Опубликовано в журнале «Мировая экономика и международная политика», 2000, № 9

Завершился третий цикл федеральных выборов в постсоветской России. Календарно он совпал с концом десятилетия и ХХ века. Избрание нового лидера, конечно, подводит черту под «эпохой Бориса Ельцина», взлеты и падения, надежды и разочарования, прорывы, поражения и позор которой несправедливо было бы связывать только с именем первого президента России. Что показали и какие перспективы открывают прошедшие выборы?

Мнения об этом решительно расходятся. Отличные результаты, усиливающие тенденцию к поиску конструктивных компромиссов, создающие примерно равновесный политический баланс в парламенте и выведшие на вершину власти единственного дееспособного политика страны, умеющего решать самые острые ее проблемы – утверждают одни.¹ Нет, – возражают им другие, – к власти пришел человек, прошедший школу в самом одиозном подразделении советского госаппарата, и если режим Ельцина еще можно было назвать терпимым авторитаризмом, то режим, который приходит ему на смену, будет гораздо менее толерантен и гораздо более репрессивен: победители на прошедших выборах могут зайти очень далеко, так как бессильное общество смирилось со всеми бесчинствами власти.² Голосование за «Единство» , - пишет Н.Петров, - «это выбор, сходный с национал-социализмом, голосование за хорошего царя и сильного фюрера в образе на сей раз не шута, как в 1993 г., и не генерала-киборга, как в 1996-м, а, скажем, следователя КГБ».³

Обратимся к динамическим рядам, характеризующим итоги выборов последнего десятилетия, и попытаемся уяснить смысл происходящих изменений.

Выборы стали неотъемлемой частью жизни страны.

Первые как президентские, так и парламентские выборы происходили при форсмажорных обстоятельствах, и число участвовавших в них показало громадный разброс: от трех четвертей до чуть более половины избирателей. Но с 1995 г. порог электоральной активности остановился на отметке в две трети с отклонением в несколько процентов: немного выше на президентских и ниже на парламентских выборах.

Избиратель привыкает не просто ходить на выборы. Он учится ценить свой голос, не расходовать его на партии, которые не имеют шансов преодолеть заградительный барьер, а подчас и узнавать те из них, которые соответствуют его политическим предпочтениям (нередко, впрочем, неустойчивым и поверхностным).

Конечно, процесс формирования партийно-политической системы в России далек от завершения. Политическая самоидентификация избирателей ориентирована не столько на партийные программы, сколько на лидеров и “образы” партий (в большинстве своем – протопартий), складывающиеся в массовом сознании. Эти образы выражают не столько социально осознанные интересы, сколько стереотипы сознания, очень часто мифологичного. Они порождены и воспитанием, и спецификой жизненного опыта, и различиями во влиянии социальной среды, и темпераментом, и другими трудно верифицируемыми обстоятельствами.

В научной литературе предложен ряд вариантов классификации партийных и предпартийных образований в России. Логическое пространство рассекают оси: демократия-авторитаризм, рынок-государственно-распределительная система, национализм-западничество, унитаризм-федерализм (конфедерализм) и т.д. В соответствующих секторах между этими осями размещаются «политические семьи – организации, занимающие сходное место в системе идеолого-политических координат.⁴ Но в массовом сознании электоратов этих партий политические приоритеты значительно более аморфны. Узнаваемость избирателями социально и идеологически близких политиков происходит тогда, когда они предлагают либо некую понятную, привычную, осязаемую идею, либо когда сходное умонастроение выражает лидер, обладающий харизмой, которая соотносится с такой идеей, либо когда сочетается то и другое.

В России довольно заметно выделяются четыре умонастроения, которые в несколько огрубленном виде можно представить как ориентированные каждое на свою идеальную модель:

• стабильное и по минимуму обеспеченное (хотя унылое и скудное с иной точки зрения) бытие нашего общества в 60-80-е годы (а в радикальных разновидностях этого идеала – ленинская либо сталинская эпоха);
• дореволюционная эпоха, тоску по которой ярче других выразил С.Говорухин в знаковом фильме «Россия, которую мы потеряли»;
• улучшенный и освобожденный от очевидных дефектов и несуразностей сегодняшний образ жизни;

• демократический идеал, ориентированный на ценности и достижения европейской цивилизации.

Таблица 1

Избирательные объединения, блоки на парламентских выборах

1993, 1995, 1999 гг.*

В мире партийной политики этим четырем основным типам предпочтений соответствуют четыре идеолого-политические позиции, которые занимают соответственно коммунисты, некоммунистические националисты, квазицентр (партии властной или стремящейся к овладению федеральной властью номенклатуры) и демократы.⁵ Конечно, эта, как и любая иная классификация схематизирует картину. Но даже при самом беглом взгляде на таблицу 1 легко заметить, что от выборов к выборам избиратели посылали в Думу партийные и предпартийные образования, которые охватывают преобладающую часть всего спектра политических предпочтений, существующих в обществе. Что бы там ни говорили о жесткости и несправедливости 5-процентного барьера, за чертой партийной половины Думы ни разу не оставалось ни одного влиятельного политического течения. Внутри каждого сектора менялись фавориты, но разделение электорального поля на несколько крупных секторов оставалось довольно устойчивым. Причем в федеральном округе избирателю легче определиться с выбором партии, чем с выбором кандидата в одномандатном округе: в 1999 г. против всех партий проголосовали 3,3% избирателей, против всех кандидатов – 11,6%.⁶ Это устойчивая тенденция, проявляющаяся на всех выборах в Думу.

Не следует, однако, переоценивать самостоятельность и осознанность выбора, который делали избиратели. Люди постепенно привыкают к партийным выборам: к тому, что именно партии (точнее – избирательные объединения, в качестве которых выступают партии, движения и т.п.) являются основными субъектами на парламентских выборах, что большинство депутатов, избираемых в одномандатных округах, выдвинуты партиями и т.д. Это уже немало с точки зрения перспектив формирования в России каркаса партийно-политической системы. Но границы между основными идеолого-политическими секторами размыты. Между ядерными группами избирателей, которые от выборов к выборам отдают голоса представителям одних и тех же политических сил, располагаются обширные промежуточные зоны, избиратели которых делают свой выбор в последний момент. Качания этих больших массивов электората от выборов к выборам заметно видоизменяют политическое лицо Думы.

Парадокс российских декабрьских выборов в том, что не парламент будет влиять на состав правительства, а президент и правительство выбрали для себя и под себя парламент (точнее, его нижнюю палату). Однако отличает Россию вовсе не само по себе воздействие правительства на исход выборов. В самых демократических демократиях правительства, президенты, исполнительная власть оказывают сильное влияние на результаты выборов, обладая всегда преимуществом перед оппозицией. Наши же последние показывают иное: управляемость больших масс избирателей, их подверженность самым разнообразным манипуляциям. И дело здесь, по-видимому, не в возможных фальсификациях, а в мощном психологическом прессинге и зомбировании, которыми в совершенстве овладели политтехнологи, нанятые обладателями административного и других ресурсов. Выборы поэтому отразили соотношение сил не столько в обществе, сколько внутри политического класса.

В самом общем виде результаты выборов в Думу третьего созыва выглядят следующим образом.

Во-первых, произошло укрупнение основных идеолого-политических составляющих, на которые разделено общество. В 1999 г. совершился переход от четырехсекторной в основном структуры электората к трехсекторной. Отдельный сектор, который был занят некоммунистическими националистами, дробится и вымывается, а националистический (более того – национально-державнический) компонент в различном оформлении проявился в идеологии и агитации большинства субъектов предвыборной борьбы.

Во-вторых, решительно преобразился организационно и персонально, существенно расползся и разросся квазицентр.

В-третьих, не осталось даже скромного места для отдельного социалистического сектора. В этом одно из существенных отличий российской ситуации от восточноевропейской, где из бывших компартий вылупилось влиятельное социалистическое крыло.

В-четвертых, как и ожидал законодатель, корректируя избирательный закон, резко возрос удельный вес результативных голосов. Как показано в табл.1, доля избирательных объединений и блоков, преодолевших барьер, по сравнению с 1995 г. увеличилась с 50,5 до 81,4%, а процент избирателей, чьи голоса подверглись перераспределению между победителями, сократился с 44,8 до 13,4.

В-пятых, как и прежде, проявилась важная структурообразующая роль пропорциональной составляющей избирательной системы: все без исключения прошедшие объединения и блоки (даже те из них, которые были скроены наскоро) получили по своим федеральным спискам мандатов больше, чем по одномандатным округам.

Среди шести партий, преодолевших барьер, на первое место, как и в 1995 г., вышли коммунисты, улучшившие свой прежний результат на 2 процентных пункта. На этом, однако, их успех заканчивается. Увеличение числа голосов, поданных за КПРФ, произошло исключительно за счет их перераспределения внутри коммунистического сектора. Число же голосующих за все партии коммунистической ориентации сократилось на 4,5 пункта и более чем на 3,8 млн. человек. В 1993 г. КПРФ подпирал влиятельный союзник – аграрная партия. В 1995 г. аграрии и в особенности радикальные коммунисты Анпилова были в непосредственной близости от порога. В 1999 г. все мелкие прокоммунистические группировки оказались разгромленными, а структуры аграрной партии, которая не этот раз не решилась выступить самостоятельно, дрейфуют в сторону центра.

Дело, однако, не только в этих показателях. На протяжении ряда лет КПРФ пыталась сконструировать то Народно-патриотический союз (НПСР), то блок «За победу!» – аналоги послевоенных народных фронтов в Восточной Европе, в которые вошли лояльные коммунистам, некогда самостоятельные политические организации. С их помощью коммунистам удалось совершить прорыв к власти в 40-х гг.. Ныне стало для всех очевидно, что электоральный потенциал возможных союзников КПРФ (включая ее оппонентов «слева») – величина незначительная, а провозглашаемые коммунистами блоки – фикция. Можно считать, что первый предупредительный звонок для этой партии уже прозвенел.⁷

В отличие от КПРФ, неизменно доминировавшей в коммунистическом секторе, «партии власти» - политические объединения, связанные с главной ветвью российской власти: президентом, его окружением, правительством либо состоящие при них, основательно обновлялись на каждых выборах. Сами эти организации, как правило, считают себя центристскими. Поскольку радикализм вызывает отторжение и большинство выступает за осторожные перемены, сохраняющие многое из того, что пришло в нашу жизнь в последнее десятилетие, в политике самая заметная тенденция – “бег к центру”. Центристами, левыми, правыми или самыми что ни на есть центровыми торопится объявить себя большинство политиков по мере приближения выборов. Точнее было бы говорить о квазицентре (ибо в России, где нет ни левых, ни правых в европейском понимании, нет и центра в собственном смысле). В 1993 г. этот сектор как особая часть политического ландшафта впервые заявил о себе. То была реакция на резкую поляризацию сил, чуть было не ввергнувших страну в новую гражданскую войну. Три «центристские» партии, раздробившие голоса избирателей, все вместе получили тогда чуть меньше 20% голосов. Кроме того, «партию власти» значительная часть избирателей увидела в лице «Выбора России». Его положение было двойственным. С одной стороны, он был генетически связан с демократическим движением конца 80-х – начала 90-х гг., с другой – он присутствовал в правительстве в переломные месяцы 1993 г. и претендовал на роль парламентской опоры президента. Не менее двух третей из 14,5% голосов были поданы за «Выбор России» теми, кто видел в нем правительственную партию или еще не уяснил, что между властью и российской демократией совершился развод.

Не случайно поэтому крайне разнородная фракция «Выбора России» в конце двухлетнего срока Думы первого созыв понесла громадный урон. Значительная часть его актива перетекла в «Наш дом – Россия», главную партию правящей бюрократии, созданную под выборы 1995 г. Ее избирательные успехи, впрочем, оказались более чем скромными. В целом все партии, ориентированные на поддержку власти, получили в 1995 г. примерно вдвое меньше голосов, чем в 1993 г.

Отсюда «центристами», шедшими на выборы в 1999 г., был сделан вывод: «партию власти» надо формировать на чистом поле, демонстративно дистанцируясь от президента, его ближайшего окружения, «семьи». Первым был запущен проект «губернаторской» партии, ядро которой – «Отечество» было срочно оформлено в декабре 1998 г., в последний день, когда еще можно было зарегистрировать организацию, претендующую на участие в парламентских выборах под собственным флагом.

Перед выборами «Отечество» объединилось с другой губернаторской группировкой – «Всей Россией» и залучило в лидеры Е.Примакова. С его помощью рассчитывали оторвать часть избирателей у коммунистов. Еще за месяц-полтора до выборов коалиция «Отечество – Вся Россия» (ОВР) была безусловным фаворитом избирательной кампании – все опросы предрекали ей решительную победу.

Разнородность сил, объединившихся в ОВР, бросалась в глаза: ни одна другая коалиция не демонстрировала столь же великолепной легкости блокирования кого угодно с кем угодно. Централисты-державники из “Отечества” объединились с автономистами из “Всей России”, открыто бросающими вызов общероссийским законам и решениям федеральных судов. Сторонники частной собственности, в том числе на землю, - с осколками аграрной партии, отстаивающей реликты колхозно-совхозного строя. Яростные антикоммунисты - с людьми, на миросозерцание которых наложило глубокий отпечаток длительное прохождение всех ступеней советской карьеры. Люди, лояльные по отношению к Кремлю, - с теми, кто был настолько озлоблен, что не стеснялись грозить Ельцину и его семье “румынским вариантом”. Все это делало объединение непрочным и не обещало ему долгожития. Тем не менее, ОВР, опиравшееся на мощные властные, финансовые и информационные ресурсы, поглощавшее, как Гаргантюа, региональные элиты одну за другой, да вдобавок собравшее когорту влиятельных лидеров с международным признанием, долго казалось главной партией правящей бюрократии, ее союзников и клиентов, единственным перспективным претендентом в квазицентристском секторе.

Все попытки кремлевских политиков создать противовес ОВР, как казалось, были обречены на неудачу. Сначала сник протежируемый ими “Голос России”, затем буквально из-под носа от них увели “Всю Россию”. Создание “Единства”, или “Медведя” было третьей попыткой, предпринятой, когда по календарю избирательной кампании перед новопришельцами вот-вот должен был зажечься красный свет.

Рейтинг «Единства», по данным ВЦИОМ, начав движение с непроходного уровня в 4% в конце октября, , повышался медленно. ⁸ Даже за несколько дней до выборов большинство экспертов прогнозировало для него не более 9-11%, и лишь немногие , заметившие рывок «Медведя» на самом финише избирательной кампании, предрекали 16-19%.⁹ Результат, однако, превзошел самые смелые ожидания: один лишь «Медведь» получил в полтора раза больше голосов, чем все четыре объединения квазицентра в 1995 г.

Сенсационная победа выросла вроде бы на пустом месте. “Единство” не имело ни сколько-нибудь внятной программы, ни заслуг, которые можно было бы предъявить обществу, ни лидеров, испытанных на ниве публичной политики, ни партийных оргструктур, ни волонтеров-активистов. Избирателю было предложено виртуальное чучело «Медведя» - и почти четверть избирателей польстились на наживку. Конечно, для достижения такого результата были мобилизованы колоссальные административные, материально-финансовые и информационные ресурсы. Но это само по себе не может объяснить результат такого масштаба за столь короткое время, если только не была произведена грандиозная по величие и филигранная по скрытности подтасовка. Новообразование попало в струю тектонического социально-психологического сдвига: истосковавшемуся по порядку обществу было преподнесено если не само чудо возрождения державной воли, то его уверенное ожидание. И уверенность эта была удачно персонифицирована в лице стоявшего за кадром думских выборов В. Путина, неожиданно заговорившего с обществом не на языке скучных формул и надоевших лозунгов, а на привычном, “утепляющем” образ сленге, и в лице номинального лидера коалиции С.Шойгу, который не имеет никаких политических заслуг, но про которого достоверно известно, что он человек дела, не болтун, не вор, не коррумпант и не мафиози. В основе размежевания между кремлевской и московской группировками финансово-административной олигархии лежали не социально-экономические и даже не столько политические различия, сколько противоречия клановые и личностные, выведенные на верхний политический уровень. Антагонизм, предельный накал борьбы между ними определил главный сценарий всей предвыборной кампании. Основные удары наносились не по коммунистам, как в 1995 году, а по «социально близким» соперникам. Но так же, как и тогда, на стратегию основных участников борьбы решающий отпечаток накладывало приближение следующей – президентской кампании. В 1995 г. надо было предельно ослабить шансы коммунистического кандидата, который тогда казался серьезным претендентом на президентский пост. В преддверии президентских выборов 2000 г. эта опасность уже не казалась серьезной. Лидеры ОВР рассчитывали привлечь избирателей, поставив в центр своей кампании жесткую критику непопулярных кремлевских политиков и магнатов. Кремлевская же группировка опасалась, что на президентских выборах главным соперником ее выдвиженца станет не коммунист, а заявивший свои претензии Евгений Примаков, который мог бы во втором туре выборов, если бы он состоялся, получить поддержку и ОВР, и КПРФ. Политический конфликт окрашивался столкновениями по поводу раздела и передела собственности между номенклатурно-финансовыми кланами, принадлежащими к разным группировкам.

В этом конфликте центр, как это почти всегда бывает, оказался сильнее. Он обладал такой свободой маневра в проведении энергичной избирательной кампании, какой не было у его конкурентов. Его кампания была неплохо сориентирована в пространстве (выбор союзников в регионах) и во времени (выбор такого момента для своих акций, когда вчера было рано, а завтра будет поздно). Он искусно дистанцировался от президента, когда это обещало выигрыш, и не менее искусно использовал всю инфраструктуру, которой располагали президент и его администрация. В его распоряжении были не только каналы государственных телерадиокомпаний, программы которых имеют наиболее широкую аудиторию, но и федеральные финансовые ресурсы, которые были использованы не только на непосредственное ведение избирательной кампании, но и на поддержку “верных” регионов, переманивание местных элит и т.п. Все видели, какие грязные, низкопробные средства были применены против ОВР, в особенности на государственном телевидении. Справедливости ради надо отметить, что подавление конкурентов там, где лидеры ОВР располагали властью – от Башкирии до Москвы, осуществлялось не менее беззастенчиво.

Впрочем, итоговый результат ОВР на выборах оказался разочаровывающим лишь потому, что сильно разошелся с первоначальными рейтингами и ожиданиями. За этот блок было подано голосов больше, чем за НДР в 1995 г., почти столько же, как за «Выбор России» в 1993 г. В целом же партии квазицентра получили почти 40% голосов – такого никогда не было раньше.

Одно из самых примечательных явлений прошедшей избирательной кампании – завершение процесса трансформации ЛДПР из протестной силы некоммунистической части националистического электората в своеобразный бубенчик на сбруе одной из пристяжных правящего режима. В отличие от КПРФ, за которой стоят интересы, хотя бы и искривленные, хотя бы и уходящих слоев общества, ЛДПР, а точнее – ее лидер мастерски использует, эксплуатирует, канализирует настроения, бессознательные эмоции, а подчас и просто тягу к яркой зрелищности, политической клоунаде. До недавнего времени ЛДПР принадлежала монополия в секторе некоммунистических, отчасти антикоммунистических националистов-державников. В начале 90-х гг. Жириновский был выведен на политическую арену потайными кукловодами для аккумуляции протестных настроений. Однако ручной, по их замыслу, чертик вырвался из-под контроля и вообразил себя по итогам парламентских выборов 1993 г., которые вывели его партию на первое место, да еще с заметным отрывом от остальных, чуть ли не главной фигурой на шахматной доске российской политики. Под впечатлением этого успеха партии, созданной авантюристами из аппарата КПСС и спецслужб, либеральная интеллигенция увидела в Жириновском и его партии главную угрозу неофашизма.

Однако после ошеломительного успеха в 1993 г. Жириновский на каждых следующих выборах терял половину своих избирателей и с ловкостью фокусника менял русло своей демагогии, заостряя ее то против коммунистов, то против демократов, то против тех или иных высокопоставленных чиновников. В то же время он умело компенсировал свои электоральные неудачи политическим бартером, средством обмена в котором являются голоса послушной ему думской фракции ЛДПР.

ЛДПР, вопреки первоначальным прогнозам и оценкам, на выборах 1999 г. сумела преодолеть барьер не только потому, что она и в первую очередь ее лидер умеет приспосабливаться и артистически потрафлять вкусам самой невзыскательной части избирателей (которые присутствуют в некотором количестве в любой стране), но и потому что она на деле в ряде критических голосований доказала свою полезность существующей власти. Поэтому она и получила в свое распоряжение немеренные финансовые ресурсы и административную поддержку. Кроме того, следует по достоинству оценить способность ее актива к самоорганизации на местах, к проведению массовой политической работы с использованием шумовых эффектов. Несмотря на сократившуюся полезность этой партии для власти, она в ближайшей перспективе, вероятно, еще не распадется и не исчезнет. Знаменательно, что показателей заметно более высоких, чем в среднем по стране, ей удалось достичь в армии и в экономически зависших регионах востока.

Но значительно важнее политический траектории ЛДПР перемены, связанные с усилением национал-державнических склонений и в политическом классе, и в обществе. Самостоятельный сектор некоммунистических националистов-державников постепенно вытесняется. Никто не в состоянии монопольно завладеть электоральным пространством, которое первоначально застолбил Жириновский. Потерпело сокрушительное поражение отпочковавшееся от КПРФ «Духовное наследие», сходят с политической сцены Российский общенародный союз С.Бабурина, Конгресс русских общин Д.Рогозина, не смогли включиться в избирательную кампанию мелкие национал-экстремистские группы.

Но в умеренном, чуть облагороженном виде «особого пути России», «обиды за державу» национал-державническую риторику взяли на вооружение партии и объединения, выросшие на ином поле. В первую очередь это относится к сегодняшним российским коммунистам. Близкая риторика звучала в программных документах и предвыборных выступлениях многих «центристов» и демократов. Это опасные игры, так как грань между умеренным и агрессивным национализмом тонка и подвижна.

Опасность, которую несет с собой подъем националистических настроений, ни в коем случае не следует недооценивать. В 1999 г. немалое внимание как в России, так и за границей было привлечено к вспышке антисемитских высказываний и демонстраций. Конечно, десятилетия сталинского и постсталинского антисемитизма под флагом борьбы с сионизмом оставили глубокий шрам в массовом сознании. Но гидра национал-державничества имеет не только антисемитскую голову. Согласно некоторым опросам, высказывания Макашова о евреях разделили 5% респондентов, но с позицией: “люди коренной национальности должны иметь больше прав, чем люди других национальностей, живущие на той же территории”, согласились 18%, в том числе среди лиц с высшим образованием – 17%. Иными словами, потенциальные носители национал-державнической идеологии могли бы при определенных условиях занять заметное место в политической жизни страны и сформировать крупную фракцию в Думе.

Конечно, агрессивная националистическая и державническая демагогия способна завоевывать сторонников и в странах с устоявшейся демократией. Примеры тому – сторонники Ле Пэна во Франции, Фрея в Германии, Хайдера в Австрии, стяжавшие оглушительный успех на последних выборах. В России электоральная ниша для подобных настроений существует и, вероятно, будет расширяться, если ведущие демократические страны будут считаться с нами не более чем версальские победители с Германией. Более того, именно в этом секторе высиживаются, как в знаменитом фильме И.Бергмана, “змеиные яйца”, из которых может вылупиться главная угроза демократическому развитию России, идущая на смену увядающему коммунизму.

Существенные сдвиги произошли также и в демократическом секторе. Выборы 1995 г. нанесли демократам существенный урон. Ушли примерно 10% избирателей, которые в 1993 г. голосовали за «Выбор России», ценя в нем не столько демократическое начало и происхождение, сколько прикосновенность к власти. Но, кроме того, в котел перераспределения были брошены более 8% голосов избирателей, проголосовавших за ДВР и еще 7 мелких демократических образований. Число претендентов в этом секторе в 1995 г. было наибольшим (если не считать маргиналов), и рассеяние голосов стало неизбежным воздаянием.

В 1999 г., как и в 1995 г., демократические партии получили свои 15% . На большее, видимо, трудно было рассчитывать в стране, застрявшей в переходном периоде. Демократы несут ответственность не только за свои и чужие просчеты и ошибки, но и за объективный ход вещей, который не мог быть простым и легким для народа, за несбывшиеся ожидания.

Но внутри демократического сектора произошло неожиданное перераспределение сил. Один из самых больших сюрпризов избирательной кампании – успех Союза правых сил, который не только преодолел 5-процентный барьер (в чем были уверены далеко не все прогнозисты), но и выдвинулся на четвертое место. Среди слагаемых успеха СПС обычно называют четкую и изобретательную организацию избирательной кампании и поддержку со стороны власти. Это, конечно, так. Но интереснее другое: электоральный результат СПС выявил, что откровенно либеральная политика, чуть окрашенная в неорганичные для нее национально-имперские тона, хотя и подвергалась чуть ли не всеобщему поношению, имеет в нашей стране свою социальную базу в лице рационально и исторически мыслящего избирателя.

Таких избирателей всегда меньшинство. Но это меньшинство организаторы избирательной кампании СПС сумели консолидировать и увеличить. Они сумели объединить силы – создать один, хотя и не очень прочно сколоченный блок на месте семи “неяблочных” демократических организаций, выступивших порознь и не преодолевших барьер в 1995 г. Им удалось также преодолеть синдром поражения на прошлых выборах и последствия изоляции в Думе нескольких депутатов от Демвыбора России, лишенных возможностей, которые давало объединение в регламентно признанные группы. Молодые, отлично выглядевшие на экранах телевизоров лидеры СПС сумели вселить в своих избирателей веру в то, что их голоса не будут брошены, как в 1995 г., в общий хотел перераспределения. Часть электората СПС отобрал у “Яблока”, особенно в столицах и среди молодежи. По данным ВЦИОМ, возрастной контингент от 18 до 24 лет в электорате СПС составил 25, 4%, у «Яблока – только 11, 6%. ¹⁰

“Яблоко” получило меньше голосов почти на целый процентный пункт по сравнению с 1995 г., потеряв свыше 900 тысяч избирателей, в том числе 300 тысяч, почти половину в Москве и 190 тысяч, более половины в Санкт-Петербурге, своих главных оплотах.¹¹ Ему удалось провести существенно меньше депутатов-одномандатников. Рейтинги “Яблока”, стоявшие на уровне 12-15% в начале кампании, постепенно снижались и резко покатились вниз¹² в ее конце, несмотря на привлечение С.Степашина, несмотря на все усилия придать им обратную динамику.

Почему эти усилия оказались недостаточны, неэффективны, а порою и контрпродуктивны? Можно указать на информационную блокаду “Яблока” на государственных каналах телевидения, на кампанию дезинформации, посильный вклад в которую внесли все его противники, на тактические ошибки в агитационной работе. Это правда, но не вся правда.

“Яблоку” не удалось создать сеть достаточно эффективных организаций в регионах. Акцент был сделан на публичные выступления лидера и еще 3-4 эмиссаров, без устали колесивших по стране. Кампания, в которой десятки и сотни убежденных активистов идут “от двери к двери”, столь важная для оппозиционной партии, не располагающей неограниченными финансовыми ресурсами, не получилась. Работники ядра центрального штаба выбивались из сил, но на местах и даже в Москве постоянно возникали организационные проколы. Более того, уже в преддверии выборов приходилось снимать с регистрации некоторые региональные организации, дискредитировавшие партию. Есть подозрения, что часть голосов, поданных за “Яблоко”, была украдена. Но если и так – это тоже упирается в его кадровую и организационную слабость.

“Яблоку” не удалось – несмотря на активную законодательную работу: законы о соглашениях по разделу продукции, альтернативный бюджет, конституционные поправки, избирательные законы и многое другое¹³ – преодолеть широко распространенное представление как о только критикующей партии. Люди не могли понять, почему, оставаясь верным своей принципиальной позиции, “Яблоко” не могло послать своих представителей в правительство на тех условиях, которые ему предлагались. Важно не то, что образ капризной, не способной к конструктивной работе, “недоговороспособной” партии не соответствовал действительности, а то, что именно такой образ был широко внедрен в людское восприятие.

В избирательной стратегии “Яблока”, на мой взгляд, также был допущен существенный просчет. По идеологии, генезису, социальной природе “Яблока” его главный противник – коммунисты и националисты. Однако это было вынесено как бы за скобки, произносилось скороговоркой, а основная, наиболее резкая, подчас выходившая за пределы приличия и потому сильнее всего врезавшаяся в память полемика адресовалась лидерам и кандидатам СПС. В целом были недооценены ни потенциальные возможности “правых” либералов, ни обширность слоя, который колебался между “Яблоком” и СПС и который “яблочная” полемика отталкивала. Впрочем, борьба СПС против “Яблока” тоже не отличалась, мягко говоря, благопристойностью.

Представляли ли парламентские выборы откат в политическом развитии страны, как оценили их результаты некоторые политологи? Я склоняюсь к более осторожной оценке. Выборы не оправдали надежд на продвижение к гражданскому обществу. Они зафиксировали отделение политического класса от глубинных пластов общества. Поведение больших масс избирателей, не имеющих ни осознанных интересов, ни устоявшихся взглядов, оказалось если и не вполне предсказуемым, то достаточно управляемым государственными структурами и обслуживающими их средствами массовой информации. Общественный активизм на уровне «корней травы» был слабым и не дал всходов, на которые рассчитывали демократы. Доминирующие позиции в новой Думе заняли квазипартии, представляющие по сути объединения иерархически организованных бюрократов, привлеченной ими для реализации избирательных технологий интеллигентской обслуги и примкнувших к ним избирателей.

Все это так . Но итоги выборов 1999 г.едва ли свидетельствуют о регрессе. Их надо сопоставлять не с ожиданиями и надеждами, а с аналогичными кампаниями в прошлом, которые отнюдь не были праздниками демократии. О политической культуре нашего общества в 1993 г. более всего свидетельствует неожиданный успех партии Жириновского, которая тогда получила столько же голосов, сколько «Единство» в 1999 г. В 1995 г. около 45% голосов было подано за партии, не преодолевшие барьер, в том числе около 20% - за мало кому известные, неполитические образования, не имевшие даже отдаленных шансов приблизиться к барьеру. Такое голосование принесло колоссальную премию КПРФ и позволило ей в течение четырех лет занимать доминирующие позиции в Думе. В 1999 г. квазипартии «Единство» и ОВР, победительница и побежденная, сумели привести под свои знамена чуть более трети электората. Эта часть избирателей всегда была подвержена манипуляциям власти либо уличных демагогов. На предыдущих выборах большинство из них голосовали за НДР, за маргиналов, да еще за жириновцев. Основная же часть коммунистических и демократических избирателей, то есть тех, кто обладал большим иммунитетом по отношению к манипуляциям «партии власти», остались верны своему прежнему выбору. Государственная Дума третьего созыва такова, каково наше общество, а изменяется оно медленно.

В итоге выборов Россия получила Государственную Думу, с которой ей, вероятно, придется жить четыре года. Противостояние президента и Думы начиная с 1994 г. определяло течение политической жизни, блокировало деятельность государственных институтов. Каждая из сторон вносила в это свой вклад. Дума тормозила прохождение важнейших законов, таких, как Земельный кодекс или закон о партиях, но энергично продвигала популистские проекты, заявляла претензии, выходившие за рамки ее конституционных полномочий, принимала реваншистские постановления, затеяла авантюру с объявлением импичмента президенту, терпела клоунаду, периодически практикуемую некоторыми депутатами к восторгу средств массовой информации, незамедлительно выставлявшими парламент в самом неприглядном виде.

Президентская сторона, в свою очередь, третировала Думу, злоупотребляла правом вето, останавливавшим также и разумные законы, издавала указы, вторгавшиеся в сферу компетенции парламента,, не раз шантажировала палату угрозой ее роспуска, унижала мелочными уколами, перекрывая поступление материальных ресурсов, обеспечивавших парламентскую деятельность.

Новая Дума заметно отличается политически и, по всей видимости, профессионально от своих предшественниц. Ее партийно-политический состав не является прямой проекцией результатов выборов по партийным спискам, о которых шла речь выше. Во-первых, потому, что существенно отличны от них были выборы второй половины палаты – по одномандатным округам. Во-вторых, потому, что с первых дней массовый характер приобрели политические миграции депутатов – их переходы в иные фракции и группы, нежели те, под знаменем которых они шли на выборы.

Подавляющее большинство кандидатов-одномандатников было зарегистрировано в качестве независимых – так выигрышнее было вести избирательную кампанию. 112 мандатов (из 224) досталось кандидатам, выдвинутым группами избирателей или в порядке самовыдвижения. Но когда произошло первичное распределение по депутатским объединениям, депутатов, не вошедших ни в одно из них, осталось лишь 18 человек.¹⁴ Вообще же не так выступление от имени партий, как поддержка или афронт местных властей играли решающую роль на выборах в округах. Поэтому политическая окраска депутатов, избранных в большинстве одномандатных округов, отвечала известному принципу позднего Средневековья: «чья страна, того и вера».Дефицит же привлекательных публичных политиков у всех партий нередко приводил к избранию случайных людей, профессионально слабо подготовленных к депутатской работе.

Изменения в партийно-политической принадлежности депутатов Думы представлены в табл. 2.

Таблица 2

(в скобках – число депутатов, избранных по партийным спискам)*

Самую большую фракцию вновь создали коммунисты. Кроме того, делегировав часть депутатов к аграриям, они подавили актив аграрной партии, присоединившейся к «партиям власти», и организовали одну (правда, одну, а не две, как в предыдущей Думе) сателлитную группу. Однако результат коммунистов оказался далек от их ожиданий.

Обещание Г.Зюганова привести в Думу 300 “патриотов”, повторялось слишком часто, чтобы изгладиться из памяти. Не будем придираться к словам: ведь терминология коммунистического лидера – типичный оруэлловский “новояз”; так и его предшественники именовали “интернационалистами” интервентов, брошенных в Чехословакию и Афганистан. 300 сторонников нужны были, чтобы проводить конституционные законы, беспрепятственно преодолевать вето, самостоятельно инициировать перекройку Конституции и т.д. Но дела для коммунистов обстоят еще хуже.

Вместе с ближайшими союзниками – аграриями и “народовластниками” коммунисты владели почти абсолютным контрольным пакетом: всего нескольких мандатов не хватало до большинства в 226 голосов.

Сейчас положение изменилось. Создалась теоретическая возможность образования некоммунистического большинства в Думе, способного, хотя и с известным напряжением, принимать даже конституционные законы. От «партии власти» можно было ожидать шагов, направленных на консолидацию политических сил, провозгласивших на выборах ориентацию на продолжение реформ. Однако прокремлевская фракция «Единство» и ее сателлитная группа «Народный депутат» (а точнее – Кремль, потому что «Единство» не вырабатывает свою парламентскую линию, как не вело собственной избирательной кампании) повели иную, более сложную игру. Было принято решение объединиться с коммунистами и их союзниками для раздела парламентских постов. При конституировании новой думской структуры была разыграна партия достаточно топорная, но принесшая игрокам тактический успех в виде 2-3 дополнительных комитетов.

Акция эта, однако, преследовала более далеко идущие цели: показать, кто в Думе хозяин. Приведя в Думу многолюдные «центровые» депутатские объединения, Кремль начал осваивать пилотаж, при котором крен может осуществляться то «вправо», то «влево» и который открывает наибольший простор для дальнейших политических маневров. Одновременно был произведен расчет с недавними противниками и попутчиками. Лидерам ОВР было наглядно показано, что ни на какую самостоятельную роль они претендовать не могут. Это вскоре же привело к тому, что предводители ОВР в регионах один за другим заторопились выражать лояльность победителю, а идеологи – разъяснять тот очевидный, впрочем, факт, что никаких существенных различий между ОВР и «Единством» ни в программных установках, ни в реальных намерениях, ни в действиях, ни в социальной базе – нет.¹⁵ «Медведь» также дистанцировался от СПС, руководители которого, действительно обладая интеллектуальным и профессиональным превосходством перед новобранцами – «медвежатами», рассчитывали по отношению к ним играть роль гуру – мудрых наставников. Наконец, примерное наказание было назначено строптивому, вечно шагающему не в ногу с остальными «Яблоку», которому в нарушение всех традиций не досталось ни одного комитета.

В результате фракционно Дума оказалась разделенной на три составляющие, причем разделение это не совпадает с идеолого-политическими границами.

В центре – «Единство» и «Народный депутат», владеющие 141 мандатом плюс 16 жириновцев, готовых оказывать власти необходимые услуги за соответствующее воздаяние, итого 157 депутатов, занявших стратегические высоты в Думе. Депутаты шойгу-путинского призыва - люди без политического роду и племени, в основной своей массе директора предприятий, чиновники разного ранга из регионов, да еще руководители отделений воинов-афганцев. Стоит ли удивляться тому, что они беспрекословно и безо всяких обсуждений скрепили сговор с коммунистами своими голосами, а чуть позже столь же бесцеремонно оставили в меньшинстве и этих незадачливых партнеров, вообразивших, что фортуна неожиданно вновь повернулась к ним лицом. Это не политики, а «голосующая баранта», как назвал сталинских приверженцев в большевистской партии в 20-х гг. один из лидеров оппозиции. Впрочем, их верность президенту и приближенным к нему лицам, не владеющим, в отличие от Сталина, инструментами страха и террора, не следует переоценивать. В зависимости от поворотов в ситуации большинство из них может мигрировать куда угодно и к кому угодно.

Все остальные депутатские объединения различаются по степени благоволения или отторжения и, следовательно, удаленности от властной группировки, причем то и другое власть может изменить в каждый данный момент.

На одном фланге – 130 коммунистов и агропромышленников, получивших в виде аванса щедрую ренту – пост председателя Думы и несколько дополнительных комитетов. Они, конечно, постараются выжать максимум возможного из сложившейся ситуации. Но на очереди целый ряд экономических и социальных законов, ратификаций международных договоров, которые коммунисты по определению поддержать не смогут, так что о прочном альянсе с коммунистами говорить не приходится.

На другом фланге – около 140 представителей по-разному ущемленных при разделе комитетов депутатских объединений, которые, однако, со временем получили некоторые кадровые компенсации и обещания на будущее. Но было бы наивно думать, что кремлевская благосклонность всегда будет обращена в одну сторону.

Складывающаяся расстановка сил в Думе – воплощение классической формулы бонапартизма, когда властная группировка может сохранять господство, балансируя на противостоянии двух крайних сил. Как и следовало ожидать, ОВР продемонстрировал готовность к капитуляции, в СПС наметился раскол, а «Яблоко» в очередной раз оказалось в политическом гетто. Как государственный институт Дума утратила самостоятельную роль, и В.Рыжков не без оснований уподобил ее обанкроченному предприятию с внешним управлением. Однако хуже или лучше такая конструкция для государственного строительства и преодоления сепаратистских тенденций, законодательного процесса, прохождения конституционных поправок, для сохранения демократических свобод, нежели это было при резко оппозиционной Думе с национал-коммунистическим почти большинством – покажет время. Результаты парламентских выборов во многом предопределили ход и исход выборов президентских.

Президентские выборы 2000 г., в отличие от выборов 1996 г., были лишены острой политической интриги. От них никто не ждал больших неожиданностей, и неожиданностей они не принесли. Вопрос о власти был решен еще в августе и закреплен в декабре 1999 г. Отсюда вытекало нагнетавшееся в средствах массовой информации представление о «выборах без выбора». Подразумевалось, что непременным критерием демократических выборов является примерная равновесность сил конкурирующих кандидатов или коалиций и вытекающая из этого неясность исхода, приписываемая всем выборам на Западе (что противоречит фактам).

Как и парламентские, президентские выборы отразили слабость, зачаточный характер структур гражданского общества. Но это не должно затемнять главный их итог, смысл и значение. Смена власти в России всегда происходила как угодно, но только не посредством выборов. Династическое престолонаследие, перевороты, кровавые и бескровные, военные и дворцовые революции «сверху» и «снизу», «подковерные» решения ни перед и ни за что не отвечавшей партийной верхушки приводили в Кремль или Зимний дворец новых властителей. Впервые в истории в нашей стране состоялась мирная, конституционная, демократическая передача власти. Можно возразить на это, что то была формальная процедура, что к содержанию процесса могут быть предъявлены серьезные претензии, что за безальтернативностью выборов стоят слабость, неукорененность демократических традиций и незрелость избирателей. Пусть так, но самое рождение небывалой у нас формы политического развития не нейтрально к становлению демократических традиций без которых современное общество выжить не может.

Заведомо предопределен был только основной итог выборов. Пока не были объявлены итоги голосования, открытыми оставались, по меньшей мере, четыре вопроса, немаловажных для последующего политического развития. Во-первых, состоятся ли выборы, придут ли на избирательные участки, раз исход выборов известен, требуемые 50% избирателей. Во-вторых, с каким счетом выйдет к финишу победитель: потребуется ли второй тур, удастся ли Путину приблизиться, скажем, к показателю Ельцина 1991 г. В-третьих, удастся ли Зюганову повторить свой результат 1996 г., то есть собрать под свои знамена весь протестный электорат. В-четвертых, кто и с каким результатом займет третье место (как вытекало из разных опросов, на него были три претендента: Явлинский, Тулеев, Жириновский), и удастся ли «бронзовому» призеру конвертировать поданные за него голоса в приобщение к власти, как это произошло с Лебедем в 1996 г.

Голосование 26 марта дало ответ на все эти вопросы.

В табл. 3 представлена динамика голосования на трех президентских выборах: в 1991, 1996 и 2000 гг. Сверх того, сопоставление показателей в последних колонках табл. 1 и 3 позволяет увидеть, как на федеральном уровне соотносятся голоса, поданные за партии и кандидатов в президенты, какие партийно-политические электораты стояли за победителем и его соперниками. Необходимо при этом иметь в виду, что на президентских выборах по сравнению с парламентскими проголосовали дополнительно 8,4 млн. избирателей (около 7% списочного состава).¹⁶

Путин вплотную приблизился к итогу Ельцина во втором туре выборов 1996 г. и лишь на 4 пункта отстал от его показателя 1991 г. – наивысшего из всех кем-либо достигнутых на трех президентских выборах. Это означает, по-видимому, что ему уже в первом туре удалось на федеральном уровне собрать голоса, поданные в 1999 г. за все партии квазицентра (включая ОВР), преобладающую часть голосов СПС (за вычетом 1,5%, отданных за Титова), половину – ЛДПР, почти все голоса, отданные маргиналам, а также значительную часть голосов новопришельцев. Иными словами, Путина поддержал почти весь некоммунистический и неяблочный электорат.

Таблица 3

Президентские выборы 1991, 1996, 2000 гг.*

*Подсчитано по : Политический альманах России. 1997. Том 1. Под редакцией М.Макфола и Н.Петрова. Московский Центр Карнеги, 1998, с. 381; Выборы Президента Российской Федерации. 1996. Электоральная статистика. М., 1996, с. 128-130; Российская газета, 7.04.2000.

Есть и еще одно обстоятельство, заставляющее усомниться в том, что данные, на которых основан наш анализ, достаточно исчерпывающи и надежны. Я располагаю копиями протоколов на 11 избирательных участках Саратовской области непосредственно после голосования. Согласно этим данным, за Путина было подано не 66,1% голосов, вошедших в официальные сводные таблицы по итогам голосования на этих участках, а 51,8%, за Зюганова – не 24,3, а 27,3%, за Явлинского – не 3,4, а 9,4% голосов. Эти искажения, конечно, не таковы, чтобы изменить общие результаты выборов, но если такого же рода фальсификации имели широкое распространение, можно предположить, что для победы Путина мог понадобиться еще один тур, а демократический кандидат имеет заметно более весомую поддержку в обществе. Готова ли была масса местных начальников и рядовых функционеров пойти на большой личный риск ради того, чтобы обеспечить выход на контрольные цифры, спущенные сверху,- да еще ради такого существенного , но не критически важного результата, как победа Путина в первом, а не втором туре, - открытый вопрос.

Итак, президентские выборы принесли внушительную, хотя и ожидавшуюся победу Путина и сохранение – в отличие от думских выборов - биполярной в основном структуры электората (даже более отчетливо сгруппировавшегося вокруг двух полюсов, чем в 1996 ., не говоря уж о 1991 г.). Они не оправдали надежды на то, что демократическая оппозиция сумеет получить в обществе поддержку, сопоставимую с той, которую оказывает коммунистам их традиционный электорат.

Слагаемые победы Путина достаточно очевидны. С одной стороны, продолжали действовать факторы, предопределившие успех «Единства» на парламентских выборах, о которых шла речь выше, и сверх того – на Путина работала непогашенная еще инерция того политического сдвига, который был внятно продемонстрирован в декабре.

С другой стороны, фактор, который на парламентских выборах оставался как бы за кадром, стал действовать в полную силу. Избиратели истосковались по порядку, они испытывали ностальгию по утраченному имперскому величию сверхдержавы и мучительно переживали снижение жизненного уровня. В то же время они привыкли уповать на власть и уже по всем этим причинам были склонны проголосовать за тех, на кого укажет власть, пообещавшая стать сильной. И на этот раз им был представлен не список безвестных статистов «Единства» во главе с тройкой, ни один из членов которой не зарекомендовал себя как публичный политик, а человек относительно молодой, сильный, подкупающий своей решительностью и динамизмом, особенно контрастировавшими с обликом уходящего президента.

С третьей стороны, в пользу Путина работала общая конъюнктура в стране. Переход к решительным действия в Чечне сыграл роль своего рода стартера в запуске его избирательной кампании. Но затем на настроения в обществе стали оказывать влияние более значимые для большинства обстоятельства: некоторое оживление в экономике, замедление инфляции и падения доходов, сокращение задолженности и своевременные выплаты зарплат и пенсий. По данным ВЦИОМ, 1998 г. по сравнению с предыдущим сочли более трудным 83% опрошенных (самый высокий показатель после 1990-1991 гг.), тогда как 1999 г. – 51% (более низкий показатель был только в 1997 г.). В то же время более легким назвали 1998 г. 3%, а 1999 г. – 16% ( примерно таким же был показатель1997 г.). В 1999 г. надежда на лучшие времена появилась или окрепла по сравнению с предыдущим годом у 28% опрошенных (самый высокий показатель с 1992 г.).¹⁹ В силу хотя бы этих обстоятельств избирательная кампания коммунистов, нагнетавших ощущение катастрофы, разошлась с ощущениями, которые все шире распространялись в обществе, и не способствовала росту их электората.

Сдвиг в общественных настроениях, наметившийся к марту 2000 г., был связан в значительной мере с преходящими, конъюнктурными обстоятельствами: кратковременным эффектом импортзамещения на узком внутреннем рынке после дефолта 1998 г., взлетом нефтяных цен, позволившим сбалансировать бюджет, и т.п. Однако ни одна из главных проблем, стоящих перед нашим обществом, по-прежнему не решена.

Три обстоятельства: конституционное устройство , которое закрепило дисбаланс власти в пользу президента, российская историческая традиция, в соответствии с которой политический курс в решающей степени всегда определялся первым лицом, внушительные победы, которые Путин одержал на парламентских и президентских выборах, открывают перед новым президентом немалые возможности. Поэтому характер дальнейшего развития страны большинство и политиков, и политологов связывает с действиями вновь избранного президента. Но вопрос, заданный российской делегации в Давосе в январе 2000 г.: «Кто такой мистер Путин» - сводится в сущности к двум другим: что захочет делать второй президент России и что позволят ему сделать обстоятельства.

Менее всего однозначный ответ на первый из этих вопросов можно найти в программных заявлениях, с которыми выступал и.о. президента во время избирательной кампании. И писаные тексты, которые могли прочесть немногие, и публичные заявления, которые радио и телевидение торопились донести до миллионов, отличались предельной амбивалентностью. Путин говорил то, что от него хотели услышать. Либералам-западникам: «… почти семь десятилетий мы двигались по тупиковому маршруту движения, который проходил в стороне от столбовой дороги цивилизации». Патриотам: «опорная точка консолидации российского общества – то, что можно назвать исконными, традиционными ценностями российского общества» (а ценности эти – «патриотизм, державность, государственничество, социальная солидарность»; однако державность тут же приобретала весьма неожиданную интерпретацию: «В современном мире державная мощь страны проявляется не столько в военной силе, сколько в способности быть лидером в создании и применении передовых технологий, обеспечении высокого уровня благосостояния народа…» и т.д.). Рыночникам: «Люди дорожат тем, что могут иметь собственность, заниматься предпринимательством, создавать состояние… надо сделать все, чтобы зарубежный капитал пошел в нашу страну». Дирижистам: ситуация требует от нас большей степени государственного воздействия на экономические и социальные процессы». Человеку с улицы: «Основная часть народа проявляет больше мудрости и ответственности, чем многие политики». Правозащитникам: «…главная опасность для прав и свобод человека, демократии в целом исходит от исполнительной власти». Тем, кто ждет и надеется на перемены: «Кончилось старое время. Начинается новый отсчет времени». Тем, кто опасается, что перемены будут слишком круты: «Изменение Конституции не представляется неотложной и первоочередной задачей. Мы имеем по-настоящему хорошую Конституцию».²⁰

Если к этому добавить, что и.о. президента положил цветы на могилу Сахарова и лично открыл мемориальную доску в честь Андропова, отдал дань памяти Собчака и позаботился о жизненных условиях Ельцина и его семьи, то можно придти к заключению, что Путин пообещал всем все. Во всей этой артикуляции разнородных ценностей, намерений и знаковых поступков был, конечно, солидный элемент избирательной стратегии, ориентированной на привлечение максимума голосов. В электоральном плане это принесло успех, и теперь почти любые действия нового президента могут быть истолкованы как выполнение предвыборных обязательств. Каждому, кто отдал за него голос, президент вправе будет сказать то, что услышал некогда ошарашенный мольеровский герой: « ты этого хотел!»

Со страниц подоспевшей к выборам книги, основанной на многочасовых интервью, проступают некоторые характерные черты человека, несомненно, закрытого при всей его внешней контактности. Перед нами юноша из плохо обеспеченной, неразговорчивой , но крепкой семьи, который самостоятельно выстраивает свой путь на основе не слишком богатого круга представлений о собственной стране и мире – чтение книг, во всяком случае, не упоминается в числе его любимых занятий в детстве и юности. Единственным исключением является посредственный боевик, оказавший влияние на выбор его жизненного пути. В поведении Путина, по рассказам его школьных и университетских друзей, действие всегда превалировало над рефлексией. Неоформленность политических оценок, готовность подчиниться чужой игре, когда это предписывалось правилами закрытой службы и субординации, наталкивались все же, судя по самохарактеристике, на нравственные ограничители, личную порядочность и всерьез воспринятое уважение к закону. Книга, как и снятый параллельно телефильм, вброшенные под конец избирательной кампании, закрепляли образ сильного, волевого, самостоятельного человека, неизменной доминантой поведения которого являются решительность и готовность добиваться поставленных целей.²¹ Методом проб и ошибок, будораживших политическую жизнь страны, Ельцин подобрал, наконец, преемника, адекватного складывавшейся ситуации.

Никто, однако, в том числе и сам Путин, в точности не знал, что он будет делать после выборов , как будет расставлять акценты в экономической, социальной, внешней политике. Теперь наступило время определять приоритеты и методы подхода к проблемам, которые стоят перед страной. С одной стороны, проблемы эти неимоверно трудны, не имеют быстрого решения, а коридор возможностей воздействия на экономику, внешнюю среду и т.д. узок. С другой стороны, вновь избранный резидент может прокладывать путь в политически комфортных для него условиях. В сочетании того и другого заключается своеобразие момента.

Сам психологический эффект победы Путина в первом же туре над всеми оппонентами сопоставим с избирательной победой Ельцина в 1991 г. и возвращает президентской власти утраченную с годами легитимность. Правда, и мировой, и наш собственный опыт свидетельствуют, что если ожидания и надежды, вспыхнувшие в связи с приходом новой власти, оказываются обманутыми, а средства массовых коммуникаций не подавлены, народное признание оказывается довольно-таки скоропортящимся продуктом. Об этом немало могли бы рассказать Горбачев и Ельцин.

Впрочем, общественная поддержка, поскольку она выражается в рейтингах, отношении негосударственных СМИ, просто восприятии граждан, - важный, но не абсолютно непреложный элемент политического климата, в котором предстоит действовать новой власти. Значительно важнее для Путина то, что он занял президентский пост, располагая, помимо одобрения большинства избирателей, исключительно благоприятным для него соотношением сил в государственных и окологосударственных структурах.

Победив на выборах, он получил карт-бланш на формирование правительства чиновников и хозяйственников, не претендующего на самостоятельную политическую роль. Камнем преткновения, осложнявшим жизнь Ельцина, была не подвластная ему Государственная Дума с контрольным пакетом голосов у коммунистов и их союзников, выстраивавших свою стратегию на противостоянии президенту. Первые месяцы работы новой Думы показали, что для контроля над нею Кремлю вовсе не требуется столь же значительное число голосов, так как возникновение в ней объединенного фронта от коммунистов до демократов, способного заблокировать прохождение законов, в которых заинтересован Кремль, - ситуация если и представимая, то исключительная, кратковременная. Не предвещают пока резких осложнений и отношения с Советом Федерации. В преддверии полосы выборов в субъектах Федерации региональные бароны, в том числе губернаторы, которые еще вчера считались «красными», выстривались в очередь за честь стать доверенными лицами или заслужить иные знаки благосклонности со стороны тогда еще и.о. президента. Заметно снизилась после августовского дефолта экономическая мощь и, следовательно, политическое влияние так называемых олигархов, в особенности тех, кто входил в «ближний круг» отставленной от дел «семьи». В связке банкир-чиновник доминирующая роль последнего проявилась с новой силой. Ослабленными вышли из избирательного цикла 1999-2000 гг. политические партии и протопартии. Бюрократические методы партийного строительства «сверху» и «по призыву» наглядно продемонстрировали свое превосходство перед «низовыми» инициативами. Политтехнологи, овладевшие искусством политического маркетинга, сумели продать нашему обществу даже наспех изготовленное виртуальное чучело медведя. Наконец, тяжелая длань власти лишь слегка притронулась к негосударственным средствам массовой информации – и этого было достаточно, чтобы показать, сколь обратимы могут оказаться все наши достижения, связанные со свободой печати.

Казалось бы, не имея на ногах гирь, которые почти все время отягощали действия Ельцина, новый президент может свободно передвигаться в политическом пространстве. Однако это впечатление обманчиво. Свобода его маневра на деле ограничена не только узким, но и извилистым коридором заданных экономических, социальных, внешних условий, изменчивых обстоятельств, так что никакой прямолинейный курс вообще невозможен.

В наследство от прежних режимов новая власть получила экономику, которая продолжает катиться вниз, опуская Россию все ниже на шкале мирового экономического развития. Необходимость выплаты процентов по внешним займам (которые были так же бездарно промотаны, как нефтяные доходы 70-80-х гг.) выросла едва ли не в главную проблему внешнеэкономических отношений. Коррупция, по масштабам и изощренности далеко превзошедшая все то, что вызвало в прошлом веке знаменитое восклицание Н.Карамзина: «воруют!», безнаказанность творящих произвол чиновников, нераскрываемые заказные убийства, вал преступлений, подпадающих едва ли не подо все статьи уголовного кодекса, сковывают нормальную хозяйственную деятельность, приток зарубежных инвестиций, нагнетают чувство незащищенности у предпринимателя, вкладчика, политика, общественного деятеля, да и рядового гражданина. Серьезной общенациональной проблемой остается Чечня. Распространенное утверждение, что решительные действия в Чечне проложили Путину путь к президентству, верно только отчасти. С каждым месяцем становится все более очевидно, что он заложник ситуации, доставшейся ему по наследству.

Путин унаследовал также немало других трудноразрешимых проблем. Региональные бароны, не готовые к открытому бунту на чеченский манер, упрямо выламывают подчиненные им территории из общероссийского правового пространства. Абсурдно разросшийся чиновничий аппарат выказывает внешнюю лояльность начальству, но действует – и бездействует – в соответствии с паркинсоновскими закономерностями. Общее понижение профессионализма, ответственности и исполнительской дисциплины блокирует нормальную деятельность органов власти в центре и на местах. Продолжается «утечка мозгов» из страны и падение трудовой морали большинства остающихся в ней.

Таким образом, что будет делать новый президент, в меньшей степени определяется его намерениями и представлениями о должном, но в большей мере – реальными возможностями, конкретными обстоятельствами.

Режим Бориса Ельцина был симбиозом авторитаризма, олигархии и демократии.

«В российской конструкции власти заложен мощный структурный источник неразрешимого противоречия – между демократическим и авторитарным началами», - справедливо отмечает Л.Шевцова.²² Закрепленные в Конституции демократические свободы, гражданские инициативы и правовые процедуры, сохранившиеся от преобразований, пришедших в нашу жизнь на рубеже 80-90-х гг., ограничены и деформированы, но не являются пустой формальностью.

В каком направлении будет идти эволюция этого режима? Современная демократия – как мы знаем еще из М.Вебера и Й.Шумпетера, - может утверждаться и базироваться не на предполагаемой доброй воле и благих пожеланиях просвещенного правителя, обаяние которого подавило критицизм и осторожность у значительной части нашей интеллигенции,²³ а на соревновании элит, противостоящих организованной бюрократии, конкурирующих и уравновешивающих друг друга в борьбе за политическое лидерство, представляющих и умеющих согласовывать различные интересы.

На первый взгляд, некоторые основания для умеренного оптимизма можно было бы усмотреть в итогах парламентских и президентских выборов, на которых, как мы видели, весомую поддержку значительных групп избирателей получила политическая оппозиция. В этом вопросе, однако, необходимо разобраться отдельно. Оппозиций на самом деле, действительных или потенциальных, две, причем друг от друга они отстоят дальше, чем каждая из них – от власти.

Национал-коммунистическая оппозиция - оставаясь оппозицией и только поэтому! – в отдельных случаях противостоит и противодействует таким поползновениям власти, которые могли бы отбросить общество назад (так, при активном участии КПРФ были сорваны попытки восстановить мажоритарную избирательную систему; коммунисты противодействуют, как могут, избирательным фальсификациям, расцветающим в национал-феодальных заповедниках). Но аппаратно-бюрократически организованная, опирающаяся на отмирающие силы и идеи эта оппозиция выполняет в основном деструктивную роль. Несмотря на свое название, КПРФ – национал-патриотическая партия. Она давно уже «выбросила за борт», как однажды выразился Сталин, ленинскую диктатуру пролетариата и советскую власть, интернационализм, гуманистическое начало, восходящее к раннему Марксу. Сегодня она – не коммунистическая, не социалистическая, не революционная и не левая (в европейском понимании) партия.

Это националистическая, державническая, идейно аморфная партия. Это консервативная партия, вобравшая в себя кадры и традиции поздней КПСС. Эксплуатируя ностальгические мечтания обездоленных стариков о прошлом и фантазии малообразованных юнцов об имперской мощи и социальной справедливости по-коммунистически, она по праву является «наследницей по прямой» сталинизма. Это один из обломков сверхдержавы с ее ярко выраженной антизападной ориентацией в идеологии и политике.

Хотя в парламентской фракции этой партии есть и разумные, достойные уважения люди, не они, к сожалению, задают тон в решении главных политических вопросов. «Мертвый хватает живого», костяк кадров КПРФ в массе составляют руководители второго, третьего эшелона КПСС, наследники выдвинувшейся после «большого террора» номенклатуры, те, кто не сумел приспособиться к новым правилам игры. Надежда на прорыв к власти, упрямое стремление во что бы то ни стало получить главный государственный пост, внутривидовая борьба за протестный электорат с совсем уж экстремистскими течениями типа Движения в поддержку армии или группы Анпилова не позволяет партии цивилизоваться, отсечь звенья и личности, на которых лежит каинова печать сталинизма. Один из наиболее бессодержательных и вредных мифов – версия о том, что КПРФ встала на путь превращения в современную социал-демократическую партию. Версия эта имеет в основном экспортное назначение. Она отсутствует в официальной идеологии партии, но стыдливо предлагается западным интеллектуалам, имеющим весьма смутное представление о российских реалиях. Наши беды в значительной мере проистекают как раз из нереформируемости КПРФ. И дело, к сожалению, не только в нежелании и неспособности ее руководящих кадров встать на путь социал-демократизации (как это произошло в Польше и Венгрии в отличие, например, от Чехии). Формированию влиятельной социал-демократии препятствуют объективные условия: сегодня в России нет ни организованного рабочего класса, как в Европе XIX – начала XX вв., ни «нижнего среднего» класса, как на Западе сегодня, ни ресурсов для масштабного социального перераспределения.

Поэтому давление национал-коммунистической оппозиции на власть, будь то в виде прямого мятежа осенью 1993 года, или в виде формально парламентских, но по существу авантюристических акций вроде «денонсации» беловежских соглашений, яростных атак на правительство или затеи с импичментом, провоцирует властную часть политической элиты на подавление или зажим. Причем именно давление коммунистов позволяет власти выступать перед обществом в роли защитника прогресса, рынка, либерализма, интеграции в мировое сообщество, и в известной мере это так и есть.

Впрочем, оппозиционность КПРФ не следует переоценивать. В ее отношениях с властью конфликты нередко перемежались сговором. Фракция КПРФ в Думе своими дозированными голосованиями обеспечивала принятие бюджетов, утверждение всех премьеров и т.д. Без голосов, выделенных коммунистами, не мог бы быть принят ни один бюджет и не могло бы работать ни одно правительство. Это давало основания критикам «слева» и «справа» говорить об оппортунизме КПРФ, о ее принадлежности к утвердившейся системе. Но гораздо важнее то, что парадокс системности КПРФ заключается в ее своего рода «антисистемности». Именно потому, что власть имела мощный противовес в лице КПРФ, ей удавалось консолидировать силы в свою поддержку. Победа Ельцина на выборах 1996 г. в решающей степени определялась тем, что миллионы избирателей проголосовали за него как за «меньшее зло» против Зюганова. С начала 90-х гг. стержнем политической жизни России было противостояние коммунистов и некоммунистов, которое сплачивало разнородные некоммунистические силы под эгидой бюрократии и было самым серьезным препятствием на пути к созданию нормальной двухпартийной (или малопартийной) системы, в рамках которой цивилизованные силы цивилизованными средствами оспаривают власть и периодически сменяют друг друга у власти. Нечто отдаленно подобное имело место в Италии 40-70-х годов. Давление влиятельной компартии, хотя и эволюционировавшей в еврокоммунистическом направлении, но слишком долго сохранявшей сомнительные связи с Кремлем, ограничивало политическую монополию демохристианской партии, но не позволяло ее сломать. Своеобразная неприкасаемость правящей коалиции порождала в ней застойные процессы. Разница, однако, заключалась в том, что в отличие от КПРФ на ИКП лежал отпечаток европейской цивилизованности.

И парламентские, и президентские выборы показали слабость российских демократов, их неспособность стать балансирующей силой по отношению к властным группировкам. Более того, вполне реально обрисовалась опасность маргинализации демократических партий, их вытеснения на дальнюю периферию политической жизни или же растворения в более крупных квазипартийных структурах, имеющих мало общего с демократическими принципами. В этих условиях рядом известных деятелей первой демократической волны вновь была выдвинута идея создания демократической коалиции.²⁴ Идея, как это, впрочем, не раз бывало в прошлом, встретила положительный отклик. Открытым, однако, остается фундаментальный вопрос: коалиция – под какую стратегию? До сих пор мы имели два разных варианта, ни один из которых не стяжал особых успехов.

Один из них – вхождение во власть или поддержка власти в роли младшего партнера, «партии влияния», по Немцову. Это многократно испытанная линия Демвыбора России, Чубайса, Кириенко и их политических друзей. Если эта линия после 1993 г. в чем-то и помогла ослабить опасность коммунистической реставрации, то идентификация с режимом Ельцина, приспособление либерального курса к интересам олигархов и бюрократов немало способствовали дискредитации демократии в глазах народа.

На данном этапе эффективность этого курса зависит во многом от того, таков ли Путин, каким его хочет видеть оппортунистически ориентированная часть демократической интеллигенции. В основе этой позиции – вера в доброго и мудрого царя-реформатора, которая, вообще говоря, не всегда бывала безосновательной. Однако Путин, как уже говорилось, не свободен в выборе своего курса, а некритическое следование в фарватере власти даже на коротком послевыборном отрезке времени не раз ставило лидеров Союза правых сил в приниженное положение, а сам СПС – перед угрозой распада и утраты политического лица.

Иной опыт – давления на власть извне, временами – жесткого противостояния власти был продемонстрирован «Яблоком». «Яблоко» зарекомендовало себя как гражданская партия демократической альтернативы, неизменно занимавшая принципиальную позицию по всем вопросам политической жизни. Самое существование «Яблока» позволило четырем или более миллионам избирателей, представляющих нарождающееся в России гражданское общество, выражать собственную позицию на каждых выборах. Однако успешность жесткой линии зависит от умения сохранять и развивать организацию, привлекать новые группы сторонников. Здесь «Яблоко» заметных успехов не добилось: его поддерживает меньшинство демократического электората, составляющего примерно 15%. Парламентская фракция «Яблока» заметно выделяется интеллектуально и профессионально в Думе. Она выступала с рядом важных законопроектов, в том числе – с альтернативным вариантом бюджета на 2000 г. Но в силу своей относительной малочисленности фракция не сумела эффективно воздействовать на власть: ситуации, при которых голоса «яблочных» депутатов, брошенные на соответствующую чашу колеблющихся весов, могли играть балансирующую роль, возникали в Думе редко. Не смогло «Яблоко» занять влиятельные позиции и в органах государственной власти регионов, за исключением разве что Санкт-Петербурга. Надежда на то, что представители демократической оппозиции будут приглашены в исполнительную власть на их собственных условиях, не осуществилась.

Таким образом, избирательный цикл 1999-2000 гг. снова подтвердил одну тривиальную, но из-за нетерпения слишком часто игнорируемую истину: путь к осознанию большинством народа своих социальных интересов, к гражданскому обществу, к политической системе, опирающейся на партии, имеющие свою историю и устойчивый электорат, в стране, где никогда не было ни первого, ни второго, ни третьего, долог и труден. В итоге этого цикла политическую сцену вновь заняла перестроившая свои ряды и объединившаяся вокруг счастливо найденного лидера «партия власти», которая, конечно, партией в собственном смысле не является, ибо не нуждается ни в программе и уставе, ни в партийных организациях, ни в активистах, ни в членской массе – все это спокойно замещается властной вертикалью государства. Политологи дискутируют, как будет выглядеть режим, который утверждается в России: станет ли он «управляемой»,²⁵ «манипулятивной»²⁶ демократией или какой-либо еще. За различием этих терминов, на мой взгляд, стоят лишь ценностные предпочтения авторов. Для страны, конечно, небезразлично, насколько жестким будет курс государства и в какой мере сохранятся демократические свободы и процедуры. Я не думаю, что нас ждет какая-то разновидность пиночетовского режима, возвращение «большого террора» Правящая бюрократия в этом не нуждается. Но наиболее вероятной (хотя, возможно, и не единственной) перспективой остается усиление авторитарной тенденции в управлении государством и обществом.