8 августа 2018
"Эхо Москвы", "Грани недели"

«Не ломать человеческие судьбы и судьбу страны!»

            Владимир Кара-Мурза-старший

            ― Здравствуйте, в эфире радиостанции «Эхо Москвы» еженедельная программа «Грани недели», в студии Владимир Кара-Мурза. Итак, сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Добрый вечер, Александр!

            Александр Гнездилов

            ― Добрый вечер, Владимир! Добрый вечер, уважаемые радиослушатели!

            В. Кара-Мурза-старший

            ― В эти дни в 1933 году в Третьем Рейхе были запрещены все партии, кроме НСДРП. В чем губительность однопартийности политического режима?

            А. Гнездилов

            ― Во-первых, если мы говорим об официальной однопартийности, о системе с единственной постоянно правящей партии, то фактически речь идет о лишении власти народа. Не всех других политиков — а народа. Это узурпация власти у людей. Это узурпация у них возможности менять руководство своей страны, менять курс проводимой политики, и, по сути, защищать свои интересы мирными, легальными, политическими методами. Это просто установление диктатуры и произвола одной группы граждан (заявивших, что они якобы имеют такое право) над другими группами. Это очевидно для любой тоталитарной или авторитарной диктаторской системы.

            В то же время, если мы будем говорить, например, о демократических политических системах, в которых на протяжении длительного времени существовала одна безоговорочно доминирующая партия, то даже здесь, при том, что она доминировала в условиях демократических выборов, тем не менее, мы увидим, что такая система, в конечном счете, наносила в какой-то степени ущерб интересам граждан и не полностью защищала их права.

            Мы можем вспомнить Италию, как пример такой системы. После Второй Мировой войны длительное время (почти полвека, с конца 1940-х годов до начала 1990-х) доминировала Христианско-демократическая партия. Чем это закончилось? В ходе операции «Чистые руки» оказалось, что значительная часть функционеров Христианско-демократической партии (как, впрочем, и ее главного оппонента — Социалистической партии) оказались просто коррумпированы. Часть политиков была, так или иначе, связана с мафией. Мы помним все скандалы, связанные с именем Джулио Андреотти у христианских демократов. И с Беттино Кракси у Социалистической партии. Он был вынужден покинуть Европу, прожить остаток дней в изгнании, скрываясь от уголовного дела.

            То есть, длительное доминирование одних и тех же политических сил, прежде всего христианских демократов в Италии, создавало условия для коррупции. Для сращивания власти, бизнеса и преступности. Хотя 1950-е и 1960-е годы были периодом для Италии бурного экономического развития, тем не менее, вот эта фактическая однопартийность способствовала такому отрыву правящего класса от народа и не служила интересам итальянского общества. Оказалось, что несменяемость у кормила власти одной партии дурно влияет и на другие политические лагеря. Результатом стало фактическое банкротство итальянской партийной системы в начале 1990-х годов и ее почти полное переформатирование.

            Если мы вспомним практически постоянное с 1955 года (2 небольших перерыва в 1993 — 1996 и 2009 — 2012 годах) правление в Японии Либерально-демократической партии в Японии, то опять: мы увидим высокую степень закрытости и клановости. Потомственные политические династии, которые занимают ключевые посты. Ряд коррупционных скандалов, случаи сращивания власти и бизнеса. Другое дело, что в Японии отчасти эта ситуация сдерживается наличием внутри самой Либерально-демократической партии нескольких устойчивых политических групп, которые борются друг с другом. То есть, сильна система внутрипартийной борьбы. Это до некоторой степени сдерживает те процессы, которые происходили в Италии. Но, тем не менее, и в Японии они имели место быть. И первое появление в 1990-х, и потом — в конце 2000-х — на японской политической сцене сил, способных хоть на какое-то время перехватывать власть у Либерально-демократической партии, дисциплинировали и ее саму, вынуждали ее меняться к лучшему.

            Один из самых показательных примеров — Люксембург. Маленькая европейская страна, чрезвычайно успешная. Одна из самых благополучных стран мира, с невероятно высоким уровнем жизни граждан. С минимальной зарплатой что-то порядка 150 тысяч рублей в месяц! Казалось бы, у них-то какие могут быть проблемы?!

            Но, тем не менее. С 1945 по 2013 год (с единственным перерывом в 1974 — 1979 годах) доминировали консерваторы — Христианско-социальная народная партия. Казалось бы, что может быть плохого? Сначала страна активно развивалась за счет своей мощной металлургии. Потом стала развивать банковскую сферу, привлекать к себе инвестиции. И, в конечном счете, обеспечила чрезвычайно высокий уровень жизни людей, даже по сравнению с соседними странами — такими, как Германия, Франция, Бельгия.

            Но в 2013 году оказалось, что спецслужбы Люксембурга,.. А, как бы это нам смешно ни казалось, но у Люксембурга, как у практически любой страны, существуют и собственные (пусть небольшие) спецслужбы. И в ситуации многолетнего (почти 35 лет к тому времени) правления Христианско-социальной народной партии и почти 20-летнего к тому времени премьерства Жан-Клода Юнкера, они, по сути, вышли из-под контроля. В том числе, из-под контроля правящей партии. Они начали заниматься незаконной слежкой, прослушкой в интересах своих собственных и в интересах различных коммерческих структур, работая у них, по сути, на заказе. То есть, коррупция. Произошла такая узурпация власти, потеря управляемости в сфере безопасности в Люксембурге.

            И когда это выяснилось, то Юнкер ушел в отставку — по результатам выборов его партия впервые за долгое время проиграла (http://smartpowerjournal.ru/281215/). Была сформирована коалиция из либералов (во главе с Ксавье Беттелем, который стал новым премьер-министром Люксембурга), лейбористов и зеленых, которая и находится у власти в Люксембурге сейчас. Очевидно, что, даже если на предстоящих в этом году выборах Христианско-социальная народная партия вновь вернется к власти — она сделала выводы из того, что произошло. Она сделала работу над ошибками и будет следить за тем, что происходит в государстве под ее управлением.

            И ровно то же самое мы можем наблюдать собственными глазами и в России — там, где есть крошечные элементы политической конкуренции. Там, где партии время от времени меняются у власти — можно увидеть, что они возвращаются на землю и начинают действовать более разумно. Вот пример: на муниципальных выборах 2012 года в моем родном Таганском районе ни одна из партий не получила большинства. Самой крупной фракцией стала «Справедливая Россия», второй по численности — «Единая Россия», далее — коммунисты.

            Сначала у власти в районе оказалась «Справедливая Россия» в союзе с коммунистами. И когда маленький муниципальный театр, «Театральный особняк», занимающий один из муниципальных подвалов, новое руководство района попыталось выселить — чтобы вселить на его место какое-то казачье общество, то, помимо сотрудников театра, защищать его из политических партий вышло «Яблоко». И, совершенно для меня неожиданно, защищать его стала оказавшаяся в оппозиции местная «Единая Россия».

            То есть, дело не в том, что на Западе какие-то хорошие политики, а у нас какие-то особо плохие. Дело во вседозволенности — или в ограничениях. Дело в рамках, в которые общество и государство ставят политику. Когда политики время от времени вынуждены возвращаться к народу, вынуждены оказываться в оппозиции, то они начинают достаточно эффективно контролировать своих оппонентов. Видеть реальные проблемы людей.

            Они перестанут принимать карательные законы против оппозиции. Потому что будут знать, что завтра они будут сами этой оппозицией, и должны будут жить и работать по этим правилам. Эта сменяемость власти, способность общества корректировать курс государства и, как результат, не уходить далеко ни влево, ни вправо, а удерживаться на разумной центристской линии — всё это важные преимущества, которые дает отказ от однопартийной системы, официальной или фактической.

            В. Кара-Мурза-старший

            ― Напомню, что гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Александр, в 1931 году в эти дни было вынесено постановление о сносе Храма Христа Спасителя. Чего больше — пользы или вреда антирелигиозной пропаганде принесло?

            А. Гнездилов

            — Мне трудно комментировать антирелигиозную пропаганду в Советском Союзе, пользу и вред для нее. Поскольку я думаю, что любое принуждение в вопросах свободы совести, в вопросах религии, в любом случае наносит вред обществу. Идет ли речь о принудительном атеизме — или о принудительном внедрении какой-либо религии, о ее навязывании человеку. В любом случае, это насилие над душой человека. Ничего хорошего в этом быть не может.

            Поэтому, конечно, взрыв Храма Христа Спасителя был, чудовищной (хотя и далеко не самой страшной) акцией большевиков в их политике государственного атеизма. Самой чудовищной была, конечно, расправа над людьми, расправа над верующими, расправа над священниками — просто за их взгляды, за их убеждения. По сути — бессудные казни, убийства.

            Также более отвратительным я бы назвал уничтожение целого ряда выдающихся памятников предшествующих столетий. Например, уничтожение в Кремле Собора Спаса на Бору. Это древнейшая церковь Кремля, древнейшая из тех, чьи фотографии дошли до наших дней. Она была основана еще в 1330 году при Иване Калите. Ее уничтожение большевиками — это, конечно, страшная культурная утрата для России.

            Тем не менее, конечно, и снос храма Христа Спасителя одобрять невозможно, поскольку это уничтожение знаменитой, выдающейся постройки. Другое дело, что если пытаться от моральных соображений немножко отрешиться, смотреть на дело глазами большевиков, то да — это уничтожение было такой очень символической, очень показательной акцией. Одной из самых ярких акций. Показывающей серьезность их намерений в духе «До основанья, а затем Мы наш новый мир построим»… Хотя, как мы знаем, Дворец съездов, который планировалось построить по проекту Иофана после сноса Храма Христа Спасителя, так и не был построен.

            С другой стороны, был построен бассейн «Москва». Круглосуточный, огромный, один из самых больших в мире, работавших под открытым небом. Который был символом Москвы, не менее, а может быть, и более ярким, чем храм Христа Спасителя. Поэтому я испытываю некоторую фантомную ностальгию по бассейну «Москва». По возможности вообще увидеть его и воспользоваться им. Его снесли, когда я был еще ребенком, я в нем ни разу не был — но я его видел. Видел, конечно, и его фотографии: они впечатляют!

            Но, тем не менее, эта политика государственного атеизма не могла принести результат, несмотря ни на какие демонстративные варварские акции. И не принесла, в конечном счете. Те люди, для кого было по-настоящему важно православие, пронесли его сквозь гонения. И те люди, для которых по-настоящему важен атеизм, пронесут его сквозь гонения. Даже если их будут, как в Средние века, сжигать на кострах, всячески бороться с вольнодумием и вольномыслием.

            Ну а те люди, которые просто приспосабливаются к обстоятельствам — они в Российской империи были верующими, потом в Советском Союзе атеистами, а теперь снова верующими — они так и будут примыкать к господствующей социокультурной тенденции. До тех пор, пока мы не создадим пространство для по-настоящему свободного индивидуального религиозного выбора каждого человека.

 

            В. Кара-Мурза-старший

            ― В эфире программа «Грани недели», в студии Владимир Кара-Мурза. Продолжаем наш выпуск. Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов.

            Александр, в такой же летний день 1984 года режиссер Юрий Любимов был лишен советского гражданства. Чувствовали ли идеологи режима угрозу со стороны Театра на Таганке?

            А. Гнездилов

            ― Да, конечно, чувствовали. Вся предыдущая история Театра на Таганке, с многочисленными запретами спектаклей, цензурными правками, с худсоветами, замалчиванием и так далее, говорит о том, что Театр на Таганке вызывал отчасти политическую, а отчасти эстетическую неприязнь у очень многих людей в советской власти. Хотя и далеко не у всех. Они чувствовали эту вольность Таганки. Дух вольности. Даже больше в стилистике, чем в содержании.

            Спектакли Театра на Таганке не были прямо политическими, как мы знаем. Но вот этот дух вольности в приемах, в формах сам по себе представлял угрозу — после длительной советской борьбы с формализмом, после разгона театра Мейерхольда во второй половине 1930-х годов, после уничтожения Камерного театра в конце 1940-х, после политики искусственного «омхачивания», которая нанесла ущерб и самому Московскому Художественному театру. В этом смысле Театр на Таганке, конечно, представлял определенную угрозу.

            Более того, через такую выдающуюся фигуру нашей истории, как Владимир Высоцкий, Театр на Таганке выходил на огромные, широчайшие массы людей. Похороны Высоцкого превратились во всенародную акцию. Можно вспомнить стихи Леонида Филатова, который писал об этом дне:

            И на равных в то утро,

            У Таганских ворот,

            Академик и урка

            Представляли народ.

           Содержание поэзии Высоцкого, его песни, которые звучали, в том числе в спектаклях Театра на Таганке — это вещь, которая действительно создавала из раздробленногости единое гражданское общество, единый народ, нацию, объединяла людей. И, конечно, по этому поводу существовал страх.

            И неслучайно основные проблемы Любимова и Театра на Таганке начались за несколько лет до 1983 и 1984 годов. В огромной степени — после смерти Высоцкого и в связи с его смертью. В связи с его похоронами, с тем количеством людей, которые пришли на эти похороны. Ведь он не имел официальных званий: он не был ни «заслуженный артист», ни «народный артист». Но он был по-настоящему народный артист — для людей.

            И потом, когда Театр на Таганке начал готовить спектакль памяти Высоцкого, спектакль, который потом стал называться «Владимир Высоцкий», театр столкнулся с запретами и преследованиями. Чиновники требовали оттуда вымарывать песни Высоцкого, предлагали оставить из легендарной «Охоты на волков» одну строку: «Рвусь из сил, из всех сухожилий». Всё — а дальше сокращать!

            Протестовали против песни Высоцкого, где он пел про инвалидов войны. Один из чиновников на обсуждении на полном серьезе заявил, что, мол, может, не стоит трогать тему инвалидов? Цитата: «Я сам не воевал, но хорошо помню этих омерзительных обрубков, нужно ли их вытаскивать на сцену?» Естественно, что Юрий Любимов тут же дал этому жесткий отпор. Это же чудовищные вещи! Которые говорятся под стенограмму — это же все записано и опубликовано! [Cм., например, книгу«В границах красного квадрата» Эллы Михалёвой, театроведа и фактического летописца Театра на Таганке]. Я здесь не открываю абсолютно никакой Америки.

            И в результате спектакль запрещался. Например, к 45-летию Высоцкого, 25 января 1983 года спектакль разрешили сыграть в качестве закрытого показа — только для родных самого Владимира Семеновича и для членов семей сотрудников театра. Личное разрешение давал Андропов. И это было еще относительно великодушно! Через год (когда Андропов будет уже умирать, а к власти скоро придет Черненко), спектакль запретят вообще. Просто не разрешат показать!

            Эта борьба с Театром на Таганке началась не тогда. Она шла и раньше. Можно вспомнить, например, что спектакль «Живой» (по Можаеву, известному нашему писателю-деревенщику, писавшему о судьбе русской деревни в Советском Союзе) запрещали 15 лет к тому времени! Он вышел уже в Перестройку, после 20 лет запретов! Это, по-моему, если не рекорд, то близко к рекорду для советского театра.

            Хотя история совершенно не исключительная. Можно вспомнить, например, как в Театре Маяковского Андрею Александровичу Гончарову приходилось репетировать пьесу Эдварда Радзинского «Беседы с Сократом» порядка 5 лет. Сперва, когда начали ставить, кто-то подумал, что это про суд над Синявским и Даниэлем. Хотя тогда вроде не очень было еще похоже. Запрет! Потом они репетируют, готовятся выпустить — а в это время начинается история с преследованием Солженицына. И это уже больше похоже на Сократа. Запрет! А потом самое смешное. Возникла история с Сахаровым. Андрей Дмитриевич стал уже открытым диссидентом, он опубликовал свои сочинения, оппозиционные по отношению к господствующему советскому строю. С ним начали бороться. И в этот самый момент, когда сходство Сахарова с Сократом было уже очевидно — спектакль, как ни странно, почему-то разрешили. Спустя годы работы!

            А на Таганке 15 лет к тому времени запрещали «Живого». Упорная борьба шла со спектаклем «Владимир Высоцкий», с самой памятью Высоцкого. Это полезно, кстати, помнить сегодня тем, кто, с одной стороны, ностальгирует по Советскому Союзу, а, с другой стороны, каждый год в январе и июне вспоминает Высоцкого и любит его песни. Полезно вспомнить, как Советский Союз реально относился к творчеству Высоцкого. За работу над спектаклем «Владимир Высоцкий» Юрий Любимов и директор театра, Николай Лукьянович Дупак (он жив, кстати, до сих пор — и я хочу пожелать ему здоровья!), получили строгий выговор от властей.

            И потом «Борис Годунов» — спектакль, который обвиняли в том, что он поставлен к смерти Брежнева. Какой Госплан мог бы это так спланировать, чтобы поставить спектакль именно к смерти Брежнева? Обвиняли, что матроска Самозванца — якобы намек на Андропова, который служил во флоте. Ну, чушь полная! Но претензии к спектаклю выдвигались, с ним боролись. И он пугал, потому что Самозванец в исполнении Валерия Золотухина, если на что-то и был похож в этом спектакле в своей матроске, то, скорее, на такого матросика из 1917 года, перехватывавшего беззаконную власть у Годунова в такие же беззаконные руки. «Борис Годунов» был третьим запрещенным спектаклем.

            В 1983 году Любимов уехал за рубеж ставить в Лондоне «Преступление и наказание», его выпустили — и здесь еще один важный нюанс надо отметить. Мы много говорим о давлении, о цензуре, о препятствиях. Но, с другой стороны, в советской системе существовала и борьба различных чиновничьих группировок, которые могли покровительствовать тем или иным художникам и немного смягчать давление на них.

            Существовала группа интеллектуалов около ЦК КПСС, сформировавшаяся в качестве помощников Хрущева в 50-60-е годы, в оттепельные годы. Она связана с именами Федора Бурлацкого, академика Георгия Арбатова, Александра Бовина. Они сначала работали спичрайтерами для Хрущева, а потом работали с Андроповым, когда он был секретарем ЦК КПСС в середине 1960-х, еще до своего назначения в КГБ. И они потом, сочувствуя Театру на Таганке, Любимову, и пользуясь своими связями с Андроповым, пытались каким-то образом смягчать удары.

            И в какой-то момент (после смерти Брежнева, при Андропове) сложилась такая двойственная ситуация. С одной стороны: 1980-й — это похороны Высоцкого, 1981-й — борьба со спектаклем его памяти, 1982-й — запрет «Годунова». То есть, советская власть очень жестко давила. А с другой стороны, в 1983-м, с приходом Андропова к власти, ситуация стала двойственной. Давление вроде как оставалось. Но в то же время Любимова выпустили за рубеж.

            А потом все стало резко меняться. Летом 1983 года Андропов на отдыхе, присев на холодный камень, получил серьезное ухудшение болезни почек и начал стремительно умирать. И все меняется моментально! Уже осенью 1983 года один из сотрудников посольства в Лондоне обронил такую фразу — и ее передали Любимову, ставившему в тот момент «Преступление и наказание» — мол, преступление-то Любимов уже совершил, а на родине, когда он вернется, его ждет наказание.

            Любимов приехал из Советского Союза больным после всех цензурных неприятностей. Он вынужден был обращаться к врачам и одновременно работать. Он не хотел ни судьбы Мейерхольда, ни судьбы репрессированных диссидентов. Он боялся возвращаться в Советский Союз. И не безосновательно, потому что это время — как раз один из пиков преследования инакомыслящих. И психбольницы, и тюрьмы, и другие карательные меры существовали. Еще в 1982 году Любимов показывал в театре оставляемые ему на двери квартиры анонимные письма с угрозами его маленькому ребенку. Написанные в завуалированной форме, мол, «вы знаете, Юрий Петрович, очень волнуюсь за вашего сына. Я тут видела вещий сон, что он стоит на подоконнике и готов броситься. Я говорю — почему? А потому что папа не спасает». Любимов приносил эти письма в театр, он показывал их актерам, это задокументировано, они существуют.

            В этой обстановке травли, понимая, что на Родине для него ситуация с тяжелой болезнью и умиранием Андропова стремительно движется к худшему, Любимов не хотел возвращаться, откладывал это возвращение как мог. И, в конечном счете, он оказался прав. В феврале 1984 года умирает Андропов. И уже в марте 1984-го, как только к власти пришел Черненко (представитель противоположной группировки), Любимова снимают с поста руководителя Театра на Таганке, начинают уничтожать его спектакли в репертуаре театра. А летом лишают гражданства.

            К счастью, все это продлилось недолго. И «Борис Годунов», и «Владимир Высоцкий», и «Живой» Можаева — они все вышли в Перестройку, во второй половине 1980-х годов. И Высоцкий сегодня — важнейшая часть нашего национального наследия. Это, в какой-то степени, Пушкин XX века. И Любимов — абсолютная классика театра. Но нужно помнить, чего Театру на Таганке стоила работа, чего стоили их творческие поиски, стремление к свободе, попытка просто жить по-человечески достойно. Очень важно сегодня нам помнить, чтобы не повторялось это, пусть и в смягченной форме, по отношению к современным деятелям кино, театра, литературы, живописи. Не ломать человеческие судьбы! И не ломать судьбу страны, разлучая ее с шедеврами, которые рождаются и не приходят к читателю и зрителю — или которые могли бы родиться, но не рождаются из-за цензурного давления.

            В. Кара-Мурза-старший

            ― Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Александр, в эти дни в 1857 году вышел первый номер журнала «Колокол» Александра Герцена. Почему эта форма борьбы с царизмом оказалась наиболее органична в условиях Российской империи?

            А. Гнездилов

            ― Герцен – один из самых ярких примеров, когда человек эмигрирует, но все его помыслы остаются со своей страной, с Россией. Он и в эмиграции продолжает заниматься судьбой России, а не пытается, например, встроиться в британскую, или французскую, или американскую политику. Всякий раз, когда кто-то поступает так, его любят обвинять в предательстве. Хотя это, наоборот, свидетельствует, что человек, даже уехав за рубеж, так привязан к своей стране, к своей Родине, что не может с ней разлучиться.

            И потом надо же понимать: одно дело, когда человек уезжает по материальным причинам, за лучшей жизнью в денежном плане — и другое, когда человек уезжает вынужденно. Потому что на родине у него нет свободы и он не может говорить то, что думает. Не может сражаться за то, во что верит. Не может, по сути, приносить пользу своей стране. Герцен — один из самых ярких примеров, хотя далеко не единственный. Такие люди были до него и (очень много!) после него. Это различные волны русской эмиграции: высылка Солженицына, например, или «философский пароход».

            А если говорить о более ранних временах, то, например, в XVI веке это князь Андрей Курбский, который вынужденно бежал в Польско-Литовское государство в середине 1560-х годов. По его литературному наследию можно сказать, что вся основная его деятельность была направлена — в той или иной форме — на защиту интересов русских людей так, как он их понимал. Это и его известная переписка с Иваном Грозным. И его письма старцу Вассиану Муромцеву в один из российских монастырей.

            И «История о князе Московском», написанная, когда после смерти очередного польского короля предстояли выборы, и Иван Грозный предлагал свою кандидатуру на польский престол. Тогда Курбский, рассказывая о том, что произошло при Иване Грозном на Руси, пытался таким образом сделать в какой-то степени ту же работу, какую выполняют сегодня те люди на Западе, которые борются с коррупцией и коллаборационизмом западных политиков, с пособничеством или смирением перед агрессивными действиями современного Кремля.

            В то же время, еще одно важное направление деятельности Курбского того времени — защита православия. В 1569 году Великое княжество Литовское и Русское окончательно соединилось с Польшей — образовалась Речь Посполитая. И очень быстро католическое давление на исторически православных землях будущих Белоруссии и Украины стало нарастать. Потом, в XVII веке это приведет к восстанию Хмельницкого и отделению Украины от Польши. Одним из защитников позиций православия в этом регионе, тем человеком, кто активно вел публицистическую деятельность в данноом направлении, был как раз князь Андрей Курбский.

            Отчасти схожий перечень задач решал и Герцен в десятилетие существования «Колокола» — с 1857 по 1867 год. Можно заметить, что он отнюдь не ограничивался одними гневными филиппиками, тем, что клеймил режим — хотя это у него тоже присутствовало в полной мере! Но когда он видел, что новый император Александр Второй, будущий Александр Освободитель, действительно предпринял шаги к отмене крепостного права, то Герцен горячо приветствовал их. Можно вспомнить его замечательную статью «Через три года» (http://smartpowerjournal.ru/herzen/), опубликованную в феврале 1858 года и приуроченную к трехлетию правления Александра Второго. Как раз тогда, с конца 1857 года, после Виленского рескрипта стало очевидно, что Александр Второй взял курс на освобождение крестьян. И название статьи Герцена оказалось поистине пророческим, потому что еще ровно через три года, в феврале 1861 года, освобождение крестьян состоится.

            Но в то же самое время, если нужно, Герцен давал очень жесткие оценки проводимому курсу. Он вскрывал темы, связанные в Российской империи, с коррупцией, которая была очень велика. Еще при Николае Первом эта проблема стояла очень остро. Мы и сегодня сможем увидеть это, если перечитаем, например, произволения (как художественные, так и публицистические) Салтыкова-Щедрина. Который знал изнутри эту систему (http://smartpowerjournal.ru/201112/), служил и вице-губернатором, и главой казенной палаты.

            Герцен оказывал гигантское влияние на репутации, карьеры, биографии государственных деятелей своего времени. Непосредственный тираж «Колокола» на пике составлял порядка 2,5 или 3 тысяч экземпляров, с перепечатками и допечатками до 5 тысяч экземпляров. Он доставлялся по защищенным каналам, искусно выстроенным, в Россию. По тиражу был в итоге лишь в 2 раза меньше, чем крупнейшие легально издававшиеся тогда в России журналы. Для тогдашнего российского образованного общества тираж до 5 тысяч экземпляров был очень большим. Его читали очень многие, вплоть до высшей аристократии, вплоть до лично императора. Доходило до того, что когда министры докладывали императору ту или иную информацию, тот отвечал: спасибо, я уже прочел у Герцена в «Колоколе».

            Это было небольшое издание, обычно порядка 8-10 страниц. Но оно действительно оказало огромное влияние на эпоху Великих реформ, будучи крайним и радикальным противовесом крепостникам. Оно уравновешивало крепостническое лобби среди дворянства своим радикализмом и позволяло императору проводить свои реформы в качестве центристской компромиссной линии — и не с теми, и не с теми. И, как бы делая уступки обеим сторонам, продвигаться, тем не менее, по европейскому пути России. Проводя, помимо отмены крепостного права, и судебную реформу, и земскую, и городскую реформу. И расширяя свободу университетов. И значительно снижая пошлины (в десятки раз!) для выезда за рубеж, что открыло тогдашнему среднему классу возможность увидеть Европу.

            Говоря об огромном положительном влиянии Герцена и не вдаваясь подробно в нюансы его политических взглядов на разных этапах его движения от либерализма к социализму, в его отношение к крестьянской общине в России — нужно сказать еще, что стало крахом «Колокола». О переломном моменте в его истории, когда тираж с 2,5 или 3 тысяч снизился до 500 экземпляров. От Герцена отвернулась не только государственная элита тогдашней России, но и значительная часть общественной элиты. Этим камнем преткновения стало Польское восстание 1863 — 1864 годов.

            Роль Герцена в этой истории совершенно исключительна. Он стал одним из немногих публичных русских интеллектуалов, кто открыто и прямо в «Колоколе» поддержал право поляков на свободу. А значительная часть тогдашнего образованного русского общества это испытание на прочность не прошла. Оказалось, она готова бороться за конституционные права в России — но не признать право поляков иметь свое государство и жить, как они считают нужным. Можно сказать: это своего рода «Крымнаш» 2014 года, опрокинутый в прошлое, на 150 лет назад.

            И речь не только о таких известных мракобесах, как замечательный поэт Федор Иванович Тютчев, который писал тогда: «В крови до пят мы бьемся с мертвецами, / Воскресшими для новых похорон». Например, Николай Некрасов — один из издателей «Современника», виднейший прогрессивный деятель того времени — написал льстивую, восхищенную оду Муравьеву-вешателю, который с крайней жестокостью подавлял Польское восстание. И потом был публично им унижен, когда попробовал ее ему прочесть. Потому что Муравьеву не нужны были никакие похвалы от либерала. В результате, Некрасов оказался в униженном положении с обеих сторон: он и свои идеалы предал, и в новую компанию его, мягко говоря, не приняли.

            А Герцен занял очень последовательную и твердую позицию, сказав: «Мы не рабы нашей любви к родине, как не рабы ни в чем. Свободный человек не может признать такой зависимости от своего края, которая заставила бы его участвовать в деле, противном его совести». И здесь произошел его разрыв с огромной частью образованного общества. На него набросились многие и из славянофилов, и из западников. Это стало травмой, от которой во многом Герцен и «Колокол», в конечном счете, не оправились. Которая привела в 1867 году к окончанию издания «Колокола».

            Это на самом деле традиционный для России раскол. Мы видим его и во время предыдущего польского восстания 1830 — 1831 годов. Когда Пушкин опубликовал свои известные стихотворения «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», где восхвалял подавление восстания. И Жуковский публиковал сходные стихи. А Петр Вяземский тогда писал о Жуковском в одном из своих писем: «Охота была ему писать шинельные стихи и не совестно ли (…) сравнивать нынешнее событие с Бородином? Там мы бились один против 10, а здесь напротив 10 против одного». В другом месте Вяземский писал: «И что опять за святотатство сочетать Бородино с Варшавою? Россия вопиет против этого беззакония (…) Пушкину и Жуковскому, кажется бы, и стыдно». И декабрист Одоевский тогда поддерживал с каторги (как и многие другие декабристы) Польское восстание. Потому что речь шла о том же стремлении к свободе. О том же стремлении определять свою судьбу.

            И потом Адам Мицкевич (выдающийся польский поэт, который после восстания 1830 года навсегда оказался в эмиграции), обращаясь к своим русским друзьям в стихотворении «Друзьям-москалям», размышлял о том, кому из них теперь тяжелее? Декабристам, отбывающим сроки в Сибири или казненным, как Рылеев — или же (имея в виду Пушкина):

            А кто поруган злей? Кого из вас горчайший

            Из жребиев постиг, карая неуклонно

            И срамом орденов, и лаской высочайшей,

            И сластью у крыльца царёва бить поклоны?

            А может, кто триумф жестокости монаршей

            В холопском рвении восславить ныне тщится?

            Иль топчет польский край, умывшись кровью нашей,

            И, будто похвалой, проклятьями кичится?

            Традиционная проблема. В определенные моменты государство действует деспотическим образом и ставит людей перед выбором: мы защищаем свободу свою и других людей — или (как писал в пьесе «Толпа» по аналогичному поводу замечательный английский писатель, Нобелевский лауреат Джон Голсуорси) «Моя страна — права она или нет». Это цитата одного из персонажей. Главным героем там является Стивен Мор, политик, который в такой же ситуации, во время колониальной войны, дерзнул пойти против своего правительства и против общественного мнения. И погиб в этой борьбе. Таким Стивеном Мором, только не литературным персонажем великого Голсуорси, а настоящим, реальным, живым человеком, оказался в середине 1860-х годов Александр Иванович Герцен — и его «Колокол».

            В. Кара-Мурза-старший

            ― Вы слушали программу «Грани недели» на волнах радиостанции «Эхо Москвы». В студии работал Владимир Кара-Мурза. Всего вам доброго.

Автор

Гнездилов Александр Валентинович

Член Федерального политического комитета партии. Театральный режиссер. Главный редактор Smart Power Journal

Материалы в разделах «Публикации» и «Блоги» являются личной позицией их авторов (кроме случаев, когда текст содержит специальную оговорку о том, что это официальная позиция партии).

Статьи по теме: История и современность


Александр Гнездилов реконструирует непроговорённое вслух послание Путина о будущем России
05 марта
Ко дню памяти русского ученого, государственного, политического и военного деятеля
13 февраля
Все статьи по теме: История и современность