Т.П. Когда мне сказали, что Елена Анатольевна Явлинская согласна сниматься в нашей программе, я, честно говоря, удивилась. Я знала, что она ведет очень замкнутый образ жизни, не дает интервью журналистам, не появляется на телеэкране. И поэтому мне было так интересно встретиться с этой женщиной, живущей в тени своего знаменитого мужа. Мне хотелось понять, что она за человек, что у них за семья. Я слушала, как она рассказывает о своем детстве, о замужестве, о том, как она растила сыновей, и думала: как причудливо распоряжается нами жизнь! Это была история обычной счастливой семьи, оказавшейся вдруг под давлением очень мощных внешних обстоятельств. Семьи с устоявшимся бытом, который вдруг в одночасье перестал быть просто бытом. Семьи, в которой все было подчинено карьере мужа-ученого, а она - эта карьера - вдруг стала развиваться в совершенно ином направлении.

Е.Я. Я бы хотела для него другой карьеры.

Т.П. Совершенно другой?

Е.Я. Конечно. Очень далекой вот от этого всего. Научной.

Т.П. В какой области?

Е.Я. Все в той же - экономика. Он в экономике он талантливый человек.

Т.П. Ну что же вы не отправите его?

Е.Я. Я могу направить бумажный кораблик. А его нет.

Т.П. Очень трудно направлять человека, который, по свидетельствам очевидцев, с самого раннего детства действовал совершенно самостоятельно. Гриша Явлинский принимал все решения сам - он сам выучился драться, сам записался в секцию бокса, сам заводил друзей, верховодил во дворе и воспитывал младшего брата. В 15 лет он решил, что будет экономистом и эту мечту реализовал. Потом он встретил девушку Лену и ему стало совершенно ясно, что это его будущая жена.

Т.П. Расскажите мне, если помните, как вы с ней познакомились? И какой она тогда была?

Г.Я. Да, я не очень помню точно, как мы с ней познакомились, потому что мы с ней живем уже 26 лет и это такое чувство, что это так давно, что я ее знаю просто всю жизнь. Но первые образы, конечно, я помню. Я помню очень молодую девушку, которая была очень яркой и привлекательной. И от нее просто невозможно было оторвать взгляд.

Т.П. Чем он был не такой, как другие?

Е.Я. А он мне сначала и не показался не таким, как другие. Один из практикантов. Я работала тогда в ЦНИИЭЛе - это экономическая лаборатория при Плехановском институте, а он там проходил практику. Потом пришел на практику, а я каждый день ходила на работу, заканчивала вечерний. Так мы и познакомились. Я, наверное, помню уже где-то… хотя не берусь посчитать, какая это была встреча: пятая, десятая? Я помню, как много мы ходили, как много мы гуляли, как много мы разговаривали, как нам было интересно друг с другом. И так вот ремарка по ходу - нам и до сих пор интересно так же, как тогда, друг с другом. Я точно так же жду его, не для того, чтобы он что-то рассказал мне и чем-то меня развлек - он мне интересен. Мне никогда не было с ним скучно. Никогда. Ему, надеюсь, тоже.

Г.Я. Она в то время выделялась тем, что она была очень веселая, очень красиво смеялась и все, что она говорила, было очень умно. Очень умно. И этим она сильно отличалась от всех остальных.

Т.П. А вам показалось тогда, когда вы с ней познакомились, что вы с ней близкие по характеру, по устройству люди? Или, наоборот, она привлекала тем, что отличалась от вас?

Г.Я. Она была чем-то совсем другим., очень сильно отличающимся от меня существом. И в этом был большой интерес.

Т.П. Самое смешное, что она помнит себя лет с трех с половиной, когда она выучилась читать буквы вверх ногами, заглядывая в книжку к брату, а мама ее за это ругала. В детстве она любила играть с мальчишками, хотя подруг вокруг было великое множество. Вообще, у нее было хорошее детство московской девочки из офицерской семьи. Она умела все делать по дому. Но больше всего ей нравилось ходить в походы и вообще просыпаться летом рано-рано утром в лесу или на даче. Друзья считали ее легкой и веселой. И жизненных сложностей судьба не предвещала. Они будут позже, когда она станет взрослой.

Т.П. А как Григорий Алексеевич за вами ухаживал?

Е.Я. Ну мы же сначала проводили весь день на работе. После работы он меня провожал домой, а потом сидел на скамеечке под детским грибочком, на жердочке, на квасной бочке. Какие еще точки могу вспомнить? Ну, аналогичные, поблизости от дома. Сидел, поглядывая на окошко, ожидая, когда я смогу выйти. А потом опять шли гулять.

Г.Я. У родителей моей жены было ощущение, что а вдруг этот малый, он ради прописки? Поэтому надо с ним поаккуратнее, поосторожнее. И это даже задержало нашу свадьбу.

Т.П. А кто озвучил эти опасения? Сама Елена Анатольевна вам сказала?

Г.Я. Да там ничего не надо было озвучивать! Там все было ясно. Все ребята, которые приезжали в Москву учиться, сразу были поставлены в известность. Это сейчас говорят: "Президент озвучил". А тогда никто ничего не озвучивал. Всем было ясно, что все хотят прописаться в Москву, для этого хотят жениться или выйти замуж, что это может быть не по-настоящему, что потом еще, может быть, оттяпают какие-нибудь 30 квадратных сантиметров площади и из этого будут что-то там такое придумывать. Это не надо было озвучивать. Это так - посмотришь на родителей, и ясно, что ничего не надо озвучивать. Им почему-то всем казалось, что в Москву едут только для того, чтобы здесь поселиться.

Т.П. Какими несерьезными кажутся эти страхи, если глядеть на них из сегодняшнего дня! А тогда они были предметом долгих разговоров во время гуляний по ночной Москве, предметом споров с родителями, недовольными поздними возвращениями дочери. Хотя родителям, наверное, все было уже ясно. Просто шла та прекрасная и суетная пора, которая всегда предшествует созданию новой молодой семьи. Впереди были встречи Елены Анатольевны со свекровью, поездки во Львов и объяснения с родителями Григория Алексеевича, которые, впрочем, больше всего обрадовались появлению внука - Миши.

Т.П. А когда вы впервые увидели его родителей?

Е.Я. Впервые я увидела его родителей уже тогда, когда мы подали заявление. Нет, впрочем нет, вру. Сначала приехала его мама. Он ведь только-только поступил в аспирантуру - казалось бы, ну куда торопиться? Ну зачем же так-то уж сразу и жениться? И она приехала на разведку, окинуть меня критическим взглядом. Окинула. Ну, и видимо не нашла ничего страшного. И потом мы уже поехали знакомиться с его папой во Львов. Вот папа его ко мне отнесся сначала очень - не то, чтобы неодобрительно, а так, очень холодно и сдержанно. И все время эту холодность и сдержанность демонстрировал. Хотя как ему это удавалось, я не знаю, потому что человек он был добрейшей души. Вот из тех, что называется "мухи не обидит". Не то что рохля какой-то вялый, а просто очень добрый человек. Если надо было, от доброты-то, он мог и с голыми руками на бандита с ножом пойти, бывало такое в его биографии. И не один раз.

Т.П. Правда, что ваши родители были довольно необычной парой в том смысле, что они были совершенно из разных социальных слоев?

Г.Я. Да. Моя мама закончила в 1946 году университет с красным дипломом. А мой папа к тому времени вернулся с войны и не имел двух классов образования, даже одного класса образования. Он был беспризорником, воспитанником коммуны Макаренко, но видимо самым таким воспитанником, которого даже Макаренко не удалось заставить учиться. Чем он очень гордился. Он мне всегда говорил: "Я вот уроки никогда не сделал, ни одного раза". И кстати моя мама поставила ему ультиматум, что пока он не кончит среднюю школу, у него не будет детей. И они поженились в 1947 году, а я появился только в 1952. Вот сколько ему времени понадобилось, чтобы закончить среднюю школу! За всю жизнь я ни разу не слышал, чтобы мой отец повысил голос на маму. Ни одного раза. Мы жили большой семьей - мамины родители, мои дедушка и бабушка, и никогда не было… У папы никогда не было семьи, он был беспризорником. И поэтому то, что у него появилась семья, это для него было такое счастье человеческое, что чтобы там не происходило… Правда, у него была одна особенность - он все равно делал все, что хотел. То есть ни на что уговорить его было совершенно невозможно! Он вел себя так, как будто он живет сам по себе. Но берег, и уважал, и старался все делать он очень тщательно.

Т.П А вы не находите в себе черт своего отца? Я имею в виду тех черт, о которых вы только что рассказали.

Г.Я. Ну, по крайней мере одну - что я делаю все так, как хочу.

Т.П. Судьба отца Григория Явлинского, Алексея Григорьевича - это вообще отдельная история, высокая и трагическая. Его невестка, Елена Анатольевна, рассказывала мне о том, как ее свекр, сам бывший беспризорник, всю жизнь занимался судьбами брошенных детей, был начальником детского приемника-распределителя. Как он проводил там праздники, буквально дневал и ночевал там. И как он умер от инфаркта, когда указом сверху созданную им школу превратили по сути дела в режимную колонию. Но буквально за полтора месяца до этого в семье появился маленький Алеша, полный тезка деда. Это немного смягчило потери. Григорий Алексеевич был счастлив рождению младшего сына, носящего имя его отца. Десятилетний Миша получил брата в свое полное распоряжение и, как и отец, стал его воспитывать так, как сам считал нужным.

Т.П. А они похожи или разные?

Е.Я. Абсолютно разные. Абсолютно. Один - типичный интроверт, другой не менее типичный экстраверт.

Т.П. Кто у нас экстраверт?

Е.Я. Интроверт - старший.

Т.П. Интроверт старший?

Е.Я. Да. Он обходится сам собой почти с рождения. А второму нужна аудитория 24 часа в сутки. Даже когда спит, желательно, чтобы кто-нибудь изображал аудиторию.

Г.Я. Со старшим занимался очень много. С младшим меньше, меньше времени было.

Т.П. Не жалеете?

Г.Я. Жалею. Это как раз то, о чем жалею так, что… потому что это нельзя поправить. Это то, что нельзя вернуть. Все можно исправить… Я вообще почти ни о чем не жалею, ни о чем не жалею, а вот об этом жалею, потому что понимаю, что это ушло и все.

Т.П. Наверное, все родители в какой-то момент с ужасом обнаруживают, что их только что бывшие маленькими дети выросли. Ведь казалось бы, совсем недавно старшего, Мишу, отвозили к дедушке и бабушке во Львов и там он носился, играя в казаки-разбойники и в войну. И вдруг рядом с ними оказался почти взрослый человек. Хорошо, что в доме рос младший, Алеша - открытый, общительный, по пятам ходивший за братом. Елена Анатольевна старалась, чтобы в доме не было культа младшего ребенка, чтобы их любовь к младшему не вызывала у старшего ревности. По его словам, ей это удавалось. Правда, ей пришлось уйти с работы и полностью посвятить себя детям. Алеша ловил каждую свободную минуту отца, чтобы поговорить с ним, побыть с ним вместе.

Г.Я. Мне очень хотелось бы, чтобы он понимал, что я делал. Чтобы он понимал, почему я так делал. А вообще они оба для меня - самый главный суд. Мне важно очень, чтобы я мог им смотреть в глаза, всегда, и чувствовать, что мои сыновья думают так же, как и я.

Т.П. Григорий Алексеевич, как вам кажется, человек подверженный влияниям?

Е.Я. Нет, он подверженный разумным советам, если он считает их разумными. Если его ты в состоянии убедить в том, что ты прав, он с тобой согласится. Он не будет упрямо как осел говорить: нет и все, потому что я так сказал. Но влияниям нет. Он всегда знает, чего он хочет.

Т.П. Он ранимый?

Е.Я. Ну, наверное, как все люди - если ему делают больно, ему будет больно.

Т.П. А что изменилось и многое ли изменилось в вашей частной жизни с того момента, как вы стали по-настоящему публичным политиком, по-настоящему публичным человеком?

Г.Я. Многое изменилось. Многое изменилось. Когда вас знают все люди, то жизнь становится… сначала это интересно, даже азартно. А потом начинаешь понимать, что это не очень приятно, не очень здорово. Просто необходимо.

Т.П. Что вам особенно в этом мешает?

Г.Я. Когда с вами здоровается каждый проходящий вам навстречу человек, который знает, кто вы, то если вы себе это представите, то вы поймете, что иногда вам хочется побыть в одиночестве. Вам хочется в одиночестве проехать на метро, в одиночестве пройти по улице, в одиночестве сходить в парк, в одиночестве сходить куда-нибудь еще. Чтобы у вас было ощущение, что вы сами с собой или с близким человеком. И когда вы лишены этой возможности, то это очень трудно.

Т.П. Задолго до начала политической карьеры в жизни Григория Алексеевича был момент, когда он испытал одиночество совершенно иного рода. А началось все с того, что в 1982 году он написал книгу по экономике, о том, как усовершенствовать хозяйственный механизм социализма. После чего с ним стали происходить странные вещи. Во-первых, весь тираж книги и ее черновики немедленно уничтожили. А потом вдруг ему объявили, что у него острейшая форма туберкулеза, что ему необходимо удалить легкое. Буквально накануне операции один из врачей тайно скажет ему, что все это ерунда, что он абсолютно здоров. Но тогда, в самом начале этой эпопеи, ни ему, ни его близким не могло прийти в голову, что страшный диагноз - ложный, а принудительное лечение - просто месть за его несвоевременную по тем временам книгу.

Е.Я. Прикрепили нас ко второй поликлинике четвертого главного управления. Ну и что надо сделать? Пройти диспансеризацию. И вдруг на этой диспансеризации ему объявляют: а у вас, молодой человек, туберкулез. Очень сильный туберкулез. Вам вообще-то если не три дня, то буквально три месяца до смерти. И мы как два послушных болванчика поплелись в эту больницу МПС, уложились туда и два месяца серьезно лечились от туберкулеза. Мало он - еще же мы пили какие-то лекарства, я, дети. Вроде бы как профилактически. А через два месяца выяснилось, что никакого туберкулеза нет и не было в помине. И вот оставшиеся шесть с половиной месяцев было самое страшное - знать, что болезни нет, а выбраться оттуда невозможно. И вот полгода мы боролись. Как, не спрашивайте. Я… я не то что не хочу об этом говорить. Я совершенно сознательно постаралась стереть все это из памяти. Потому что это было так страшно, что… жить с этим было бы очень… ну, не то, чтобы нельзя, а очень трудно. Я просто дала себе слово: вот как только все это закончится - а я была уверена, что раньше или позже, лучше, конечно, раньше, чем позже, - как только все это закончится, я обо всем этом забуду на следующий день.

Г.Я. Приехали люди, отобрали все вещи, всю одежду, все книги, все бумаги, все сожгли. Сказали, что нужно срочно быть в другом месте, изолировать меня надо и так далее. Было неприятно.

Т.П. А вы вообще ощущали какие-то симптомы?

Г.Я. Никаких, я ничего не ощущал вообще. А мне говорили, что ничего…

Т.П. Появятся.

Г.Я. Да. Ждите, все будет. И вот через 9 месяцев я узнал, что это все неправда. Но 9 месяцев - это же у меня было два маленьких сына!, - 9 месяцев я думал, что это все так и есть. Это было неприятное дело. И тогда нельзя было встречаться ни с семьей, ни с кем. Вообще ни с кем, потому что было такое ощущение, что нельзя встречаться - даже если бы мог, - потому что вы можете передать что-то, заразить.

Т.П. Может одна книжка изменить все настолько, что нужно ради этого людей так…

Е.Я. Ха! А как их сажали в психушку? А кому мешал Бродский, скажите? Ну кому мешал Бродский, чтобы надо было его отправлять в лагерь? Кому? Что он мог такое сделать и перевернуть?

Т.П. Подсознание?

Е.Я. Видимо, тот самый случай.

Т.П. Ни он, ни она не любят вспоминать о той давней истории. Хотя именно тогда Елена Анатольевна закурила. И так и не смогла больше бросить. Он постоянно ругает ее за это, но что делать? А она пеняет ему, что он слишком много работает. Сын Миша стал совсем взрослым и не так давно женился. Так что семья увеличилась и они сами, как когда-то его родители, оказались в роли свекра и свекрови. Елена Анатольевна по-прежнему очень близка с сыновьями, но отдыхать они теперь больше ездят с младшим, с Алешей. Они очень ценят и берегут эти редкие минуты семейного отдыха. Если удается, они выбирают места, где их никто не знает и где они могут побыть они, своей семьей. Елена Анатольевна непубличный человек и она старается сохранить их частную жизнь. И может быть, она одна знает, чего это стоит.

Г.Я. Она человек очень честный и очень прямой. Вот когда мы только поженились, мы жили тяжело, потому что стипендия была очень маленькая и жить в общем было особо не на что. А появился ребенок…. В общем, надо было что-то делать. Ну, мы и делали, кто что: я там на хлебзаводе работал, по ночам машины разгружал, а Лена печатала. Она очень хорошо печатала, ну просто совершенно замечательно. Она была машинисткой просто экстракласса, она могла напечатать 300-400 страниц совсем с небольшим количеством опечаток за очень короткий срок. И вот однажды она пришла очень веселая, довольная, и сказала мне: "Знаешь, какой-то человек, познакомили меня с ним, принес мне свою книгу. Книга большая, платит он не по 10 копеек - представляешь? - а по 30 копеек за страницу. Это будет дело!" И вот я смотрю: через два дня настроение меняется, меняется, меняется, и вдруг она мне говорит: "Знаешь, я не буду это печатать". Я говорю: "Как? Ты что? Ты вон уже сколько сделала! Ты треть работы уже сделала". "Я не буду это печатать. Там написано такое, что я не буду печатать". Я был просто совершенно поражен этим. И она попросила меня, чтобы я поехал с ней на встречу с этим человеком, и она вернула ему рукопись. Она позвонила ему, сказал, что у нее изменились обстоятельства, она не хочет его подвести, но и печатать эту рукопись она не сможет, поэтому просит как можно быстрей встретиться с ней и забрать ее. Я даже не успел прочитать, что там было написано. Но когда она ее отдала, она сказала: "Мне стало легче, что у нас в доме нет такой книги".

Т.П. Считается, что жены политиков обделены вниманием, обделены теплом, обделены постоянным присутствием. А оказывается, это не так?

Е.Я Понимаете, человек может быть рядом с тобой 24 часа в сутки, и ты не увидишь от него ни крупицы тепла, ни грамма внимания. А можно 5 раз в день поговорить по телефону и получить и тепло, и внимание, и заботу, и все, что нужно женщине.

Т.П. По телефону?

Е.Я. Это же вопрос не количества, а качества. Ну, не только по телефону, но он же не может быть со мной целый день рядом. Но он как бы рядом. Он обо мне помнит.