанре прозы, философ и культуролог Григорий Чхартишвили прославился на ниве детектива как Борис Акунин. Проза Александры Марининой расходится ничуть не хуже, а порой и лучше ее детективов.

Определенную поддержку писателям сегодня оказывают многочисленные литературные премии (имени Аполлона Григорьева, Андрея Белого, Букер, Антибукер). Они помогают находить и издавать новые имена. Особый интерес покупателей к авторам—лауреатам литературных премий мы наблюдаем в торговых залах.

По большей части данные приведенных выше социологических исследований касаются Москвы. В регионах картина несколько иная. В большинстве магазинов воронежской сети “Книжный мир семьи” лидирует детская литература, что объясняется экономическим положением населения, которое в первую очередь стремится потратить деньги на образование подрастающего поколения. В остальном — читательские приоритеты хоть и разнятся, но не имеют кардинальных различий со столицей и оказываются куда более обширными, чем мы можем предположить.

Характерный пример — открытие нашего магазина в Воронеже. Когда мы начинали там работать, то столкнулись с непониманием товароведов, которые были убеждены, что местному читателю не нужен широкий ассортимент и для успешного бизнеса достаточно заполнить полки ходовыми любовными романами и детективами. Между тем, стоило предоставить читателю право выбора — и рейтинги продаж изменились. Сегодня, как я уже сказала, они не сильно отличаются от московских.

И поэтому, если и говорить о проблеме выбора литературы, то она, на мой взгляд, состоит не в том, что читатель не может выбирать, а в том, что очень часто ему выбирать не из чего. Современные книжные магазины в лучшем случае можно найти лишь в городах-миллионниках. В более отдаленные населенные пункты книги доставляют челноки, которые не могут “замораживать” деньги. Поэтому они закупают только бесспорные бестселлеры и очень известных авторов. Вот и получается, что на большей части России спрос на литературу формирует не население, а человек, которому надо быстро обернуть деньги.

Сегодня в среднем в стране выпускается в год 70 тысяч наименований книг. Если даже предположить, что около 20 тысяч приходится на узкоспециальную литературу, то остается около 50 тысяч названий книг. Так вот, на Дальнем Востоке средний ассортимент книжного магазина — 9 тыс. наименований. Да что Дальний Восток! В нескольких километрах от Москвы, в ближайшем Подмосковье, на полках книжных магазинов в среднем представлено 5—6 тыс. наименований! Доставка книг для мелких издательств — невыгодна. Крупных на рынке — единицы. Оптовое звено, существовавшее в прежние времена, разрушено и пока не нашло себе замены.

О решении этой проблемы мы говорим уже не первый год. Абсолютно убеждена, что нет ни одной книги, которая бы не нашла своего (пусть даже одного) читателя в любом уголке страны. Но сделать книгу доступной для читателя невозможно без современных компьютерных технологий и льготных тарифов на перевозку книг, то есть без совместных усилий государственных и коммерческих структур.

Ведь причина того, что, например, в Чукотском автономном округе нет ни одного книжного магазина, кроется не в отсутствии спроса на книги, а именно в вопросах транспортировки. В прежние времена книги сюда завозили летом, и в течение года перевозили их на Чукотку. Сейчас никто не будет замораживать деньги на столь длительный период. Но сегодня есть другие, современные технологии, для которых как минимум надо, чтобы, во-первых, в каждом селе был доступен Интернет и, во-вторых, чтобы государство установило специальные тарифы на доставку книг. Если расценки на доставку книг по-прежнему будут сопоставимы, например, с расценками на доставку водки, то книги просто будут недоступны для читателя.

Государственная политика в книжной отрасли напрямую связана с духовным уровнем нации. Это прекрасно понимают правительства разных стран. Например, в Великобритании, с ее вековыми устоями, никогда не было НДС на книги. В России он составляет 10% (что, слава богу, меньше, чем на остальные товары). Но на государственном уровне это расценивается как льгота отрасли, которая продлится до 2005 года. Между тем, книга — тот уникальный товар, где бизнес тесно переплетается с культурой и становится неотделим от нее. Поэтому, какие бы льготы ни предоставляло правительство книжной отрасли, оно помогает не отрасли — оно инвестирует в будущее своего общества.

Борис Кузьминский

Самое сильное профессиональное впечатление 2003 года у меня связано не с русской литературой, а с немецкой. Это впечатление от презентации новой книги Гюнтера Грасса на Франкфуртской ярмарке.

За полчаса до начала сгрудившуюся у входа толпу впустили в громадный зал. Сидячих мест нет, лишь столики-грибки, на которые можно опереться локтем, точно в советской рюмочной; дискотечные фиолетово-оранжевые блики на потолке. Атмосфера надвигающейся фиесты. Те, кто пораскованней, полукругом расселись близ подиума на жестком полу, хоть обзор там и заслоняли бесчисленные телевизионщики: действо транслировали все федеральные каналы. Декорация обещала не литературный вечер, а камерный концерт; и впрямь, к инструментам подошли джазисты, грянули танцевальную мелодию. Вперед выступил ведущий, широко известный критик (в германском контексте эта аттестация звучит отнюдь не глумливо), рядом с ним нарисовался лично директор ярмарки и толкнул прочувствованную речь. После чего банд заиграл снова и изливался битых пять минут; саспенс затягивался. С финальным аккордом на авансцене образовался ведущий и выкрикнул:

— Гюнтер Грасс!

Зал завопил, будто при явлении, не знаю, Робби Уильямса или Мадонны.

Писатель, в демократичных шерстяных брюках и свободной рубашке, поднялся на подиум, однако не подошел к микрофону на авансцене, а опустился в кресло у задника и налил себе красного вина из стоящей на столике бутылки. Вновь запиликал банд, вспыхнул полиэкран, посреди сцены возникли четыре фигуристые фройляйн в кафешантанных юбках и сладко запели по-английски.

Книжка Грасса выстроена как венок рефлексий на темы популярных танцевальных мелодий ХХ века; от этого и отталкивались режиссеры двухчасового шоу. А в том, что шоу тщательно, по минутам, срежиссировано, сомнений не было никаких, захватывающий ритмический рисунок не провис ни единожды. В редких промежутках между музыкальными номерами прозаик выходил к пюпитру, в благоговейной тишине зачитывал два-три коротких отрывка из презентуемой книги. Читал не как автор, а как актер: с аффектированной и, на мой вкус, жеманноватой жестикуляцией. Но по-настоящему жутко мне сделалось, когда в разгар очередной мелодии Грасс встал из-за столика, обхватил талию одной из фройляйн и пустился с ней в пляс. В течение вечера это повторялось не раз и не два. Я представил себе, как на репетиции постановщик подзывает к себе пожилого классика и командует: “А здесь вы дрыгнете ножкой. А вот здесь отчебучите коленце”. И нобелевский лауреат как миленький повинуется: хорошо, дрыгну; конечно, отчебучу первый сорт. Прямо-таки вакханалия беспардонных пиар-технологий.

Что говорить, у нас подобное невозможно. К счастью для горнего престижа литературы — и к несчастью для ее дольнего статуса. Только по окончании вышеописанного концерта публика раскупила не менее тысячи экземпляров книги. А в топ-листе общегерманских продаж высоколобое, прихотливо-эссеистическое произведение Грасса на втором месте, выше лишь “Гарри Поттер”.

У нас ведь невозможно и это. Никакой Пелевин не переплюнет Донцову.

За минувшие три года мы наблюдали резкий скачок интереса крупных книгопечатных фирм, контролирующих львиную долю национального рынка, к русской психологической прозе. И через короткое время — не менее резкий спад. Соответствующие линии одна за другой сворачиваются, тиражи редких внесерийных изданий (исключая публикации немногочисленных звезд жанра) падают до чисто символических цифр. Продукт отечественной выделки оказался не по зубам отечественной рекламе и распространению. Думаю, не оттого, что он низкого качества. А оттого, что чересчур высокого: принципиально штучный, неформатный, не укладывающийся в рамки примитивных рыночных аналогий. Требовалось всякий раз уламывать оптовиков, нащупывать новые стратегии продвижения, привлекать сторонних экспертов: слишком дорого, слишком хлопотно. Да и не всякий признанный эксперт согласится встроиться в издательский производственный конвейер. Точнее, практически никакой не согласится. Чистота риз.

В уставе Академии российской словесности, как раз и позиционирующей себя в качестве сливок экспертного сообщества, декларирована задача: способствовать формированию цивилизованного книжного рынка. Увы, все эти годы эксперты существовали сами по себе, а рынок — сам по себе. Академики регулярно передавали спонсорские деньги в руки отдельных (замечательных, достойных, талантливых, кто бы спорил) писателей, укрепляя благосостояние этих конкретных писателей, но не самостояние словесности в целом. Гонорары серьезных прозаиков за время деятельности АРС'С не повысились; дебютанту, особенно если он из провинции, напечататься не легче, а труднее. Между тем $30 000 единовременных аполлонгригорьевских премиальных — вполне пристойный уставной капитал для маленького, но гордого издательства с бескомпромиссной и в кои-то веки по-настоящему экспертной политикой.

Ведь свято место пусто не бывает. “Психологическая проза” — реальный сегмент рынка, и нынче этот сегмент, точно комьями ваты, уже забутован переводами импортной (в основном англоязычной) беллетристики. И беллетристика в подавляющем большинстве третьесортная, и переводы, как правило, плохие. Столько хороших взять негде. Да и незачем. Рынок — как талая вода на холмистой равнине; он, коли не тормошить, не подстегивать его извне, склонен играть если не на понижение, то на усреднение общего уровня; массированно нивелируя планку качества сегодня, производитель развязывает себе руки для завтрашних, еще более успешных спекуляций. Дело зашло уже настолько далеко, что в голову закрадывается мракобесная мысль о законодательно закрепленных квотах на издание переводной нежанровой прозы. Как на телевидении или в кино.

...Наутро после франкфуртского действа я проснулся в испарине. Мне грезилась презентация новой книги А.И. Солженицына в Кремлевском дворце съездов. Прославленный писатель выступал в сопровождении группы “Лесоповал”. У авансцены, тощим задом на жестком полу, сидел Гарри Поттер. У подростка был бледный вид.

Андрей Немзер

Разговоры об “урожайности” литературного года, признаться, всегда навевают тоску, но сейчас особенно, так как 2003 год кажется мне менее ярким, чем предшествующие. Прекрасно понимаю, как должно вдохновить это признание перманентных плакальщиков по нашей якобы загибающейся словесности: “Ага, и этот сдался!”. Хочу успокоить коллег чем-то в духе Высоцкого: не волнуйтесь и не надейтесь. Именно потому, что общий ход литературы мне нравится, я могу, посравнив да посмотрев, констатировать: да, ярких событий было меньше. И не делать из этого никаких выводов, кроме общепонятного: писатели не машины, им свойственно брать паузы, а от неудач никто не застрахован.

Но меня в принципе не слишком волнуют чьи-либо неудачи. Об иных “событиях” и отзываешься-то (имею в виду свои газетные рецензии) исключительно по долгу службы. Писать о новом сборнике Виктора Пелевина, по-моему, еще скучнее, чем его читать, но всеобщими усилиями автор выведен в звезды, следственно, публику надлежит информировать о его достижениях. Ряд можно продолжить, но смысла нет. Меня интересуют “доводы за”.

Об этой формуле Натана Эйдельмана вспоминает Юлий Крелин — в сердечной и умной книге “Извивы памяти” он рассказывает, как Эйдельман неустанно и по разным поводам призывал своих друзей-собеседников искать “доводы за”, нечто живое и ценное (в науке, искусстве, общественной жизни), когда на дворе стояли совсем не светлые погоды. Благодаря Эйдельману и Крелину, который сумел передать энергию и обаяние устремлений своего друга, я, кажется, обзавелся девизом. Мой первый книжный обзор 2003 года (в нем шла речь и о книге Крелина) так и назывался — “Доводы за”. Сейчас я понимаю, что их за год набралось не так уж мало.

Прежде всего должен назвать трех несхожих поэтов: две — “знаменская” и “новомирская” — подборки Инны Лиснянской, сборник Максима Амелина “Конь Горгоны” и “Фифиа” Олега Чухонцева видятся мне огромными творческими победами. Я не готов вполне истолковать свои ощущения, но, читая Лиснянскую, Амелина, Чухонцева (в сборниках есть стихи, публиковавшиеся ранее, но контекст придает им дополнительные смыслы), физически чувствуешь, что русская поэзия движется к чему-то неведомому, не утрачивая при этом своей вековой стати. И было бы несправедливо умолчать о радости, испытанной при чтении и других поэтов — Михаила Айзенберга, Марины Бородицкой, Виктора Куллэ, Инги Кузнецовой, Александра Кушнера, Евгения Рейна, Александра Тимофеевского… Год кажется мне скорее “поэтическим”, чем “прозаическим”, хотя, возможно, это характеризует не литературу, а мой настрой.

Что же до прозы, то, наверно, все бы удивились, промолчи я о работах двух последних лауреатов премии Аполлона Григорьева — о “Призраке театра” Андрея Дмитриева и новых опытах Марины Вишневецкой. “Призрак театра” — настоящая трагедия, проступающая сквозь выверенные контуры психологической повести. Поэтому так важен и естествен у Дмитриева “выспренний” и “аффектированный” пятистопный ямб, взрывающий мерный шаг прозы. Поэтому так существенна шекспировская линия: “Двенадцатая ночь” — как финал карнавального веселья, где за чередой забав, подмен и розыгрышей слышится боль потерянных, обделенных и наказанных; “Король Лир” — как свидетельство глобальной катастрофы, в которую ввергся наш мир; “Буря” — как надежда на сказочное умиротворение стихии и человеческой извращенности. Поэтому так достоверны итоги — смерть актера и “продолжающаяся жизнь” режиссера. Поэтому так убедительна метаморфоза идеи “третьего варианта”: то, что должно было спасти, безжалостно убивает. Потому так органически сопряжены судьбы героев и читателей, переживших в дни “Норд-Оста”, конечно, иное, но неуловимо схожее с тем, что угадано и запечатлено Дмитриевым. Я думаю, что поэтическая составляющая важна и в новых опытах Вишневецкой, еще раз доказавшей, сколь непохожие люди нас окружают, сколь таинственна всякая человеческая судьба.

Важным событием мне представляется роман Валерия Исхакова “Жизнь ни о чем”, где мастерски выстроенная интрига позволяет увидеть, что происходит с людьми, свято поверившими в свое избранничество и условность “ветхих” этических норм. Как и “Легкий привкус измены” (предыдущий роман Исхакова, по-моему, незаслуженно обойденный вниманием критики), “Жизнь ни о чем” — книга очень печальная, жесткая и честная. Надеюсь, что ее судьба сложится счастливо. Из других удач назову компактные романы Елены Холмогоровой (“Трио для квартета”) и Николая Климонтовича (“Мы, значит, армяне, а вы на гобое”), рассказы Ирины Полянской, Афанасия Мамедова, Александра Хургина и окончательно переквалифицировавшегося из критиков в прозаики Евгения Шкловского.

Наконец, но не в последнюю очередь, радостью года стали издания итоговых (на сегодня!) книг моих коллег: “Скрытый пейзаж” Натальи Ивановой, “В русском жанре” Сергея Боровикова, “Где сидит фазан” Андрея Зорина, “Перемена участи” Сергея Чупринина. Любой из них хватило бы для дискредитации старательно (и скучно) муссируемого тезиса о самоубийстве современной критики.

Таковы мои “доводы за”.