Грязных денег всегда оказывается меньше, чем чистых

Трудно обсуждать то, что никто публично не высказал. Тем более - полемизировать с этим. Получается что-то вроде игры в шахматы с самим собой: сам формулируешь неприемлемую для тебя позицию, сам возводишь систему аргументов в ее пользу, сам тут же разносишь их в пух и прах - и не знаешь, чего ты добился. Ведь твои оппоненты всегда могут сказать, что ты сражаешься с воображаемым противником и что никто из них не придерживается опровергнутой тобой точки зрения.

Что ж, это тоже был бы результат. Дорогого стоило бы публичное заявление нынешних творцов государственной экономической стратегии (или хотя бы их верных глашатаев), что идея "грязного подъема" - стимулирования экономического роста снижением экологических требований - не имеет никакой власти над их умами. Правда, тогда им бы пришлось потрудиться - придумать хоть какое-то иное объяснение множеству конкретных шагов верховной власти: от нашумевших поправок, разрешающих ввоз в страну на бессрочное хранение (именно в этом состоит главное изменение в законодательстве) высокоактивных ядерных отходов, до прошлогоднего разгрома всех федеральных органов экологического контроля.

В обоих этих (и во многих иных) случаях идея "утром - экономика, вечером - экология" все-таки звучала. В основном, конечно, не публично, а так - в кулуарах, вполголоса, с характерной доверительной интонацией. Мол, мы все понимаем, но у страны сегодня нет денег на исполнение всех прекрасных пожеланий, которые на волне перестроечной эйфории попали в действующее законодательство. Сейчас нам не до экологии - людям есть нечего. ("Между сохранением природы и заработком народ явно сделает выбор в пользу последнего" - косноязычно заклинает читателей федеральное Министерство природных ресурсов через карманную "экологическую" газету "Спасение". Впрочем, доказательствами этого тезиса газета ни себя, ни читателей не утруждает, да и имен его авторов предпочитает не называть.) Да, мол, возобновление производства на каком-нибудь Карабашском медеплавильном заводе, где технология не менялась чуть ли не с позапрошлого века, и для самих работников, и для прочих жителей городка будет означать хроническое отравление. Но что лучше: медленная смерть от отравления или быстрая - от голода? Вот оживим экономику, заработаем деньги - и уж тогда вернемся к вопросам экологии. В общем, когда мы в пустой бассейн прыгать научимся, нам туда воды нальют...

Несогласных с таким подходом обычно объявляют наймитами конкурентов (а то и вражеских держав) либо догматиками и идеалистами, оторвавшимися от жизни и не желающими считаться с реальностью. Ну, с "наймитами" все ясно: типичный, древнейший прием недобросовестной полемики, аргумент ad hominem - попытка "опровергнуть" самого оппонента вместо опровержения его доводов. А вот с "нежеланием считаться с реальностью" придется разобраться поподробнее.

Дело в том, что при обращении к этой самой реальности заметить какой-либо серьезный экономический рывок за счет "облегчения от экологии" почему-то никак не удается. Наоборот: предприятия, пренебрегающие заботами об окружающей среде, так и остаются "лежачими", а вот подъем обычно сопровождается более или менее заметным сокращением выбросов в окружающую среду. Причем рост экологического благополучия обычно выглядит не результатом роста благополучия экономического, а параллельным процессом. "Произошедшее в России за последнее десятилетие развитие рыночных отношений... расставило точки над i: предприятия - лидеры в своих отраслях являются лидерами и в области экологии", - пишут сотрудники российского представительства Всемирного фонда дикой природы Игорь Честин и Александр Шестаков. Уточним: эта закономерность просматривается даже в России, где лидерство предприятия в отрасли часто больше зависит от отношений его владельцев с властью, чем от его экономической эффективности. В более цивилизованных странах она выполняется еще строже - хотя бы потому, что убытки от несоблюдения экологических требований (штрафы, ресурсные платежи, в особо тяжких случаях - потребительские бойкоты) там обычно оказываются выше, чем затраты на их соблюдение.

У нас и законодательство, и - особенно - правоприменительная практика куда снисходительнее к пачкунам. Скажем, объем нефтяных разливов составляет (по оценкам) 10 - 20 миллионов тонн в год, а штрафы взыскиваются за 20 тысяч тонн, оставляя таким образом безнаказанными 99,9% нарушений. Печально знаменитый Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат не только годами не платит штрафов за сброс вредных стоков в озеро, но и ухитрился пролоббировать смягчение нормативов на них.

Тем не менее, странная на первый взгляд корреляция между экономикой и экологией начинает все яснее вырисовываться в России. Причин тому несколько.

Во-первых, "лидеры" российской экономики - это в основном экспортно-ориентированные производства. Выходя на внешний (прежде всего на самый вкусный - европейский и североамериканский) рынок, они вынуждены следовать принятым на нем правилам игры, включающим, помимо всего прочего, высокие экологические стандарты - причем не только для самой продукции, но и для ее производства. Для многих из них эти правила и санкции за их нарушение оказываются неприятным сюрпризом - руководство "Лукойла", например, до сих пор убеждено, что организованный "зелеными" бойкот основных партнеров их компании в Европе просто заказан ее конкурентами. Тем не менее, оно бодро (хоть и не всегда грамотно, но это дело наживное) взялось и за рекультивацию залитой нефтью земли в районах добычи, и за разработку имиджа "экологически ответственной корпорации". Такие компании, собственно, потому и лидируют, что способны адекватно оценить ситуацию и приспособиться к тому, что они не в состоянии изменить. Другой подход демонстрирует, например, руководство Карелии, который год не желающее верить, что европейскому обывателю действительно не все равно, где и как срублена елка для его табуретки. Заметим, что оба "хозяйствующих субъекта" вполне равнодушны к собственно экологической проблематике: отличия процветающего "Лукойла" от умирающих карельских леспромхозов отражают не разную идеологию, а разную способность к расчету. Находятся, однако, компании, которые сознательно делают экологию своим козырем. Несколько лет назад, когда "Сибирский алюминий" вовсю теснили его нынешние партнеры, он избрал именно такую коммерческую стратегию: дескать, в России много производителей алюминия, но только мы делаем его без ущерба для окружающей среды. Теми же соображениями руководствуются наиболее продвинутые российские лесообрабатывающие предприятия, обнаружившие, что независимая лесная сертификация - затея хлопотная и недешевая, но открывающая выход на самые соблазнительные европейские рынки.

Другой край шкалы - "доказательство от противного" - образуют предприятия типа того же БЦБК, заведомо не могущие выпускать ничего конкурентоспособного - по крайней мере, без тотальной реконструкции. Основной их промысел - шантаж перспективой своего банкротства: они, как правило, градообразующие, и их остановка означает возникновение очередного города безработных, чего местная власть обычно хочет избежать любой ценой. Право не тратиться на очистку стоков и выбросов и не платить за наносимый ими ущерб обычно становится одним из первых среди льгот и послаблений, которые они себе выцыганивают. Ясно, что этот путь - ловушка: чем дальше предприятие по нему зашло, тем меньше у него шансов подняться (о чем тоже не мешало бы помнить при обсуждении идеи "грязного подъема"). Но свой вклад в положительную корреляцию параметров "чистота - процветание" они таким образом вносят.

Бывает, однако, что улучшение экологических показателей происходит как бы автоматически, само собой. Когда АО "Северсталь" радикально модернизировало производство на Череповецком металлургическом комбинате, объемы сточных вод сократились настолько, что речка, в которую они сбрасывались, впервые за многие десятилетия замерзла (что даже вызвало легкую панику в городе). Хотя на тот момент команда Аркадия Мордашова никаких собственно экологических задач себе не ставила: она просто хотела сделать производство эффективным. Но эффективное - значит современное, а современное - значит чистое. Архаичные технологии времен индустриализации свою способность к развитию исчерпали давным-давно, на них никакого подъема быть уже не может - ни чистого, ни грязного. Заменяться же они так или иначе будут путем импорта технологий (о разработке собственных - грязных, но высокопроизводительных - не говорят даже энтузиасты "грязного подъема") из стран, где общество озабочено экологической ценой производства. Это уже потихоньку происходит в энергетике, где неожиданно выяснилось, что действия, требуемые от России во исполнение Киотского протокола, полностью соответствуют нашей национальной энергетической программе - писанной без оглядки на борьбу с изменениями климата.

Разумеется, здесь таится возможность пресловутого экспорта грязных производств, которого так боятся "зеленые" и на который как раз и уповают адепты "грязного подъема". Однако на поверку оказывается, что если покупать действительно современные технологии у ведущих производителей, то это уже само по себе дает экологический выигрыш. Брать же что похуже и подешевле - значит закреплять технологическое отставание, вновь обрекая "модернизированное" производство на неконкурентоспособность в ближайшем будущем. Кстати, специалисты по мировой экономике утверждают, что сегодня главную роль в распространении грязных производств играет не вывоз их из передовых стран в развивающиеся, а обмен ими между самими "развивающимися" странами.

Конечно, экологизация как побочное следствие повышения эффективности - выигрыш более-менее разовый, основанный именно на ужасающей отсталости и антиэкологичности множества российских производств. (Другой его ресурс - фантастические масштабы воровства в некоторых отраслях: наведение элементарного порядка в лесной и рыбной отраслях, на трубопроводах и т.д. тоже дало бы огромный экологический эффект.) Настоящее сопряжение экономики с экологией - дело долгое, сложное и, увы, недешевое. Нужно научиться достоверно оценивать экологические ущербы и риски, затем разработать и ввести механизм их полного возмещения природопользователем. Тогда в себестоимости продукции все большая доля будет приходиться не на затраты труда, а на затраты ресурсов. В перспективе это будет означать переориентацию производства с максимально эффективного использования труда на максимально эффективное использование ресурсов. Этот радикальный поворот пока что даже в самых продвинутых странах остается на уровне идей и, во всяком случае, требует особого разговора.

Однако если глубина и справедливость идеи "революции эффективности" пока непонятны, то с идеей "грязного подъема" в общем-то все ясно уже сейчас. Есть такие идеи-соблазны, кажущиеся самоочевидными и в каждом поколении находящие немало сторонников - но нигде и никогда не подтвердившиеся. В биологии это - идея наследования приобретенных признаков, в демографии - идея положительной связи деторождения с уровнем жизни (и основанные на ней попытки стимулировать рождаемость), в политике - представление об эффективности диктатуры и врожденной слабости демократии... В этом парке интеллектуальных пустышек концепция "грязного подъема" смотрится вполне органично.