1.

Иногда задаешься вопросом: почему поэты в России долго не живут? Быть может, самой природой они несколько иначе устроены, чем другие люди? Создается впечатление, что они просто не умеют адаптироваться под некий условный и нивелирующий человеческую личность социальный стандарт, в который вгоняет нас общество, заставляя подчиняться тем или иным экономическим обстоятельствам, неизвестно кем принятым правилам поведения и т.д.

Поэт, пожалуй, существо не столько земное, сколько небесное, ангелоподобное. Он похож на странствующего посланника Творца на этой грешной земле.

Поэт - изделие штучное. С лучистым взором, отважным сердцем, любящей душой и легкоранимой кожей. Поэт - натура нежная и незащищенная от всевозможных подлостей и мерзостей людских. Он не только не хочет, но и не может жить по кем-то установленным законам и правилам. Он живет по тем законам и правилам, которые созданы для него Творцом, а не какой-то пресловутой идеологией, моралью и т.д. Поэтому, по-видимому, он обречен вступать в конфликты (иногда непримиримые) с обществом, с носителями его права, религии, традиций, нравственных устоев, быта и т.д.

Как правило, опалив свои белоснежные крылья над беспощадным пламенем бытия, поэт - источник света, любви, добра и красоты - неминуемо гибнет в мучительной схватке с несовершенным, мстительным и жестоким миром. Он гибнет за казалось бы естественное право оставаться самим собой и рефлексировать своим творчеством на происходящее так - как только он один умеет. И за эту непозволительную роскошь быть самим собой, поэты (впрочем, как и другие художники) платят по самому высокому счету - своей жизнью. Поэтому, наверное, их силы истончаются быстрее, чем у других людей. Поэтому их мятежная и страдающая душа раньше других покидает свое бренное тело, освобождается от мук и спешит на встречу к своему Создателю - отчитаться за содеянное.

А что оставляет после себя на земле этой грешной поэт? Свои стихи...

2.

Евгений Глазков, как мне кажется, не относился серьезно к своему поэтическому дару. Хотя поэтом он был, как говорится, божьей милостью. Быть может, здесь как-то сказались и гены. Он был сыном Николая Глазкова - поэта очень даровитого, импульсивного и, кажется, до сих пор в должной мере неоцененного отечественной критикой. Впрочем, с отцом, имеющим другую семью, Евгений практически и не виделся и никогда не афишировал своего родства с ним. Он воспитывался мамой, которая души не чаяла в своем единственном сыне. Жили они в подмосковном Ногинске.

Евгений уже в школе отличался исключительными способностями. У него довольно рано проявился вкус к истории и религии, к живописи и музыке. И стихи он писал, кажется, также естественно, как и дышал. А разве можно серьезно относиться к тому, что ты умеешь хорошо дышать? Хотя здесь, быть может, я и заблуждаюсь. За кажущейся многим легкостью обычно стоит такой душевный труд, который не поддается оценке никаких Единых норм и расценок. Поэтические образы, сравнения и строфы, конечно, могут рождаться и экспромтом, но чаще за этим стоит, по выражению классика, переработка "тысячи тонн словесной руды" единого слова ради. Тем не менее, Евгений даже не всегда утруждал себя записью поэтических строк и образов, которые вихрем появлялись в его видении и в воображении. К своему поэтическому дару, как мне кажется, он относился легко и иронично - с небрежностью молодого и жизнерадостного человека. Быть может, даже как к некой забаве, которую ему зачем-то подарила природа, а что делать ему с этим подарком толком так и не объяснила.

После окончания средней школы он поступил в МГУ - на факультет искусствоведения. Евгений по-настоящему увлекся иконописью, живописью блистательных мастеров эпохи Возрождения, импрессионистов, церковным зодчеством. Казалось, что перед ним открывается блестящая карьера искусствоведа. Впереди маячила возможность продолжения учебы в аспирантуре, защита кандидатской диссертации...

Но все шатко в этом мире. Уже заканчивалась хрущевская оттепель. Разгневанный Генсек на выставке в Манеже учинил настоящий разнос авангардистам. Под огнем твердолобой и агрессивной критики оказались Эрнст Неизвестный, Михаил Шемякин, Евгений Евтушенко. Начались судебные процессы над Юлием Даниэлем и Андреем Синявским. За тунеядство были осуждены Иосиф Бродский и Володя Батшев. В опале оказался Александр Солженицын и многие другие представители художественной интеллигенции. Снова над нами сгущались свинцовые сумерки зловещего тоталитарного режима, при котором истинные художники всегда заикались, задыхались, метались и ...угасали. Как можно жить и творить в обществе, в котором попираются свобода и разум?

Леденящим душем оказался для Евгения Глазкова, как и многих других мыслящих людей, ввод советских войск в августе 1968 года в Чехословакию. Под гусеницами советских танков была погребена не только лучезарная "Пражская весна", но и нечто большее. Жить становилось стыдно. Душило собственное бессилие. Закипала праведная злость. Мучили проклытые вопросы. И за ответами на них Евгений Глазков поехал в Рязань, к опальному титану Александру Солженицыну.

Визит к "литературному власовцу и отцепенцу", как клеймила тогда Солженицына официальная пропаганда и науськанные СМИ, не остался незаченным для недреманного ока КГБ. Последовало донесение рязанских сотрудников "щита и меча" в ректорат МГУ. Евгения Глазкова из Университета исключили. Он был призван для срочной службы в ряды Советской армии. Начались для него другие университеты...

3.

Возвратившись в родной Ногинск после трехгодичной службы врядах Советской армии, Евгений долго не мог найти для себя работу. Он работал сторожем в музыкальной школе, сотрудником Ногинского парка культуры и отдыха, директором Дома культуры в совхозе им.Чапаева, корреспондентом городской газеты "Знамя коммунизма". Работа в местной газете дала Глазкову хоть какую-то возможность проявить себя. В 1981 году он вступил в Союз журналистов СССР, а в 1989 стал одним из лауреатов конкурса этого Союза. Кстати, он стал чуть ли не единственным призером конкурса этого года среди журналистов городских и районных газет. Его очерки, статьи, рецензии появлялись на страницах журналов "Художник", "Театральная жизнь", "Знание - сила" и в других изданиях.

Евгений всюду был своим человеком - среди художников, артистов, музыкантов, поэтов, писателей, духовенства... Он обладал феноменальной памятью и энциклопедическими знаниями. Он мог вдохновенно читать наизусть стихи Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, Александра Галича, Арсения Тарковского и других поэтов.

Мне вспоминается такой случай. В апреле 1981 года мы, группа ногинских газетчиков вместе со своими коллегами из других городов Подмосковья, вступали в Союз журналистов СССР. Прием почему-то проводился не в ЦДЖ на Суворовском бульваре, а в редакции областной газеты "Ленинское знамя", которая размещалась на Улице 1905 года. После завершения вступительных мероприятий, Женя потащил нас на Ваганьковское кладбище, на могилу Владимира Высоцкого. Там он читал посвященные "советскому Гамлету" стихи, которые большинству из нас тогда еще не были известны. Это были стихи

Андрея Вознесенского, Валентина Гафта, Леонида Филатова, Владимира Солоухина. На меня тогда наибольшее впечатление произвели стихи на смерь Высоцкого, написанные Солоухиным. Там были приблизительно такие строчки:

Почему, россияне, так у нас повелось? Только явится парень неуемной души И сгорит, как Гагарин, и умрет, как Шукшин, Как Есенин повиснет, как Вампилов нырнет, Словно кто порасмыслит и стреляет их влет...

Евгений Глазков тоже был человеком неуемной и щедрой души. Он пригоршнями раздаривал себя людям, не думая о какой-то выгоде, последствиях и т.д. Не думал он и о том, что ему пора составить и издать свой собственный поэтический сборник. Я не раз корил его за эту беспечность, но он все отмахивался и шутил: мол, успею еще, старик, какие наши годы...

Он стал инициатором и составителем поэтического сборника "Взлетная полоса", который появился в 1990 году при содействии ТОО "Шерна" с прекрасными рисунками и оформлением художника Александра Хопкина. В этом сборнике были опубликованы стихи местных поэтов (у многих впервые), которые когда-то входили в ногинское литературное объединение "Огонек". В нем были напечатаны стихи Андрея Аинцева, Татьяны Глеклер, Маргариты Сургучевой, Игоря Сенцова, Татьяны Ромбаум и других поэтов. Вошла в него и большая подборка стихов Евгения Глазкова. Он очень радовался выходу в свет этого сборника, называл его "первой ласточкой". К сожалению, "второй ласточки" так и не появилось...

4.

Евгений Глазков умер в ночь с 30 на 31 мая 1998 года на даче у одного из своих друзей-художников. В саду чадила буйным ароматом персидская сирень. В ивняке, у Клязьмы, соловьи выдавали мелодичные трели. Влажный туман клубился возле река и таинственно расползался по прибрежным низинам и лугам. Благоухала последняя весенняя ночь, а у Евгения в это время остановилось сердце...

Подборка стихов, которую он сам подготовил в газете "Богородские вести", где он последнее время работал, вышла в ней в день его похорон...

Стихи Евгения Глазкова иногда появлялись и в газете "Яблоко Подмосковья". Незадолго до своей смерти он передал нашей редакции целый цикл своих стихов, которые при его жизни мы так и не смогли опубликовать. Во втором номере "Яблока Подмосковья", вышедшего в июне 1998 года, три стихотворения из этого цикла были напечатаны под его фамилией уже в траурной рамке...

К своему 50-летию в 1996 году Евгений Глазков готовил к изданию свой первый сборник поэтических произведений под общим названием "Заповедник". Но тогда, кажется, ему так и не удалось найти необходимых средств для издания задуманной книги. Публикуемые сегодня два стихотворения Глазкова должны были войти в эту, увы, так и несостоявшуюся книгу. И у меня создается впечатление, что эти стихи Евгений Глазков написал, предчувствуя свою скорую гибель...

Виталий ПОПОВ

*** Был ветер наполнен запахом трав, Крепких дубрав ароматом, Если и был я в чем-то не прав, Считайте меня виноватым. Я делал сначала, а думал потом, не думал, а делал сначала, и жизнь представлялась сказочным сном, покуда не измельчала. А, может, бездумно себя растерял, Не зная предельного края? Житейского моря бушующий вал Меня с головой накрывает. Был вечер проникнут призывом цветов, Безумным их ароматом. Вершите свой суд - я давно уж готов, Считайте меня виноватым. *** Смиренно принимаю бытие как всепрощенье высшего начала, что даст мне хлеб и горькое питье и место для последнего причала. Я не ропщу и не гневлю судьбу - пусть такова, иной уже не будет, да и к чему людскую голытьбу прельщать примером легендарных судеб? Но лишь одно тревожит скудный ум, одна лишь мысль мне на дает покоя: виновны ль мы, что попадая в трюм, пиратам мы способствуем в разбое? Цепями мы прикованы к веслам. Надежды нет, свобода - как потонем. Но я шепчу молитву по слогам, не рая я прошу, а лишь покоя. Галерный раб, я знаю боль бича, мы с голодом и жаждой побратимы. Вся жизнь моя сгорает, как свеча, поставленная вдалеке от Рима.

На снимке: Евгений Глазков с женой Галиной на берегу реки Клязьма
Фото Николая АНДРЮШОВА