Мы хотим познакомить вас с неизвестным Явлинским. С человеком, о котором вы ничего не узнаете из биографических справок и анкет с перечислениями ступенек карьеры. О нем расскажут те, кто знает этого политика “по жизни”. Многие события изрядно “пострадали” от времени: одни очевидцы уже не могут вспомнить детали, некоторых нет уже в живых. 

Все в этой книжке — правда, как ее видят родные, друзья, коллеги, просто случайные знакомые Григория Явлинского. И мы благодарим всех, кто помог нам. 

От составителей 

Действующие лица:

- У меня было счастливое детство. 

Мы росли в обыкновенной семье во Львове: мама - учительница, отец - воспитатель в детской колонии. 

Мама окончила университет с красным дипломом. Когда мама собралась за отца замуж, ей говорили: “Как ты на это решаешься? Ведь он едва не по слогам читает, не умеет толком писать”. А она отвечала: “Да, он не очень грамотный. Но это благородный человек. Мужчина должен быть благородным”. В ее трудовой книжке нашей мамы только одна запись — за все тридцать с лишним лет работы. 

Отец — боевой офицер, прошел всю войну, участвовал в Керченском десанте, воевал в Крыму, дошел до Праги. После вечерней школы отец закончил два факультета - исторический и юридический, получил диплом Высшей школы МВД. В первое время по поводу учебы мама на него “давила”, а потом он сам разохотился: историю Древнего мира, например, знал и рассказывал так, как будто жил в Шумере и в Греции. Его во Львове знали все. Тридцать пять лет, до самой смерти в 1981 году он проработал с беспризорниками. Он хорошо их понимал: его родители погибли во время гражданской войны, и отец беспризорничал, пока не попал в коммуну Макаренко. Кстати, он - единственный из воспитанников Антона Семеновича, кто пошел по его стопам. 

- Гриша рос благополучным мальчиком, мало болел, был послушным. Не из страха, а просто из уважения. 

В садик ходил с удовольствием, там у него было много друзей. Некоторые так и остались до сих пор. У него всегда было много друзей... 

Какие игры любил? Все, что обычно любят мальчишки. В саду мечтал стать милиционером. Отец пошел ему навстречу и подарил палку регулировщика, старую, правда, но Гриша был наверху блаженства... 

На его дни рождения мы организовывали концерты. Каждый из приглашенных участвовал в меру сил: кто пел, кто читал стихи, кто танцевал, кто играл на рояле. Потом Гриша всем “артистам” дарил подарки за выступления и был счастлив, был в восторге. Гриша обычно бывал конферансье — я пыталась учить его играть на фортепиано, но потом оставила его в покое. 

- В садике у нас была общая первая любовь - Люба Кудлай. Девочка с белокурыми, вьющимися волосами — за ней ухаживали все. Верхом удачи считался тайно украденный поцелуй где-нибудь за углом, а еще лучше, при свидетелях, чтобы кто-то мог подтвердить, что геройский поступок действительно совершен. И Грише это удавалось. Но любил он другую и до конца садика остался ей верен. 

В школе у нас была общая симпатия, как водится, круглая отличница. Но эта не давала нам никаких шансов, была гордая и недоступная. 

Гарик - так мы его звали и зовем до сих пор, не был ни первым учеником, ни первым задирой. Он скорее был умным наблюдателем. Конечно, он мог сам за себя постоять, и другие были готовы, но... Как-то он все так устраивал, что до драки не доходило. 

И отличником Гарик не был. Он по некоторым предметам блистал, а к другим относился как к должному. Теперь мне кажется, что он уже тогда разделял предметы на интересные и неинтересные. Мы в те времена еще этого не делали, мы старались успевать везде, а так не бывает. 

Все ребята выполнят кое-как “домашку”, и на улицу, а его, пока все до конца не сделает, звать бесполезно. Зато, если Гарика вытягиваешь играть, это уже “на всю катушку”. В компании он был генератором идей, скуку не переносил! Как только у нас намечался кризис, он тут же придумывал что-нибудь новое и — понеслась... 

У него раньше, чем у нас всех “прорезалось” чувство юмора. Кстати, именно он, позже, правда, открыл для меня Жванецкого. 

- Общительный мальчишка был. Вокруг Гриши всегда были люди. Маленький такой, а страшно любознательный, читал очень много и рассказчик прекрасный. Я даже думала, что из него выйдет литератор или историк. 

Не могу сказать, что он был пай-мальчиком, но и не был непоседой. Надо отдать должное его родителям, мама и папа уделяли ему и брату очень много внимания. Родители были для него примером. 

Для него не было и нет людей первого или второго сорта. Если бы мы сейчас встретились на улице, он подошел бы и поцеловал без всяких стеснений, неважно, кто там смотрит или не смотрит. 

- Когда мне было лет десять, мама дала мне деньги на футбольный мяч. Держу в кулаке две трешки, ищу мяч и вижу цену: восемь рублей тридцать копеек. Можете представить, как я расстроился! Шел домой и думал: ну почему мяч стоит не шесть рублей, не пять, а именно восемь тридцать? 

И вдруг этот вопрос вытеснил из головы неудачу с покупкой. Остановился у одной витрины, у другой... Почему велосипед стоит двадцать семь рублей, коляска - восемнадцать, а буханка хлеба - 12 копеек. Почему? Кто-то знает настоящую цену или просто сам взял и придумал? 

Я прибежал с этими вопросами к деду, но даже он не смог мне на них ответить: “Какая разница, кто это придумал. Ты лучше подумай, как эти деньги заработать.” 

Позже я узнал, что вопрос о цене во всех экономических теориях и системах - самый главный. И тот, кто знает на него ответ, становится либо великим ученым, либо великим финансистом. 

- Гарик долго хотел работать, как его отец работать — с детьми. И все же решил заниматься экономикой. В 9-ом классе посоветовался с Алексеем Григорьевичем и обещал, что сможет, работая, спокойно закончить программу средней школы. Требования там были гораздо меньшие и можно было, не тратя время на английский, физкультуру, ботанику, готовиться к институту. Гарику на математику или географию времени было не жалко, а вот на обществоведение — жаль. 

В вечерней школе, куда попадали либо “по семейным обстоятельствам”, либо полные двоечники, как было: пришел - тройка, не буянишь - - четыре, рот открыл - пять. А уж мы то по всем этим предметам были просто “надеждой класса” — сидели за одной партой, он первый вариант задачек для всех решал, а я второй... 

И отец разрешил ему поступать как Гарик считал лучшим. Но для этого нужно было еще начать работать. 

- Летом Гарик устроился работать почтовым экспедитором. С пяти утра развозил по городу почту, рассортированную работницами главпочтамта. Но эти тетки всё время всё путали, так что почта гормилиции отправлялась в баню, а университетская - в патриархию. И каждое утро начиналось с того, что, получив нагоняй от возмущенных адресатов, Гарик развозил всё по новой. Продержался недели три и бежал. 

На фабрике кожаных изделий его посадили на пресс. Работа не сложная: нажмешь на кнопку — вырубишь заготовку. Но и тут у него дело не пошло: никак скорость набрать не мог, а работа — сдельная. Поначалу работницы его подбадривали, на второй день - молчали, на третий - хмурились, а потом покрыли таким матом... Гарик смолчал, в обед пошел руки мыть и исчез навсегда. Понимал, что они правы. 

- Тогда я пришел к отцу: “Папа, не могу больше, работать нужно по-настоящему.” А он мне: “Если матери не проболтаешься, помогу”. У него был друг на стекольном заводе, и меня взяли туда учеником слесаря-электрика. 

День первый: мастер просит принести пассатижи (сказал бы просто — плоскогубцы!). Признаться, что не знаю, что это такое - не солидно. Решил, что я умный: принесу всё, названия чему не знаю. И притащил несколько килограммов инструментов — все, кроме плоскогубцев. Сказанное в мой адрес, печати не подлежит. 

Я был самый младший, и надо мной подшучивали, иногда круто. Я лазил под помостами, где работали стеклодувы, и расплавленное стекло брызгало и зажигало спецовку. Забирался на свод печи, шел над кипящей ванной расплавленного стекла. Температура - сотни градусов, пока дойдешь, телогрейка задымится. Рассказывали, как один рабочий туда провалился — следов не осталось. 

Однажды утопил платиновую термопару — прибор стоимостью тридцать тысяч рублей. Это в 69-м году огромные деньги были. Переживал я страшно, а как начальство испугалось! Но с меня взять-то было нечего — я несовершеннолетний, к такой работе меня не имели права допускать. 

Там я выпил первый стакан спирта, который выдавали для промывки приборов. Никогда не забуду: 23 февраля, сели и мне тоже налили стакан — все пьют, а я что же? Все вокруг в порядке, а я ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу. Все веселятся, а я как истукан, сижу, жду, когда руки-ноги снова включатся. Прямо голова профессора Доуэля. Часа четыре просидел, пока оцепенение прошло. 

- На завод Гриша пришел совсем мальчишкой. 

Работа наша — ремонт и обслуживание измерительных приборов. Самое страшное было замена термопар - приборов, стоящих в центре печи. Печи такие старые, что кирпичи светятся, расплавленное стекло видно, а подходить нужно совсем близко, плюс жара... Тяжелая была работа, черновая, неблагодарная. 

Если бы знал, что Григорий окажется на таком посту — вел бы дневник. А так, помню, что читал много, отлично знал английский, но не зазнавался, веселый всегда, компанейский, шутник. Была в нем, как мы говорим по-украински - “щыристь”. И улыбка его, мне кажется, не изменилась до сегодняшнего дня. 

- Танцы - это святое. Когда Гарик работал на заводе, почти каждую среду, пятницу и субботу ходил на танцы. Не только танцевать, но и общаться. Приходилось и драться, не без того. Во Львове, как в любом городе сталкивались разные группировки, и мы с братом принадлежали к одной из них. 

- Гарик занимался боксом, потому что считалось, что “добро должно быть с кулаками” чуть-чуть. В семнадцать лет он был чемпионом Украины по боксу среди юниоров и ушел из спорта только потому, что тренер сказал: если хочешь стать профессионалом, бросай все остальное. 

Но человека без перчаток он никогда не бил, никогда. Тут вдруг —мужик, который делал это довольно регулярно. Был на “химии” после отсидки. Этот тип преследовал нашу одноклассницу Любу. Как-то она рассказала об этом Гарику, и мы пошли ее провожать. 

Страшновато, конечно, нам — шестнадцать, а тут уголовник с непонятными намерениями. Не знаю, может быть Гарику и не было страшно, он с такими вещами дело не имел, а я знал, что человек, сидевший в тюрьме — это “авторитет”. 

Была-таки у них драка, правда, небольшая. Клиент оказался на заднице, встал, сказал, что все, ребята, вы пропали. Но после этого мы его не видели, хотя сильно боялись. А Любу, конечно, домой провожали, сначала вместе, потом уж он один - школа заканчивалась полдвенадцатого ночи. 

- Гриша был очень самостоятельным и сам все познавал. Никогда никакой помощи с нашей стороны ему не требовалось. Нелюбимых предметов, пожалуй, не было, к учебе он относился так: надо — значит надо. 

С пяти лет учил английский, он ему хорошо давался. Я даже думала, что это может стать его специальностью. В 5 классе мы перевели его в английскую школу со множеством предметов на английском. И все-таки он решил заняться экономикой и перешел в вечернюю школу, чтобы готовиться по тем предметам, которые были нужны для института. Я, признаться, была категорически против. 

- У нас в вечерней школе была цель. Я, например, хотел летать, быть летчиком, а Григорий хотел заниматься экономикой. Кстати, для нас это было совершенно непонятно. Для нас экономист был все равно что бухгалтер, а то, что Гриша объяснял про неправильное распределение и ценообразование — это до меня не доходило. 

Мы не были обычными школьниками. У нас все было нацелено на то, чтобы поступить, и каждый топтал себе дорогу в том направлении, которое выбрал, а Гарик был очень организованный и собранный человек. Он как трактор “пахать” умел, просто как бульдозер “шел”. С утра просыпаюсь — он в окно залазит. “Чего тебе не спится, чего так рано поднялся?” - говорю. А он, оказывается, еще и не ложился. У нас было в классе пару девочек-отличников, но эти именно высиживали, выстрадывали свои “пятерки”. 

Скорее всего, мы сошлись с ним из-за несходства характеров. У меня поступок был впереди осмысливания дела, у него всегда осмысливание было впереди. Я боялся своего отца, а у него были совсем другие, задушевные отношения с отцом, Гарик боялся его огорчить. 

Как раз тогда у него первая любовь была. Он даже есть не мог. Сядем за стол после смены перед школой ( а уроки заканчиваются к полуночи), нам его бабушка положит картошки с луком, котлеты, а он сидит и думает: “Она такая!.. Как же можно есть?!..” 

Искрометный он был, Гарик и сейчас такой: сидит, что-то там думает, а потом раз, улыбнулся, и как что-нибудь выдаст! И прямо в точку. Не то чтобы “заводила”, заводила - это человек, который ходит и там, и там, щебечет, щебечет... Гарик улавливает тон компании и вдруг р-раз, и только что один был тамадой, вдруг смотришь, Гарик говорит, а вся компания разворачивается и переходит к нему в руки. 

- Первый экзамен в Плехановский сдал на “три” при проходном 13 баллов. “У вас шансов, молодой человек, никаких, вы можете ехать домой”, - сказали ему в деканате. Но Гриша решил, что будет идти до конца и сдал остальное на “5”. 

Он очень любил, просто боготворил своего отца, советовался с ним до самого последнего дня. Со мной не советуется, потому что-то, чем он сейчас занимается — его личное дело. Я ему в этом деле не советчик, я просто полностью ему доверяю. Вообще к нему у меня нет никаких претензий. Может быть, это чересчур похвально, но так оно и есть. 

- В 1969 году мы поступили в Плехановский институт народного хозяйства на общеэкономический факультет, на специальность "экономика труда". 

Кто чего стоит было ясно с самого начала. Григорий был из тех, кто учится, это знали все. Он постоянно занимался чем-то, помимо программы, что-то изучал еще. На семинарах, если мы были не готовы, по нашей просьбе вставал Григорий: "А вот у меня есть вопрос", - и мучил преподавателя своими вопросами все полтора часа, а мы вообще не понимали, о чем речь. 

Я не раз ловил себя на мысли: вот сидит рядом со мной человек, вроде бы такой же как я, а понимает в несколько раз больше. Это очень интересное явление. Такие люди есть, и он один из них. 

Были предметы, которые вообще невозможно было воспринимать, например, технология металлообработки или проблемы воспроизводства рабочей силы. Господи! Он же как-то увязывал все это в своей голове. Многим свойственно видеть частями, это очень вредит в жизни и отдельного человека и всего человечества, потому что мозаика общая не складывается. 

Но есть люди, которые любому камушку найдут свое место, и он знал, где применить свои знания, помимо того, чтобы сдать экзамен. Меня всегда удивляло: начинаешь ему какую-то проблему излагать, подготовил целую речь, а он уже все понял. Очень импонирует, когда человек делает выводы без лишних слов. 

Мы изучали науки, которых на самом деле не существовали, например, социалистическую экономику. У нас были прекрасные преподаватели, например, Абалкин читал политэкономию социализма. Читал очень хорошо, но возникали разнотолки, потому что это не имело ничего общего с ценообразованием, которое нам читали через пару. Было над чем задуматься. 

Издавали подпольную газету “Мы”, выпустили несколько толстенных номеров в одном экземпляре и передавали их из рук в руки. Он тоже туда писал что-то. Не знаю, как нас за самиздат не засадили. Для меня это загадка до сих пор. 

- Учился я легко, почти на одни пятерки, но однажды чуть не вылетел из института. Группу лучших студентов послали на практику в Чехословакию и в бане мы разговорились о политике. 

Я говорю: за то количество крови, которое пролил наш народ, он заслуживает лучшей жизни. А наш комсорг в ответ: “За социализм можно было бы положить людей и в сто раз больше”. Это меня взбесило. Мало того, что я его назвал людоедом, сталинистом и маоистом, я ему еще вмазал как следует - тазом. Хорошо, таз их оказался хлипкий, а если бы был наш, отечественный? 

Короче, комсорг остался жив, но накатал на меня штук десять жалоб: ректору, в комитет комсомола, в горком, в КГБ. Меня начали исключать. Но на собрании, на котором это должно было произойти одна девочка, Нина Петраченко, предложила дать мне рекомендацию в партию, и собрание за это проголосовало. Скандал разрастался. Декан сказал: “Если не хочешь, чтобы тебе башку оторвали, забудь обо всем.” 

Не очень-то забудешь. Но вскоре я познакомился с девушкой — ее звали Лена, ее и сейчас так зовут. Мы поженились. 

- Он, как мне кажется, приехал “завоевывать” Москву и, надо сказать, у него здорово получалось. Он учился очень хорошо. На английский вообще не ходил, - ему разрешили. По специальным предметам: политэкономия, экономика труда, прямо грыз науку, лез в Маркса с головой. Оставался при кафедре после занятий, чего-то там с преподавателями разбирался со всеми тонкостями. Все в общем потоке занимались шаляй-валяй, а для особо выдающихся при кафедре были кружки и специальные семинары, где все изучалось более углублено. 

У него была какая-то девчонка очень интересная, симпатичная с другой специальности, с планирования что ли? Они “ходили”, как тогда говорили. Мы себя тогда так откровенно себя не вели, мы стеснялись, а он нет. Она ли стала его женой? Не знаю. 

Мы с Григорием дружили — мальчишек на курсе было мало. И все же мы были очень разные. Нам, московским, что надо? лекцию прогулять, пойти в пивной ларек за углом, около института побазарить вместо того, чтобы на занятия идти. Шпана самая настоящая. Гришка-то, конечно, далеко не маменькин сынок, но у нас были одни интересы, а у него немножко другие. 

У нас там пивных было много очень. Одна на Садовом Кольце, другая за углом в Строчановских банях. Он тоже захаживал с нами, правда не так часто. И все бы хорошо — парень честный, надежный, умный, хотя немножко наивный, смешливый и остроумный очень, но... Как начнет рассуждать насчет комбинаций производственных факторов или о восстановлении рабочей силы... Ну, все, можно расходится. 

- После аспирантуры попал в Институт Управления угольной промышленностью. У меня была замечательная, совершенно конкретная работа: я составлял должностные квалификационные справочники. До того времени работники шестисот шахт и разрезов, от начальника шахты до директора библиотеки существовали без унифицированных должностных инструкций, кто в лес, кто по дрова. 

Чтобы написать такие инструкции, нужно было своими глазами увидеть, что делает начальник шахты, главный инженер, начальник смены, горный мастер и так далее. Нужно было ходить за ними с хронометром, фиксировать каждый их шаг, каждое действие. А потом постараться понять: что действительно нужно и полезно, что включить в перечень обязанностей, а что не нужно, излишне или вредно. 

Четыре года мотался по всей стране: Кемерово, Новокузнецк, Челябинск... В каждой шахте, в каждом разрезе свои условия - тип угля, мощность пластов, глубина, загазованность. Неделями с хронометром в руках я ходил по шахтам. Однажды часов десять простоял по пояс в ледяной воде. В мыслях простился со всеми, не надеялся выйти из забоя. Нас спасли, но трое из пятерых умерли в больнице, а я провалялся полтора месяца. Я уже глазами взрослого человека увидел как у нас относятся к людям в “рабоче-крестьянском” государстве: бараки, грязь, угольная пыль, пустые полки в магазинах. А постоянный обман? 

Ленин когда-то ввел для шахтеров 6-часовой рабочий день. Этим хвастались перед всем миром, забыв сказать, что отсчет начинался с прибытия на рабочее место. А туда добирались иногда по два часа - пешком, вагонетки для доставки на место не предусмотрены. И получается, что шахтеры на работе не шесть, а все двенадцать-четырнадцать часов. Что человек может после такой работы? Только пить. 

В диссертации я предлагал разные методы - систему обслуживания, систему ожидания - для того, чтобы сэкономить 10-15 минут рабочего времени. А рабочие с обеда приходят на два часа позже и абсолютно пьяные. Вот и все мои десять минут. И в шахтах - тоже самое... А условия труда? 

Два толстых справочника вышли в свет, ими до сих пор пользуются. Но то, что я там увидел, снова и снова заставляло меня ломать голову над вопросом: как изменить нашу жизнь, нашу экономику? Что сделать, чтобы люди жили нормально и нормально работали? 

- Григорий поступил в НИИтруда на должность заведующего сектором тяжелой промышленности; позже работал завсектором управления трудом. Толковым молодой человек. Все буквально “на ходу” схватывал, ориентировался, обладал хорошим аналитическим умом. Короче, в коллектив влился - в своей сфере он был очень квалифицированным специалистом. А уж в масштабном плане он проявился уже за пределами института. 

С ним работать легко. Все, кто с ним работал отмечали, что, во-первых, он очень знающий ученый, человек с аналитическим складом ума. А во-вторых, общительный, и работать под его руководством легко. Кроме того, тех, кто с ним работает, он тащит за собой. Гриша очень многих взял с собой — тех, в кого он верил, на кого надеялся, в ком видел коллегу. Это редкое качество, у русского человека вообще, а у политического деятеля особенно. 

Вступил в партию, потому что без этого он никуда в то время не двинулся бы. Вступил не без проблем: все члены бюро - директора заводов, а Гриша на вопрос, “почему у нас не идет хозяйственный механизм”, прямо отвечает, потому мол, что руководители не слишком понимают, что происходит в этом механизме. Представьте себе: в бюро люди пожилые, конечно, на них это подействовало. 

- С самого детства Гарик был диссидентом, в том смысле, что по-другому все видел. “Счастливое детство”, пионерлагеря — он был веселым скептиком в этом отношении. В 70-е годы он мне на примере табуреток объяснял экономические процессы и яростно был настроен против всего этого дела. “Вова, - говорил он, - скажи мне, пожалуйста, вот завтра выйдут люди и начнут кричать долой Брежнева, партию, долой все это, ты что будешь делать?” Я даже не сомневался — возьму автомат и буду стрелять. 

Со мной тогда, конечно, бесполезно было спорить. 

- Как-то я пришел к отцу со своей идеей реформирования советской экономики. Он внимательно меня выслушал и рассказал притчу про человека у которого кожа была желтого цвета. Из-за этого его всю жизнь лучшие врачи мира лечили его от желтухи. Но кожа так и оставалась желтой. В конце концов, его залечили до смерти. И только тогда кто-то случайно рассказал врачам, что этот человек родился китайцем. 

Тогда я начал думать: может быть, и социализму никакие лекарства не помогут? Может быть нужно что-то совершенно иное?! 

- В основном я был с ним знаком не по науке, а по работе в комитете комсомола. На весь комитет, человек на сто, - кандидатами наук были мы двое. Гришин сектор — Ученый Совет молодых специалистов, который почему-то был при идеологическом секторе. 

Дело это необходимое, ведь у нас как — молодой человек после института приходит работать и его, конечно, заставляют сначала бумажки перебирать. Очень многие так быстро деквалифицируются. Гриша помогал молодым специалистам: организовывал конференции, пытался составлять и “пробивать” сборники их трудов, - тогда трудно было опубликоваться, рассказывал как писать и защищать диссертации. 

Проработал года четыре. Здесь он в партию вступил. Я это хорошо помню, потому что у него были сложности. Во всяком случае, после того как он вернулся с первого собеседования, из райкома звонили в партячейку и ругались: кого прислали! 

После того, как Григорий ушел в министерство, мы почти не встречались, но новости распространяются быстро. Я знал, что у него был конфликт с председателем Госкомтруда Баталиным из-за какой-то работы по совершенствованию хозяйственного механизма. Баталин, который потом возглавлял Госстрой, тогда сильно взъярился на Гришу. Потом он в больницу попал: одни говорят: “засадили”, другие, что он сам “бежал” от проблем. Не знаю. 

Заведуя сектором управления труда, Григорий написал со своим коллективом научный доклад по проблемам усовершенствования хозяйственного механизма. На ученый совет обычно даются тезисы, а поскольку он человек в научном плане прямой, то все свои мысли изложил в этих тезисах. 

Приглашенное руководство Госкомтруда, Сухаревский такой был, Борис Михайлович, почитал и сказал: "Тезисы изъять, обсуждение не проводить”. 

- Я написал работу о совершенствовании хозяйственного механизма со следующим выводом: нужно либо возвращаться к тому, что было при Сталине, либо освобождать предприятия. Книга вышла с грифом “Для служебного пользования” и уже на третий день после разсылки, со мной стали твориться странные вещи. 

Меня начали вызывать в разные инстанции и требовать объяснений. Потом обязали собрать все экземпляры книжки. С мая 1982 года, каждый день я ходил к следователю. Каждый день, в 10 утра я являлся к одному и тому же человеку, в один и тот же кабинет. И слышал один и тот же вопрос: “Кто вас научил? Вы должны нам сказать, кто вас попросил это написать.” 

Однажды я пришел в хорошем настроении и ответил, что меня научил Карл Маркс. Мне сказали, что если я еще раз так отвечу, то больше оттуда не выйду. Я извинился. Так продолжалось до 11 ноября. В этот день я пришел, как всегда, но все изменилось: 10 ноября умер Брежнев, начался период Андропова и мне сказали: “Больше можете не приходить”. 

Я очень много тогда выступал, откровенно разговаривал с людьми. И договорился. Когда пришел Черненко, началась новая эпопея. На диспансерном осмотре мне заявили, что у меня туберкулез в открытой форме - и сразу в больницу. Там я пролежал 9 месяцев. Дома сожгли все мои книги и вещи, поставили семью на учет. Одним словом, плохое дело. 

- В апреле 1984 года я загремел в больницу с диагнозом саркоэдос - увелечение лимфоузлов в легких. Мне сказали, что это ерунда, меня “быстренько” вылечат, но по милости врачей я пролежал там полгода, перенес операцию и еще два года был на инвалидности. А Гриша-то просто все рекорды побил, пролежал в этой больнице месяцев девять. 

Попал он туда неожиданно: собирался ехать отдыхать, пошел на осмотр, чтобы получить курортную карту. И вдруг ему заявляют, что у него туберкулез в тяжелой форме. Может быть им и не удалось бы его так сильно упечь, если бы не спекуляция на том, что это опасно для малыша, Алешке, младшему, считай два года было. Они его, конечно, здорово этим третировали. Он поначалу даже домой не ходил. 

Началась борьба, хотя поначалу Григорий и не понимал этого. Они его начали лечить, так, как лечат туберкулез. Человека заражают форсировано туберкулезом, чтобы процесс был ярким и сочным, и после этого начинают глушить болезнь лекарствами. На самом деле риск катастрофический. 

Ситуация становилась все хуже, потому что болезнь не прогрессировала. Доводить доводили, но организм был настолько силен, что он сам не доводился. Его активно начали убеждать в необходимости операции. Это было очень страшно — молодой, здоровый, розовощекий парень, каким он был в тот день, когда его привезли, умный, блестящий человек и вдруг — ему распиливают грудную клетку, вытаскивают легкое... Казалось, как только его оставляют в покое, он начинает расцветать. Наконец, у него возникли сомнения в том, что он действительно болен, и за несколько дней до операции какой-то врач сказал ему, что на самом деле он здоров. Однажды ночью он сбежал. 

Обошел несколько поликлиник, везде делал рентген и принес кучу справок, что он действительно здоров. Но врачи боялись давать официальное подтверждение, потому что им нужно было оправдать первоначальный диагноз. Кроме того, была проблема и в бюллетене, ведь он 9 месяцев получал деньги по бюллетеню. Мы шутили тогда: 9 месяцев — это беременность. Помню, при выписке ему поставили диагноз варикозное расширение вен. 

Не могу сказать точно — у меня нет документов, но создалось четкое впечатление, что это была целенаправленная акция, - его хотели “заглушить”. Думаю, это было связано с его работой. С чего иначе человека вдруг начнут травить? Не в переносном, а в буквальном смысле: уколами, лекарствами. Мы однажды эти таблетки потолкли и в хлебных катышках скормили голубям. Некоторые, потрепыхавшись, не далеко улетели. А Григорий принимал по 4-6 таких таблеток в день. Плюс бронхоскопия, раз в неделю — рентген. Он человек дисциплинированный, ему говорят, что процедура нужна и он идет. 

Моральное давление было сильное: больница почти режимная, арестантские робы с надписью на спине масляной краской: “1 туб. МПС”, некоторых за “хорошое поведение” иногда отпускали домой под расписку, но Грише в этом вопросе не везло — его сильно шантажировали детьми. Потом в его крохотную палату положили пожилого человека с раком легких, который несколько недель умирал у Григория прямо на глазах. Это было просто страшно. 

Если бы не его воля и невероятно жизнелюбие, чувство юмора, не знаю, чем бы это кончилось. Конечно, ему повезло — от природы он человек крепкий внутренне и физически сильный. Не гигант, не спортсмен, хотя по утрам он бегал по парку. Внутри у него пружина очень сильная. 

Он все время работал: поставил себе столик, ему привезли кучу книг, и он там постоянно читал, писал. И ночью работал. Григорий нас всех заражал своей силой. А кроме того, он был безумно остроумный. Он заходит в палату, становится около двери и просто рассказывает, даже не анекдоты, а случаи. И мы буквально заходились, причем сутками. 

Это было трагикомическое время, потому что с одной стороны, человека на наших глазах пытались раздавить, просто умертвить, а с другой, — я с ним всегда хохатал от души. В нем была и прозрачность, и бездонность. Мне из-за него стало казаться, что “наверху” все такие. Когда я стал общаться с людьми на том же уровне, я с грустью отметил, что, к сожалению, он исключение из правил. 

- Я пришел на работу в Госкомтруд в июне 1985 года, когда комитетом руководил Юрий Петрович Баталин. Мне сказали, что у меня уже есть заместитель, с которым я еще не знаком, но, дескать, он хороший парень. И однажды входит Григорий Алексеевич: “Здравствуйте, я Ваш заместитель”. 

Наш отдел занимался проблемами совершенствования систем управления. Мы участвовали в целом ряде больших программ, которые шли по стране. Потом началась подготовка таких мощных документов, как “Закон о предприятии”, “Закон о кооперации”, аналитических материалов. 

Помимо этого, отдел занимался практическими приземленными вещами - оплатой труда работников аппарата управления: представительных органов власти всех уровней, министерств, ведомств, исполкомов, наших дипкорпусов, учреждений за границей. Объем работы - огромный. Во всем этом Явлинский очень активно участвовал, хотя, больше, пожалуй, все-таки, в решении вопросов совершенствования экономической системы. 

В 1988 году он стал начальником управления по социальным вопросам, потом он перешел к Абалкину в Совмин, там проблемы были масштабнее — как не крути, специфика Госкомтруда определяет тематику, все проблемы смотрятся через призму трудовых отношений. Там же начиналась экономика в широком смысле слова. 

Явлинский никогда не руководил крупным производственным коллективом - это правда. Но, честно говоря, стереотип, выработанный за годы советской власти о том, что политик обязательно должен быть “производственником” — просто абсурд. Тем более, что задачей нашего “советского” производственника было давление для выполнения плана — рынка-то не было. 

Задачи, которые стоят перед политическим деятелем — особый предмет, для их решения не нужно быть производственником. Может быть, такой опыт и не помешает, но он необязателен. Гораздо важнее, чтобы человек мог смотреть на вещи обзорно, мог решать проблемы системно, имел “системное” видение, понимание закономерностей. Это ценнее для политического деятеля. Кстати, назовите какого-нибудь крупного зарубежного деятеля, который был бы “производственником”? 

Наши отношения были отношениями двух друзей. Конечно, я был начальником, он — подчиненным, но у нас никогда не было жесткой субординации. Маленькая команда, общие цели, общие интересы и никакого дележа власти, субординация - номинальная, дистанции не было. Не типично для госучреждения, но так оно и было. Мы были увлечены общей идеей и совершенно добровольно сидели до двух ночи. Нас никто не заставлял это делать, нам было просто интересно. И сотрудники к нему относились с уважением, как к надежному “своему” человеку. 

Конечно, само появление Явлинского в министерстве в то время - это феномен. Я до сих пор не понимаю, как это могло получиться. Тогда такие должности утверждали на коллегии, обязательно согласовывали с ЦК партии, мы с ним были своего рода “белыми воронами” — по складу мышления мы были рыночниками. Еще с института, когда поняли, что такое закон стоимости, цена и макроэкономика. Мы понимали, что существовавшая система — нежизнеспособна. Мы очень много спорили — не о каких-то житейских делах, речь шла только об идеях и о нашем видении правильного мира. 

Баталин — умный, волевой человек, но... вырос на партийно-хозяйственной работе. Главное для него было требовать, давить, выкручивать руки. Но даже он понял, что нужно что-то свежее — жизнь потребовала непривычных подходов. Эксперимент начался, и сразу все всколыхнулось. И то, что появился Явлинский, отделы, как наш, то, что начались широкомасштабные эксперименты и много людей, которые и сейчас на поверхности, говорит о том, что необходимость в переменах созрела изнутри. 

Потом я услышал, что Явлинского назначили заместителем председателя Совета Министров у Силаева. Назначение Силаева я не понял: при вроде бы демократической линии Ельцин вдруг назначает премьером Силаев, “оперативщика”, заведующего машиностроением. И у этого “диспетчера” замом — Явлинский?! Это было совершенно несовместимо. 

“Долгую борьбу пришлось вести за привлечение на работу в комиссию в качестве заведующего отделом Г.Явлинского. Его никак не хотели отпускать из Госкомтруда СССР, где он возглавлял сводный отдел. Возможности Г.Явлинского я знал и раньше. Считал и считаю, что он - хорошо образованный специалист, человек талантливый, который много вложил, особенно на начальном этапе работы, в подготовку комиссией концепции радикальной экономической реформы”. 

“Неиспользованный шанс”. М., 1991 г. 

1990 - заместитель председателя Совета министров РСФСР, подал в отставку из-за несогласия с курсом проведения реформ.

- К этому времени у меня уже был самый разнообразный опыт: я прошел всю “лестницу” — от рабочего до вице-премьера, я знал наше хозяйство не по чужим докладам и я уже понимал, что нужно делать, чтобы страна вышла из кризиса. 

Я писал законы и программы, делал расчеты, руководил огромным отделом, встречался с министрами и директорами заводов. И с теми, кто был у власти, кто принимал решения - Горбачевым. Рыжковым, Силаевым... и убеждал их действовать. Но действовать обдуманно, сегодня зная, что ты будешь делать завтра и послезавтра. А чтобы это знать, нужна была программа, расписанная буквально по дням. Я сделал такую программу. 

Когда я понял, что ее не только не собираются выполнять, но и вся страна пойдет вразнос из-за борьбы между Горбачевым и Ельциным, я подал в отставку. 

“Я единственный среди политических деятелей в Советском Союзе, который резко отрицательно относится к этому мальчику. Он вечно сует свой нос туда, куда его не просят... Вообще нам надоела эта фамилия, которая упоминается всякий раз в связи с нашими реформами, к которым он никакого отношения не имеет. Если вы (японцы - прим. сост.) его так любите, то, может быть, вы возьмете его себе? Я его охотно уступлю...” 

Известия, 13.09.91., № 219. 

"В первый раз я был готов поставить вопрос об отставке в январе-феврале 1992-го. До этого, как бы ни было сложно, всерьез об этом не думал. Когда ушел Григорий Явлинский - не просто коллега в правительстве, но и друг, я готов был, как и ты сейчас, спросить его: "На кого же вы страну-то оставляете?" 

Через какое-то время он объяснил мне свою позицию. Его аргумент: президент и его окружение допускают не только тактические, но и стратегические ошибки, в команде нарастает кризис нравственности. Он говорил, что эти ошибки слишком серьезны и об этом надо говорить открыто, а не поддерживать своим присутствием иллюзию, что эта команда еще что-то может. Пока же с президентом остаются люди, которым многие доверяют, народ продолжает питаться иллюзиями. Это мешает сделать рывок на следующую ступень с уже новой командой. 

Я с ним не соглашался и пытался убедить, что ему будет сложно сохранить себя в политике, потому что всегда возникает некое предвзятое отношение к тем, кто уходит из политики в сложные моменты. Я сейчас часто думаю о том нашем разговоре... 

“Общая газета”, 21-27.05.93., №2. 

“...нет нужды изобретать велосипед. Союз должен строиться на принципах Европейского экономического сообщества. Есть для этого и необходимый пакет документов. Автор их Григорий Явлинский и его команда. Как вы помните, к концу 1991 года Григорий Алексеевич разработал Договор об экономическом союзе суверенных государств тогда еще в рамках СССР. К Договору прилагалось почти 30 соглашений. И все это мы подписали, собравшись в Кремле, между прочим, и Украина. Так стоит ли теперь от этого отказываться лишь потому, что все это делалось прежде, чем появился на свет СНГ. А если бы нам удалось еще уговорить Григория Явлинского возглавить наш экономический союз - вот тогда бы мы действительно многого добились. 

“Общая газета”, 21-27.05.93., №2. 

Команда Явлинского прошла в 1993 г. в Государственную Думу как демократическая оппозиция курсу Б.Н.Ельцина. С 1994 г. — руководитель фракции "Яблоко" в Государственной Думе, член Совета Государственной Думы. 

С начала эскалации конфликта в Чечне в декабре 1994 г., а затем в январе 1996 г. предлагал планы конкретных действий по мирному урегулированию в Чечне. 

В январе 1995 г. стал председателем Общественного объединения “Яблоко”. На выборах 1995 г. возглавил его федеральный список и прошел в Государственную Думу второго созыва. 

Выдвинут кандидатом на должность Президента Российской Федерации на выборах 1996 г. на III съезде Общественного объединения "Яблоко". В его поддержку собрано 3 миллиона триста тысяч подписей. В первом туре выборов за Григория Явлинского проголосовало более 5 миллионов граждан.