Точкой отсчета в развитии событий стало 21 сентября 1993 г., когда был объявлен президентский указ # 1400: Съезд народных депутатов и Верховный Совет распускаются, на 12 декабря назначаются новые парламентские выборы. Чуть позднее была объявлена дата перевыборов президента - 12 июня 1994 г.

Об авторе: Виктор Леонидович Шейнис - главный научный сотрудник ИМЭМО РАН.

Вне конституционного поля

Это была третья попытка Ельцина посредством прямого обращения к народу найти выход из затянувшегося кризиса. На явное нарушение Конституции противники президента ответили созывом Верховного Совета, а затем и самого съезда, смещением Ельцина и утверждением Руцкого исполняющим обязанности президента, лишением депутатских мандатов около ста сторонников президента и назначением связанного с ГКЧП Ачалова, обиженных Ельциным Баранникова и Дунаева главами силовых министерств. Действия депутатского собрания, назвавшего себя Х съездом, были также противоправны. Не говоря уж о многочисленных нарушениях процедуры, на этом собрании никогда не было необходимого кворума - даже в момент открытия до него не хватало более полусотни человек.

За конституционные рамки вышли обе стороны конфликта. Новую фазу противостояния, своего рода игры без правил, открыл президент. Он же, однако, предложил выход в новое правовое пространство - выборы. Их результат вовсе не был предопределен. Свои возможности в этом плане Ельцин, вероятно, переоценивал. Но еще более переоценили свои силы его противники, возомнившие, что их решительная победа достижима до всяких выборов и вместо них. Отвечая на пресс-конференции на вопрос о возможности компромисса, Хасбулатов взорвался: "Осуществлен государственный переворот, его надо подавить, вот в этом весь компромисс…" Можно ли было при ориентации обеих сторон на решительную победу избежать кровавого столкновения?

Последнее слово в споре не было сказано до 1 октября. Накануне ночью представители сторон: президента - Филатов, Лужков и Сосковец и парламента - председатели палат ВС Абдулатипов и Соколов подписали Протокол # 1, предусматривавший сбор и передачу под охрану совместных контрольных групп оружия, скопившегося в Белом доме, и взамен - частичное деблокирование здания (к чему 1 октября и приступила президентская сторона). Это, конечно, не было решением конфликта, но обозначило небольшой шажок от пропасти. При наличии доброй воли можно было бы, во всяком случае, попытаться остановить эскалацию кризиса. Но как раз доброй воли и не было. Как только посланцы парламента вернулись с переговоров, на авансцену вышел и объявил свою волю Военный совет обороны Дома Советов - орган, возглавлявшийся Ачаловым, Баранниковым и Дунаевым и, разумеется, никакой Конституцией не предусмотренный. Новоназначенные министры потребовали немедленно денонсировать протокол. Это был неприкрытый ультиматум - теперь уже депутатам, продолжавшим считать себя Х съездом. Орган, представлявший собой не что иное, как военную хунту, формулировал ряд предварительных условий возобновления переговоров, заведомо неприемлемых для президентской стороны. Такие условия победитель мог бы предъявить разгромленному противнику.

Протокол # 1 был денонсирован, но переговоры утром 1 октября возобновились в Свято-Даниловом монастыре - резиденции Патриарха - при его посредничестве. Руководителем делегации ВС для их ведения (а как вскоре выяснилось, для срыва) был назначен Воронин, отодвинувший Абдулатипова с Соколовым, а на самом съезде - и Хасбулатова. В итоге многочасовых дискуссий 1 и 2 октября какой-то компромисс по оружию и разблокированию Белого дома стал вырисовываться. Но 3 октября Воронин огласил заявление съезда, которое не оставляло сомнений в том, что никакие переговоры белодомовцам больше не нужны, их требования - немедленная односторонняя отмена указа # 1400 и сложение Ельциным своих полномочий. Срыв переговоров объяснялся просто: блокады Белого дома к этому часу не существовало. Возбужденная призывами к насилию пестрая толпа еще днем 2 октября учинила беспорядки на Смоленской площади. Группы провокаторов принесли паклю, бутылки с бензином, зажигательной смесью. В безоружных милиционеров полетели куски арматуры, покатились подожженные автомобильные покрышки. Силы правопорядка дрогнули.

Продолжавшиеся несколько часов бесчинства вдохновили их организаторов на провокации еще большего масштаба и ничему не научили власти, застигнутые врасплох тем, что повторилось на следующий день. 3 октября собравшиеся на Калужской площади демонстранты, сметая милицейские кордоны, подошли к Белому дому. Воссоединившись с собравшимися там людьми, они деблокировали здание, захватив при этом у обращенных в бегство омоновцев каски, бронежилеты, дубинки, а также автомобили и автобусы. Камеры зафиксировали эпизоды, два из которых врезались в мою память: первый - один из лидеров Фронта национального спасения Илья Константинов, вышагивающий по вестибюлю московской мэрии, как пахан во главе банды, творившей здесь погром, суд и расправу. Второй - генерал Альберт Макашов, возглавивший налет на здания в Останкине и изрыгающий команды наскоро сколоченному бандформированию на матерном языке.

Выступая на импровизированном митинге, Александр Руцкой призвал штурмом взять мэрию и "Останкино", а Руслан Хасбулатов - взять Кремль и заключить "узурпатора, преступника Ельцина в "Матросскую Тишину". Это была новая ступень эскалации. Трудно осуждать политиков за то, что они не согласились с явным нарушением Конституции, хотя и они вышли за правовые рамки. Но когда эти политики стали разнуздывать стихию и попытались взять власть силой, когда их ударной силой начали становиться люди Анпилова, Баркашова и Терехова, "защитники Конституции" вступили на путь, смертельно опасный для страны, и поставили себя вне закона и морали.

Не надо обладать большим воображением, чтобы представить, что стали бы творить эти люди, если бы им удалось дорваться до власти. 3 октября в Белом доме царила эйфория близкой победы. И поэтому, когда танки стали бить по верхним этажам Белого дома, очень многие испытали облегчение: смертельная угроза миновала.

Отчаяние и ответственность

С безответственностью лидеров оппозиции, призвавших своих сторонников на вооруженный мятеж, сопоставима безответственность власти, решившейся направить ход событий по рискованному руслу, но не оценившей силы сопротивления противника. О том, что в Кремле и на Старой площади царила растерянность, свидетельствуют все, на ком лежала громадная ответственность за сделанный выбор безотносительно к тому, одобряли они его или нет: Гайдар, Филатов, Чубайс и другие. Улицы и площади Москвы на несколько часов оказались под ударом погромщиков. И если они не натворили больших бед, то только потому, что на стороне оппозиции сражались не столь уж многочисленные отряды волонтеров, а хвастливые заявления новоназначенных министров о сотнях и тысячах обученных военных, перешедших якобы на сторону "защитников Конституции", были предназначены для взбадривания депутатов.

У оппозиции не хватило сил, чтобы переломить неустойчивое соотношение сил в свою пользу в ночь с 3 на 4 октября. Но выяснилось это позже, а тогда все решали три обстоятельства. Во-первых, исход боя за телевидение. Выход в эфир лидеров и ораторов оппозиции на центральных каналах должен был стать ясным сигналом и для поддерживавшего ее активного меньшинства, и для колеблющегося, выжидающего пассивного большинства. Но даже экран, погасший на время, необходимое, чтобы перекоммутировать трансляцию, свидетельствовал о серьезности положения. Во-вторых, позиция армии. Уже к вечеру 3 октября стало ясно, что сил милиции и внутренних войск, верных президенту, не хватает, чтобы справиться с мятежом. В-третьих, от способности лидеров Кремля преодолеть замешательство и продемонстрировать обществу волю к победе - во всяком случае, не меньшую, чем у вождей оппозиции.

Во второй половине дня 3 октября счет пошел уже не на часы - на минуты. Президент еще летел на вертолете в Кремль из своей загородной резиденции, а по коридорам правительственных зданий покатилась паника. Следует ли удивляться, что на разных уровнях ощущалось желание снять с себя ответственность, сказаться больным, оказаться вне досягаемости? И вот тут выяснилось, что не растерялись те самые "завлабы", ученые, журналисты, о непригодности которых к государственной работе произнесено было немало речей.

Передача управления телеканалами из "Останкино" в резервную студию была осуществлена за 14 минут. Информационный коллапс не наступил, но это было полдела. Люди, напряженно всматривавшиеся и вслушивавшиеся в передачи радио и телевидения, понимали: инициатива в руках белодомовских формирований, милиция спряталась, войска где-то застряли. Президент на исходе дня прибыл в Кремль, но не поступало никакой информации о том, чем он занимается, чего добился. Помощники уговаривали президента выступить по телевидению, но он, "чувствуя себя не в лучшей форме, оттягивал этот момент" и появился на экранах ТВ лишь утром следующего дня.

Такова была ситуация, когда в 20.40 по телевидению выступил Гайдар. Речь его была короткой и жесткой. Сегодня, говорил он, мы не можем передоверить ответственность за судьбу демократии, России и свободы только милиции или армии. Тех, кто не хочет, чтобы наша страна на десятилетия превратилась опять в огромный концентрационный лагерь, он призвал собраться на площади у Моссовета, продемонстрировать свою решимость отбить атаку реакции. Ход был рискованный, можно даже сказать - отчаянный. Политик, которого большинство демократов считали своим лидером, брал на себя колоссальную, невыносимую ответственность. Его вины в издании указа #1 400 не было: он вернулся в правительство, когда решение о том было принято и механизм запущен. Он сделал попытку отговорить Ельцина, считая акцию несвоевременной. Но теперь он призывал своих сторонников, которым еще только предполагалось раздать оружие, преградить путь вооруженным людям, уже показавшим, на что они способны.

Это была политическая игра ва-банк, которая вполне могла привести к событиям страшным. Но поскольку до вооруженной схватки демонстрантов с боевиками дело, к счастью, не дошло, многотысячный митинг у Моссовета, продолжавшийся всю ночь, помог выиграть решающую партию политически. Колеблющимся генералам было наглядно продемонстрировано, что в стране есть другое, "небелодомовское" активное меньшинство - демократов, тогда еще связывавших свои надежды с Ельциным и одобрявших его действия. Это было, однако, условие необходимое, но недостаточное.

Атака на "Останкино" была отбита, ее участники и командиры вернулись в Белый дом, но теперь уже не оставалось сомнений: отсюда исходила вооруженная агрессия. Трудно сказать, насколько обоснованны были опасения, что у порога стоит гражданская война, но в те часы это казалось непреложным. Переговоры в Свято-Даниловом монастыре еще днем были сорваны руководителями ВС, выстрелы у телебашни гремели до утра, около 2 часов ночи Хасбулатов заявлял журналистам, что гражданская война уже началась, а в 5 часов утра Воронин, встретившийся с Сосковцом, вел себя вызывающе и отверг все инициативы президентской стороны, так как полагал, что сотни тысяч москвичей идут на выручку Белому дому.

Спорное и бесспорное: альтернатива тех дней

Было ясно, что без армии с ее бронетехникой милиция не справится, а спецподразделения не пойдут на штурм Белого дома. А в армии, в частности, среди высшего генералитета, не без влияния демократов еще с августа 1991 г. было исключительно сильно убеждение, что она при любых обстоятельствах должна оставаться вне политики. Отсюда - невнятные объяснения Грачева в ответ на вопросы президента: почему медлят войска? Многим запомнилась картинка: Ельцин на танке в августе 1991 г. призывает войска и граждан к сопротивлению путчистам. То был символ перелома в истории страны. Вероятно, не меньшие последствия имело появление Ельцина в Министерстве обороны глубокой ночью 4 октября. Это было, конечно, не столь эффектно и театрально, да и не было тех, кто мог бы запечатлеть на пленку, как он преодолевал вязкое сопротивление генералов. Но именно в этот ночной час была подведена черта под историей не только первого постсоветского парламента, но и всего переходного периода.

Конечно, обстрел здания собственного парламента из танковых орудий на виду у страны и всего мира - операторы американской CNN работали высокопрофессионально - скверный символ Конституции, которая вслед за тем была введена, и демократии, которую таким способом защищали. Можно ли было действовать как-то иначе? Отчего не был приведен в действие предложенный специалистом на встрече Ельцина с генералами план ночного овладения зданием, если и не совсем бескровный, то с меньшим числом жертв? Из-за нераспорядительности власти и сбоев в управлении силовыми структурами или для того, чтобы преподать урок не желавшим сдаваться противникам?

У меня нет ответа на эти вопросы. Как бы то ни было, в те драматические часы власть должна была осознать свою ответственность за то, что сначала своей ковбойской попыткой разрешения кризиса, а затем явленной в течение двух недель беспомощностью она подвела страну к очень опасной грани. И она решилась на то, к чему ее в ту ночь призывали многие лидеры отечественной интеллигенции и ведущие политики. В студии телевидения, перенесенной из "Останкина" на радиостанцию "Эхо Москвы", один за другим выходили к микрофонам Михаил Горбачев, Александр Яковлев, Егор Гайдар, Юрий Лужков, Алесь Адамович, Булат Окуджава, Лия Ахеджакова, Иннокентий Смоктуновский, Василий Селюнин и многие другие. По-разному видели они причины событий, не обошлось без критики власти, но согласны все были в одном: сегодня ночью силы правопорядка должны остановить насилие, удержать столицу, завтра уже может быть поздно.

С призывами к решительным действиям выступили политики, которых нельзя было заподозрить в чрезмерной благожелательности к Ельцину, к его поступку. Упраздненный Верховный Совет и его сторонники, гласило заявление Гражданского союза, перешли грань, отделяющую политическую борьбу от преступления. Григорий Явлинский в сентябре предпринял не одну попытку изыскать компромиссное решение на основе возврата к ситуации, существовавшей до издания указа #1400. Теперь он призвал президента проявить максимальную твердость и жесткость. Главная задача Бориса Ельцина в эту ночь, говорил Явлинский, - применить все доступные средства "для подавления фашиствующих, экстремистских, бандитских формирований, собранных под эгидой Белого дома". Если для этого сил правопорядка "будет недостаточно, необходимо рассмотреть вопрос об использовании регулярных вооруженных сил".

Мятеж был подавлен. Очаг, из которого летели искры, грозившие если не пламенем гражданской войны, то локальными пожарами, был потушен. Не берусь судить, насколько квалифицированно была осуществлена военная операция 4 октября. Противоречивы и свидетельства о том, в котором часу его вожди согласились на сдачу. Но когда шок миновал, оценки общества стали смещаться не в пользу победителей. Жертвы среди гражданского населения, среди ослепленных людей, взявших оружие (или даже не бравших его), были велики - в особенности на фоне почти бескровного августа 1991 г. По данным Генеральной прокуратуры, погибли либо умерли от ранений, полученных в октябрьские дни 1993 г., 123 человека. А пир победителей - унизительное обращение со сдавшимися, угрозы, избиения, это бессудное и неразборчивое торжество мести было отвратительным. Способ разрешения и особенно завершения схватки нанес тяжкие потери всем - побежденным, победителям, обществу.

Новые времена, новые нравы

Не произошло самого худшего - ни гражданской войны, ни перехода власти к коммунистическим и национал-державническим силам. Но этим последствия "горячей осени" 1993 года не исчерпывались. Они были противоречивы, многообразны и долговременны.

Трагическими событиями осени 1993 г. завершился период крайней нестабильности, разрушения государства, чудовищного сочетания безвластия и всевластия, по определению Михаила Гефтера. Какого рода стабильность шла на смену периоду потрясений, на протяжении которого государственные институты изничтожали друг друга, какой парламент заменил представительный орган, занимавшийся в последний год своего существования самоуничтожением, - иной вопрос. Но не могло общество существовать, бесконечно переживая родовые схватки, которые грозили завершиться чем угодно - в том числе утверждением новых политических структур, не менее жестких и авторитарных, чем в большевистские времена, гражданской войной, распадом страны. Начала складываться политическая система - весьма далекая от того, к чему звали политики и идеологи, инициировавшие перестройку и реформы начала 90-х гг. Но она оказалась более устойчивой и способной к саморазвитию, менее репрессивной, чем это могло казаться в 1993 г.

В конце 1993 г. было покончено с разламыванием России на куски. Соревнуясь друг с другом, законодательная и исполнительная власти вели игру в поддавки с региональными политическими кланами: кто быстрее сдаст позиции, без которых единое государство существовать не может. Обессиливая друг друга и апеллируя к своего рода "третьей силе", стремясь склонить ее на свою сторону, две ветви власти, сознавая это или нет, вели дело либо к прямому распаду России, как это произошло с СССР, либо к замещению централизованного государства рыхлым конфедеративным образованием, наподобие Союза германских государств до Бисмарка. Победа президента остановила эти угрожающие процессы. Заигрывания с региональными, в особенности с республиканскими, элитами еще какое-то время продолжались, но им был поставлен предел.

В октябре 1993 г. коалиция, объединившая демократов и новую бюрократию, победила другую, не менее разнородную коалицию, в которой к этому времени доминировали националисты и державники. В государственно-правовом плане это была победа исполнительной власти над законодательной. Коалиции вскоре рассыпались, а доминирование исполнительной власти над законодательной сохраняется до сегодняшнего дня. Президент отвоевал неоспоримое право формировать высший эшелон этой власти и заменять высших чиновников, никому не давая объяснений. Таким правом он стал пользоваться произвольно, поражая и общество, и свое ближайшее окружение кадровыми "рокировочками".

Но это было еще полбеды. В России всегда была сильна традиция несоблюдения и неуважения к закону. Теперь она - вопреки всем декларациям об обратном - была закреплена. Конституция, вошедшая в силу в декабре 1993 г., зафиксировала права и свободы на уровне мировых демократических стандартов. Но система сдержек и противовесов в ней была ослаблена, а это открывало широкое поле для повсеместного нарушения декларированных прав, для беззаконий на разных уровнях, для распоряжения властью по-феодальному, по-чиновничьи.

Новую подпитку получила и другая российская традиция - решение вопросов государственной и общественной жизни посредством насилия. Конечно, система тотального государственного насилия коммунистических времен не была восстановлена. Но поскольку законодатели уже в феврале 1994 г. поторопились амнистировать насилие с обеих сторон, кровавый рубец в сознании общества сохранился. Насилие, даже самые зверские его формы остаются неотъемлемой частью нашей социальной жизни. Прямым продолжением октября 1993 г. в Москве стало то, что началось в декабре 1994 г. в Чечне, где беззаконное насилие стало орудием обеих сторон, составной частью образа жизни. И не только в Чечне.

Наконец, с еще большим основанием, чем в августе 1991 г., российские демократы могли про себя сказать: мы потерпели победу. В ночь на 4 октября они в последний раз наложили собственный отпечаток на ход политических событий. Впоследствии большинство из них было вытолкнуто на периферию политической системы. Другая часть была инкорпорирована ею. Сражаясь с государственным социализмом, демократы поспособствовали утверждению в стране не общества европейского типа, рисовавшегося как идеал, а олигархически-бюрократической системы. Неотъемлемая черта этой системы - исчезновение из общественной жизни публичной политики, замещение низовой, самодеятельной активности граждан "управляемой демократией" с сопутствующими ей демагогией, "черным пиаром", расцветом заказного компромата. Как у Чапека наступавшие саламандры обрели своих адвокатов среди людей, так и здесь те, кого можно вслед за Джиласом назвать "новым классом", вскоре нашли теоретиков и пропагандистов, набивших руку на доказательствах, что "все действительное разумно". Культура политического компромисса в России еще не усвоена.