"Яблоко России" № 16 (50) 29 мая 1999 года

Евгений ГУСЛЯРОВ

Диктатура по Пушкину

Есть одно любопытнейшее подтверждение тому, что самые грандиозные перемены на Руси причину могут иметь самую пустяковую. Например, ни к чему не обязывающий разговор императора с каким-нибудь поэтом. Николая I с Пушкиным, например. Правда, разговор этот происходил после очень непростых событий. То ли заблудившись, то ли направляемая кем-то, в Россию впервые заползла тогда из Европы гидра революции. Молодой царь легко скрутил ей голову, но впечатлительные русские умы происшествие это ошеломило.

Скорее всего, царю и захотелось узнать, насколько глубоким было это впечатление, и он вызвал к себе для разговора поэта Пушкина. Царь знал, что это ум глубокий и пылкий, но не предполагал, до какой степени.

Он будет говорить, что разговаривал в тот день с умнейшим человеком в России.

Разговор этот - событие крупное в нашей истории, не до конца понятое. Потому несколько таинственное. К счастью, беседа была почти протокольно зафиксирована неким Юлием Струтыньским, поляком, который один догадался о необычайном значении этого разговора и долго пытал о нём Пушкина. И вот, читая теперь его отчет, ясно видишь в нем начала многих важных дел, позже изменивших Россию. Если внимательно взглянуть, то окажется вдруг, что от Пушкина до конституции - только шаг. Хотя дело решительно шло к диктатуре...

Император Николай тогда ещё не совсем пришёл в себя от того ужаса, который пригрезился ему за спинами солдат на Сенатской площади. Он, может быть, видел уже апокалиптические картины, которыми проиллюстрирует время ход русской истории.

- Ты, может, думаешь, - спросил царь, - что я был жесток с твоими друзьями? Нет! Я не задумаюсь повторить то же, если гидра революции вновь поднимет оставленную по недосмотру голову... Пока с нее упало только пять голов...

- Государь, - сказал Пушкин, - вы увидели гидру о пяти головах, но не видите гидру о тысячах голов. Настоящая беда России в этом. Есть сегодня для России большая опасность, чем бунт. Вы, может быть, не знаете, что по-настоящему губит Отечество и вот-вот уничтожит и его, и вас...

- Выражайся яснее, - царь удивился, наверное.

И тут Пушкин заговорил о той русской болезни, которую как ни лечили, а лишь больнее становилось:

- Государь, Россию губит самоуправство. Народ не знает другой власти, кроме власти чиновника. Эта власть злобна и бесстыдна. Общественная безопасность ничем у нас не обеспечена. Справедливость в руках мздоимцев. Над честью и спокойствием семейств издеваются негодяи. Судьбою каждого управляет не закон, а фантазия столоначальника... В высшем почете у нас казнокрады. Укравшего копейку у нас могут посадить, а крадущего миллионы назначают в правительство... Что ж тут удивительного, что нашлись люди, восставшие против этого порядка. Мне видится в мятеже другое, нежели вам, государь. Те, которых вы считаете злодеями, хотели уничтожить то, что есть, и построить то, что должно быть: вместо притеснения - свободу, вместо насилия - безопасность, вместо продажности - нравственность, вместо произвола - покровительство закона. Другое дело, что в патриотическом безумии они зашли слишком далеко...

- Значит, ты всё-таки одобряешь мятеж... Оправдываешь заговор против власти...

- О нет, ваше величество, я только хотел сказать, что если это не устранить, то поднимется такой вихорь, который всё снесёт. Если бы вы решились выправить эту гидру, я мог бы терпеливо снести и двадцать лет диктаторства, самого деспотического, но хорошо бы умного, - будто бы сказал Пушкин.

- Занятно, - будто бы только и сказал на это царь.

Премьер Столыпин, который одно время выполнял по воле царя достаточно жесткие функции, наверное, знал о подробностях того давнего разговора, потому тоже настраивал русскую интеллигенцию именно на двадцать лет патриотизма и покоя. Тогда бы Россию уже было бы не сбить с верного пути... Не дали.

Даже только словом "диктатура" мы, конечно, теперь запуганы. Есть отчего. И всё-таки как живуче оно.

Так вот, Пушкин диктатуры не боялся, ни политической, ни духовной. И это надо осмыслить.

Суть, понятно, в том, каковой эта диктатура ему представлялась (может, даже и о том был разговор его с царём) и как она оформилась даже в некий государственный институт, опыт которого стоило бы сегодня изучить подробнее. Будем называть её русской диктатурой.

Впервые проявила она себя в обстоятельствах, до чрезвычайности сходных с сегодняшними. Это было самое начало восьмидесятых годов прошлого столетия. Россия готовилась к годовщине отмены крепостного права. Террор народовольцев размахнулся в России. Полиция ощущала свою беспомощность в полной мере. Государственный аппарат был парализован и действовал рефлекторно. Общество чувствовало это и жаждало новой организации власти, ожидало спасителя. Того, кто наведет порядок. И спаситель явился ко времени.

Момент этот ярко описан в мемуарах знаменитого Мориса Палеолога, французского посла в России времени двух последних царствований.

"В первой половине февраля под председательством государя происходило важное совещание в Зимнем дворце. К участию в этом совещании Александр II привлек наследника цесаревича, великого князя Константина, председателя Государственного совета, канцлера князя Горчакова, министров, начальника тайной канцелярии и генерал-губернаторов. Согбенный под тяжестью невзгод, с угрюмым видом, с нервными движениями рук, хриплым и глухим голосом царь открыл совещание. Лишенная руководства беседа приняла характер пустого обмена мнений, друг друга исключающих и наполненных нападками на прошлое. Лишь один из присутствующих, граф Лорис-Меликов, харьковский генерал-губернатор, сохранял молчание. Когда наконец царь попросил его высказаться, он уверенно набросал свою политическую программу, в которой принципы сильной власти удачно сочетались с либеральными принципами. Изложение своей программы он закончил практическим предложением, стоявшим во главе всего плана. "Но прежде всего, - сказал он, - нам нужно обеспечить единство власти. Для этого власть должна быть сосредоточена в руках одного человека, пользующегося полным доверием Вашего Величества".

Александр II неожиданно поднялся, глаза его заблестели, и, как бы пробуждаясь от тяжкого сна, он прервал Лорис-Меликова. "Ты будешь этим человеком", - сказал он и закрыл совещание". С этого дня Лорис-Меликов стал фактическим диктатором России. Он имел право давать приказы любому представителю государственной власти и являлся единственным проводником жесткой политики во всех государственных делах. Никогда еще ни один из подданных русского царя не пользовался такой властью.

Появился новый государственный институт - диктатура. И вот какое удивительное свойство первым сказалось в русской диктатуре. Она-то и породила русскую демократию. В январе 1881 года диктатор Лорис-Меликов представил государю составленный им по указаниям самого императора проект конституции империи. Этот проект предполагал не откладывая в долгий ящик учредить временные подготовительные комиссии с участием народных представительств. Губернским, земским и городским управлениям фактически предоставлялось впервые самим участвовать в управлении страной.

28 февраля император подписал манифест о выборах депутатов в государственный совет, а на другой день его тело было разорвано бомбой террориста. Начало новой эры в русской истории откладывалось. Свирепая демократия не дала в этот раз в полной мере проявиться благонамеренной русской диктатуре.

Дважды еще возникал в нашей истории момент, когда под совсем пропащее дело подводились рычаги диктатуры, но оба раза неудачно. Странно, что людей с диктаторскими качествами в стране, которую привычно считают неспособной жить без тоталитарной власти, тогда не нашлось. Видно, тонкое это дело -благонамеренная русская диктатура.

В 1915 году главная забота государства и народа направлена была на исправление военных неудач. Начинало расстраиваться тыловое хозяйство. На фронт не поступали в достаточном количестве продовольствие и снаряды. И не потому, что их не было, а потому, что уже наметилось значительное расстройство хозяйства и делового взаимодействия государственных структур. Процветали казнокрадство и разгильдяйство.

Павел Милюков пишет об этом времени: "Упорядочить дело было некому. Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но направляющей воли, плана, системы не было и не могло быть при общей розни среди исполнителей власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля за работой министров. Верховная власть... была в плену у дурных влияний и дурных сил. Движения она не давала. Совет министров имел примелькавшихся, неспособных деятелей, которые не могли дать направление работе кабинета... Работу захватили общественные организации: они подменили власть, но полного труда, облеченного законом в форму, они дать не могли".

Вот на каком фоне обычно возникает и будет возникать мысль о диктатуре. Но идея русской благонамеренной диктатуры до сей поры реализована не была. Причина, как видим, практически одна. Нет человека - нет диктатуры. Идея между тем носится в воздухе. Может быть, и впрямь пришло время испытать её в новых условиях?

Поскольку у всякой диктатуры есть и еще одна забота - контроль в сфере духовной жизни, опять вернемся к Пушкину. Как представлял он себе эту заботу решительной власти.

"Мысль! Великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом".

Это выразил один из самых вольных умов всех времен. В силу гениальности своей больше всякого нуждавшийся в свободе чувствовать и мыслить. Но он как никто предполагал и всю опасность мерзавца, наделенного талантом ума, не облагороженного нравственностью, дарования, изуродованного пошлостью. Мысль и талант должны быть подчинены нравственным законам общества - таково, по Пушкину, продолжение диктатуры в деликатнейшей сфере духа.

"Континет", №46, 1998 г.
(Печатается с сокращениями)