Уже в первой же статье принятой 22 ноября 1991 года российской Декларации прав и свобод человека и гражданина заявлялось, что “Общепризнанные международные нормы, относящиеся к правам человека, имеют преимущество перед законами РСФСР и непосредственно порождают права и обязанности граждан РСФСР”.
Это был решительный шаг к включению российского законодательства в систему международных правовых ценностей в сфере гарантий соблюдения прав и свобод человека.
Однако, как выяснилось, пересадка принципов международного права в российское национальное законодательство оказалось задачей. которая не могла быть решена только формальными средствами, т.е. принятием тех или иных законоположений. В этом процессе были одинаково важны следование как его букве, так и его духу. Оказалось недостаточным декларировать прямое возникновение прав и обязанностей в соответствии с международным правом, необходимо было, чтобы правосознание и, прежде всего, носителей власти, было ориентировано на реализацию и защиту этих прав, но уже в рамках национального законодательства.
В общепринятом международном понимании проблемы прав человека, есть два момента, которые не будучи прямо записаны во Всеобщей и Европейской Декларации, тем не менее оказывают серьезное влияние на характер применения этих документов.
Это во-первых то, что называется “фундаментальными правами” то есть правами, которые не могут быть отчуждены от личности и не могут быть ограничены какими бы то ни было законами. Это прежде всего право на жизнь, а также право на свободу убеждений, включающее и право изменения своих убеждений, в том числе религиозных.
Во-вторых это понимание того, что государственное ограничение прав и свобод в конкретных случаях есть мера, применение которой должно диктоваться условиями крайней необходимости защиты всеобщих принципов свободы и демократии. Статья 29 Всеобщей Декларации Прав Человека устанавливает, что ограничение прав и свобод возможно “исключительно с целью обеспечения должного признания и уважения прав и свобод других, удовлетворения справедливых требований морали, общественной безопасности и общего благосостояния в демократическом обществе”. Декларация - это, по определению, совокупность норм принципа, поэтому приведенная выше формула конечно не может быть использована как норма прямого действия. При интерпретации принципов в юридические формулы национального законодательства очень важна “интегральная” позиция, как бы “интегральный” законодательный вектор подхода к решениям, устанавливающим полномочия власти по ограничению прав и свобод граждан, а она - “интегральная позиция” - в свою очередь полностью зависит от доминирующей в обществе философии власти, которая определяется прежде всего двумя основными факторами: традицией государственного и гражданского строительства и конкретной политической ситуацией.
Подход к решению вопросов ограничения прав и свобод граждан есть один из главных критериев зрелости демократического общества.
Так вот, если говорить о “букве”, то в системе Российского законодательства, в соответствии со статьей 15 Конституции РФ существует определенная иерархия правовых актов, совмещающая международное и национальное право.
В соответствии с ней Конституция имеет высшую юридическую силу и прямое действие на территории Российской Федерации. Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договора Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы.
Итак, как мы видим, с точки зрения формального права в российском законодательстве, начиная с Конституции, имеется достаточно проработанная вертикальная конструкция соподчиненности законодательных актов, по которой конституционные и федеральные российские законы не должны противоречить Конституции и международному праву, и если в них установлены иные правила, чем предусмотренные международными нормами, то применяются международные нормы.
Что же касается “духа” законоположений, то здесь ситуация значительно сложнее. Выше уже было замечено о влиянии на законотворчество национальной духовной и исторической традиции, которая, исходя из сложившейся идеи власти формирует соответствующие установки на уровне массового политического сознания. Для общества западноевропейского и российского типа эти установки во многом не совпадают, что и является главной причиной того, что решительная попытка перенести на российскую почву хорошо сформулированную, и так хорошо реализованную в европейском и североамериканском законодательстве западную философию власти потерпела серьезное фиаско.
В качестве короткого отступления я хотел бы указать, что сказанное здесь отнюдь не направлено на обоснование невозможности создания демократического гражданского общества в России. Это всего лишь попытка обратить внимание на необходимость выбора методов, адекватных “окружающей среде”.
Сказанное выше можно проиллюстрировать следующим примером.
Одной из незыблемых аксиом западного массового политического сознания является принцип приоритета прав и свобод личности и общества перед интересами государства. Этот принцип закреплен в уже цитированной нами Всеобщей декларации прав человека, прежде всего в статьях, посвященных возможности ограничения гражданских прав. Если сравнить эти документы и статью 55 Конституции РФ, устанавливающую условия, при которых возможно такое ограничение в России, мы увидим серьезное несовпадение. В международных
объединенных сакральной идеей достижения Царства Божия на земле.
Влияние этой традиции явственно ощущается в подходах к российскому законотворчеству в области соблюдения религиозных прав и свобод. Все конфликтные сюжеты, связанные с попытками ограничения прав зарубежных религиозных организаций, неправославной миссионерской деятельностью и, как следствие, обострением межконфессиональных отношений в 1992 - 94 годах, являются прямым результатом неготовности общественного сознания, а следовательно значительной части законодателей, к восприятию западноевропейского стандарта религиозных прав и свобод.
Процесс формирования в России новой модели общественно-государственного устойства, одним из важнейших компонентов которой является характер отношений между обществом, государством и религиозными организациями, выходит далеко за рамки политических баталий по поводу тех или иных законодательных формулировок, поскольку является отражением другого, глубинного и глобального процесса взаимопроникновения и взаимодействия различных духовно-исторических традиций. Драматическое развитие России в двадцатом веке предопределило ее эволюцию из монорелигиозного православного в полирелигиозное секулярное государство и, если в процессе общественно-государственного строительства не будет учитываться изменившийся характер как российской государственности, так и религиозной ситуации, мы можем получить еще один серьезный источник гражданской нестабильности.
Перемены такого характера всегда болезненны для общества и задача законодателя состоит сегодня в том, чтобы задать такие рамки, которые обеспечили бы позитивное развитие общества и государственных структур, а не сползание к конфликтам и распаду.
