Прежде всего это относится к количественным параметрам
роста. Темпы увеличения производства и доходов с учетом
низкого исходного уровня и исключительно благоприятной внешней
конъюнктуры можно охарактеризовать в лучшем случае как умеренные,
но никак не высокие. Но даже такой умеренный рост в силу
самой природы обеспечивающих его условий является хрупким
и неустойчивым. И дело здесь не только в чрезвычайно высокой
зависимости экономики России от экспорта нефти и газа, а
следовательно, и от цен на них на мировых рынках. Эта зависимость,
о которой я подробнее скажу чуть ниже, безусловно, имеется
и представляет собой очень серьезную проблему, но не меньшее
значение имеют и некоторые другие факторы.
Во-первых, нынешний рост в значительной степени опирается
на инфраструктурный и технологический задел, созданный еще
в советский период (я имею в виду вложения, сделанные в
свое время в общенациональную транспортную сеть, электроэнергетику,
разведку природных ресурсов, в систему НИОКР и др.). В 1990-е
годы вложения в эти области резко сократились, но эффект
их недофинансирования начинает ощущаться только сейчас и
в полной мере проявится в ближайшие 5–10 лет.
Во-вторых, неспособность правительства решиться на необходимые
структурные реформы рано или поздно начнет оказывать серьезное
негативное воздействие и на текущие производственные планы
крупных предприятий. Неопределенность в этом вопросе допустима
в течение лишь ограниченного периода времени, после чего
неясность среднесрочных перспектив становится крупным препятствием
для инвестиционных планов.
Наконец, и сам нынешний хозяйственный механизм, как будет
показано ниже, содержит в себе серьезнейшие ограничения
для роста эффективного производства. На этом я остановлюсь
чуть более подробно.
Одно из самых слабых звеньев в нынешней модели экономического
роста – это отсутствие эффективного механизма накопления.
Норма накопления в российской экономике по сравнению с 80-ми
годами сократилась в разы. Даже на фоне инвестиционного
подъема в 2000–2001 гг. ее величина составляла порядка 20%,
что никак не соответствует потребностям обновления и модернизации
материальной базы производства в реальном секторе экономики.
Учитывая падение реального объема ВВП, сокращение абсолютной
величины капитальных вложений можно оценить как четырехкратное.
Тот факт, что к концу десятилетия более 2/3 инвестиций в
промышленности финансировалось за счет собственных средств
предприятий, что предприятия почти не привлекают средства
со стороны, говорит не столько о финансовой мощи российских
промышленных предприятий, сколько о скромности их инвестиционных
программ и отсутствии адекватных потребностям реального
сектора финансовых рынков.
Никак не компенсирует снижение объемов и изменение структуры
инвестиций в основной капитал: более половины капитальных
вложений в относительно благополучный период 2000–2001 гг.
были произведены сырьедобывающими, главным образом экспортно-ориентированными
компаниями, и узко нацелены на удовлетворение их собственных
нужд. Институт финансового посредничества, который бы позволял
перемещать капитал из отраслей с избыточными (над их собственными
потребностями в производительном инвестировании) текущими
доходами в объективно перспективные отрасли, так и не сложился,
а те формы, которые этот процесс принимает при отсутствии
подобного института – покупка сырьевыми компаниями предприятий
в непрофильных для них секторах, то есть создание своего
рода российских «чеболей», – вызывает большие сомнения в
их эффективности и устойчивости.
Становится все более очевидным, что наблюдающийся в последние
годы рост никак не корректирует очевидный (и в определенном
смысле угрожающий) структурный перекос экономики в пользу
сырьевых отраслей. Хотя непосредственно доля сырьевых отраслей
в формировании российского ВВП сравнительно невеликa, именно
на этот сектор, благополучие которого по объективным причинам
сильно зависит от перепадов мировой конъюнктуры, приходится
основная часть финансовых ресурсов, которыми располагают
российские компании, денежных потоков и производственных
инвестиций.
Доля этого комплекса в совокупных производственных инвестициях
все эти годы была и остается заметно выше, чем в структуре
производимой продукции. Так, в промышленности на электроэнергетику
и экспортно-ориентированные топливно-сырьевые отрасли приходится
почти 80% всех капиталовложений, а доля инвестиций в перерабатывающих
отраслях – машиностроении, легкой и пищевой промышленности
– не превышает 15%. Это означает, что именно сырьевые отрасли
на протяжении последних трех лет играли роль своеобразного
локомотива промышленного роста, создавая львиную часть инвестиционного
спроса на продукцию российского машиностроения и металлообработки.
Одновременно именно этим сектором российская экономика
в максимальной степени включена сегодня в мировое хозяйство.
В экспорте доля продукции топливно-сырьевых отраслей (в
широком смысле, включая промышленную продукцию неглубокой
переработки) составляет 70% и имеет тенденцию к повышению.
При этом более половины всего объема экспорта приходится
на сырую нефть и природный газ. Благодаря этим отраслям
в последние годы поддерживается и активное внешнеторговое
сальдо, без которого было бы невозможно обслуживание крупного
внешнего долга, накопленного за последние десятилетия.
В результате относительно небольшое число крупнейших компаний
преимущественно сырьевого профиля начинают прямо или косвенно
управлять все более значительной частью совокупных финансовых
потоков в российской экономике. В сферу, так или иначе подконтрольную
этим компаниям, попадают уже не только потоки, непосредственно
связанные с добычей и экспортом природных ресурсов, но и
задействованные в смежных или обслуживающих их секторах,
а то и просто в производствах с повышенной рентабельностью,
технологически никак не связанных с основным профилем деятельности
этих компаний. Вокруг сырьевых компаний и на их базе окончательно
консолидируется современная российская олигархия.
Одновременно сырьевой сектор превратился в крупнейший
по своей значимости генератор денежных доходов населения.
Помимо значительного числа работников, непосредственно занятых
добычей, транспортировкой и переработкой сырья, этот сектор
«кормит» довольно обширную инфраструктуру – широкий круг
трудоемких производств, основным или критически важным потребителем
для которых являются сам экспортно-сырьевой сектор либо
занятые в нем. Увеличение либо уменьшение доходов в топливно-сырьевом
секторе в сегодняшних условиях мультипликативно порождает
рост или падение продаж в большом секторе производств, способных
в своей сумме оказать определяющее влияние на состояние
внутрихозяйственной конъюнктуры.
Наконец, этот сектор критически важен и для состояния
государственных финансов. Именно здесь собирается более
половины всех косвенных налогов (включая платежи за пользование
природными ресурсами), которые в свою очередь обеспечивают
более половины совокупных бюджетных доходов, будучи особенно
важным источником доходов федерального бюджета. Кроме того,
как уже было сказано выше, именно данный сектор экономики
позволяет поддерживать уровень валютных поступлений, необходимый
для обслуживания внешних долгов.
Структурный перекос является очень важной, но не единственной
серьезной деформацией, присущей нынешнему российскому
бизнесу. Как я уже говорил в предыдущей части, в силу
системных ограничений российский рынок является сильно
сегментированным, а возможности каждого экономического
субъекта выходить на новые сегменты уже поделенного и
жестко охраняемого рынка – крайне ограниченными. В ходе
эволюции последних лет степень сегментированности российского
рынка практически не уменьшилась. В результате в стране
так и не складываются условия для организации действительно
масштабного современного производства, невозможного без
крупных рынков сбыта и сравнительно свободного к ним доступа.
Именно по этой причине импульс, исходивший от экспортно-сырьевых
отраслей, так и не породил, вопреки надеждам оптимистов,
взаимоподдерживающего ускоренного роста основных промышленных
отраслей. Соответственно, увеличение доходов от экспорта
в недостаточной степени отражается на доходах занятых
в других отраслях экономики, а рост внутреннего спроса
не превращается в действительно мощную движущую силу самораскручивающегося
роста.
