«Война в Чечне: политические ошибки и военные преступления» - цикл статей-выступлений участников единственной конференции, посвященной 20-летию начала первой войны в Чечне, 15-летию второй войны и событиям на Украине.
На теме 20-летия начала войны в Чечне в информационном поле России как будто стояло какое-то заклятие. Эта дата обсуждалась в социальных сетях, эта дата упоминалась в редких, чаще всего, иностранных изданиях. И об этой дате дружно и весьма символично умолчало большинство федеральных изданий.
Это понятно. Видимо, чтобы не было той аналогии, которую участники прошедшей конференции провели с событиями на Украине. Много похожего в начале этих войн. Тайные военные операции, отказ от своих военнослужащих, оказавшихся в плену или погибших за пределами границ РФ… Продолжаем публиковать цикл статей на эту тему, основанных на материалах прошедшей в «ЯБЛОКЕ» 28 ноября конференции.
Данила Гальперович: Спасибо большое. Это, конечно, огромная честь — выступать в начале этого собрания. Я думаю, что, собственно, о том событии, о котором речь шла в самом начале, т.е. о секретном штурме Грозного 26 числа, расскажут очень достойные люди, которые здесь есть. В частности, Григорий Алексеевич Явлинский, который занимался непосредственно освобождением российских военнослужащих, попавших там в плен. И предлагавший тогда себя и своих коллег оставить в Грозном фактически вместо этих военных. Но не понадобилось.
Я изначально, когда мы с Димой (Дмитрий Флорин – один из организаторов конференции- ред.) говорили о моем участии здесь, думал, что расскажу об этом, но здесь есть гораздо более компетентные и достойные люди, которые об этом расскажут.
Перед тем, как я начну что-то говорить, я должен оговориться, поскольку я действующий журналист. Мое здесь выступление и все мои слова ни коим образом не связаны, не отражают точку зрения тех медиа, для которых я пишу. Я здесь выступаю в личном качестве. Мне, так получилось, пришлось участвовать в миссии депутатов и журналистов в Чечне, когда война уже началась. Дотошные исследователи, наверное, будут говорить, что все-таки чеченская война не началась секретным штурмом Грозного, а началась она с ввода войск в Чечню через Ингушетию в десятых числах декабря 94 года.
Тогда были первые жертвы в Ингушетии из-за обстрела на окраинах сел, тогда шли танковые колонны большие, тогда было большое перемещение войск и так далее. К этому времени активизировались усилия самых разных политических сил, свидетелем которых я был, потому что в это время я был корреспондентом парламентским агентства «Постфактум» и видел эти усилия по тому или иному разрешению конфликта, который уже очевидно началась в Чечне. Точнее, по разрешению той ситуации со стремлением центральной власти России что-нибудь сделать с Джохаром Дудаевым.
В начале декабря мы следили за тем, что российская власть будет предпринимать. 11-12 декабря мы увидели ввод войск, и стало понятно депутатам и многим журналистам, что нужно ехать фиксировать события на месте и попытаться предотвратить их самое негативное развитие. Первыми выехали в Чечню Сергей Адамович Ковалев, в то время уполномоченный РФ по правам человека, и его коллеги, которые оставались в Грозном очень долго. Я и еще некоторое количество депутатов, и некоторое количество журналистов.
Там были и представители самых разных фракций, там были представители Совета Федерации, приехали в Грозный вечером 30 декабря, когда, в общем, еще казалось очень многим политикам, что вполне возможны договоренности между чеченской властью и Кремлем, чтобы полномасштабного военного конфликта допущено не было. Именно поэтому такое серьезное усиление думской делегации в Чечне произошло.
Мы приехали туда 30 декабря, нас встретили. Сначала мы прилетели в Назрань, потом мы доехали до Грозного. Грозный к тому времени подвергался очень серьезным бомбардировкам. Бойцы чеченского сопротивления встретили делегацию Госдумы, точнее, дополнительную делегацию Госдумы, Совета Федерации и журналистов. И постарались, как могли, разместить на ночь, потому что мы приехали очень поздно.
31 декабря из тех мест, где мы размещались, я был в гостинице, которая называлась смешно, «Французский дом». Во «Французском доме» к тому времени целого не осталось ни одного стекла. Мы спали в пуховиках и как-то пытались согреться. 31 декабря было достаточно теплое утро, и я в одном легком бронежилете дошел до достаточно близко располагавшегося так называемого «дворца Дудаева». Это бывшее здание Республиканского комитета компартии Чечено-Ингушской ССР. И там предполагалось продолжение переговоров думской делегации с властями Чечни. В частности, с вице-президентами Чечни Зелимханом Яндарбиевым, с командующим чеченскими силами Асланом Масхадовым и так далее.
Мы приехали туда, и я помню, что практически сразу же пришлось поехать в другое место, потому что прибежал человек из вооруженной структуры чеченской и сказал, что только что буквально на окраине, или невдалеке, куда могут отвезти, разбомбили дом. И если кто-нибудь из депутатов еще не видел, как это происходит, когда только что разбомбили дом, он может поехать и посмотреть. Поехали мы втроем: Анатолий Шабад, Виктор Шейнис и журналист, я. Мы увидели серьезно разрушенный авиационным ударом пяти- или семиэтажный дом, точно не помню. По возвращении в так называемый «Дворец Дудаева» я сделал последний в этот день удачный звонок.
Я позвонил коллегам на «Эхо Москвы» и рассказал об увиденном. А буквально через некоторое время к нам в те помещения дворца, которые были, пришел помощник Джохара Дудаева, и сказал, что выйти из дворца уже не получится, потому что в город вошли танки. И сейчас в разных местах города: на железнодорожном вокзале, в других местах, происходит бой с танковыми частями, вошедшими в город.
В течение половины дня 31 декабря при мне Сергей Адамович Ковалев и его коллеги пытались связать с Москвой для того, чтобы выяснить природу приказа о штурме, откуда идет разрешение на это всё. Когда стало понятно, что телефонной связи нет, голосовой, пытались по какой-то из линий (тогда все было очень мудрено, и факс стоял отдельно, на отдельной линии) отправить факс Андрею Владимировичу Козыреву, который тогда был министром иностранных дел России и членом той же партии, что и Сергей Ковалев.
То есть, демократический выбор России. Ничего не получилось. И оставалось, фактически, только тем, кто активно не принимал участия в событиях, оставалось только ждать, дойдут ли бронированные части российский армии до дворца и расстреляют ли его, или этого не произойдет. В течение первых суток продолжался очень тяжелый бой и в течение первых же суток Сергей Адамович Ковалев, поражая всех людей, которые там были, своим спокойствием и мужеством, вместе с различными военачальниками чеченской обороны, в т.ч. с самим Асланом Масхадовым, присутствуя на переговорном пункте (там была отдельная комната с большим количеством радиостанций) пытался добиться прекращения огня со стороны чеченцев, потому что было понятно, что танковые штурмы захлебываются полностью.
Танки выходили на перекрестки чеченской столицы, которые были уже фактически задолго до этого пристрелены и натренированы чеченскими бойцами еще в ходе 26 ноября, и так далее. Оборона была серьезная. И люди гибли в очень большом количестве. То есть, с чеченской стороной — добиться прекращения огня, а со стороны российской армии — выйти из города. При условии того, что никто не будет друг в друга стрелять.
Ковалев на моих глазах предпринимал эти усилия часами. Никого при этом не считая своим или чужим, пытаясь добавиться того, чтобы жизни были сохранены. Очень хорошо помню реакцию одного из российских командиров, когда один из российских командиров начал отвечать Ковалеву, как мы сделаем, и сделаем ли мы это, и будут и гарантии. Второй начал по связи его затыкать и кричать: «Перестань с ним говорить! Это такой же Ковалев, как я балерина». Это я помню очень хорошо. Что может быть в боевой обстановке оправдано, потому что люди думали, что, может быть, их хотят заманить на какие-то иные улицы и там расстрелять. Как всегда у миротворцев ноша очень тяжелая.
Это то, что происходило в Новый год. Собственно, Новый год мы встретили в так называемом дворце Дудаева, и я лично оставался там до 2 января. Хотя 1 января под вечер немножко полегчало. С обстрелом уже было понятно, что с обстрелом жизней потеряно огромное количество. Штурм захлебнулся. Российское командование, видимо, что-то будет предпринимать. И новое, например, дальние обстрелы города, что потом и последовало. И даже 1 января вечером в «Дворец Дудаева» пробились журналисты. Например, Лена Масюк в НТВ, которая совершенно неожиданно свалилась нам на голову. Мы думали, что по городу нельзя пройти.
Конечно же, всё это периодически возобновлялось: продолжались обстрелы самого дворца Дудаева постоянно, продолжался ответный артиллерийский огонь с двумя или тремя пушками как минимум от дворца Дудаева. В общем, 2 числа стало понятно, что какой-то части депутатов и журналистов нужно выбираться из этого помещения, чтобы добраться до Махачкалы, может быть. Все пытались все-таки сначала поехать в Назрань. Добраться до Назрани, оттуда поехать в Москву и дать информацию из первых рук, что происходит. Потому что очень долго не было ощущения, что в Москве хотя бы что-нибудь знают об этом событии. Настолько всё кроваво и спонтанно происходило в эти двое-трое суток первых.
Сначала уехал министра Курочкин, член Совета Федерации, некоторые из его коллег из государственной думы. Потом Глеб Пономарев. К средине, точнее, к вечеру 2 января во дворце оставались Сергей Ковалев, Михаил [неразборчиво 01:04:59], Валерий Борщев, Юрий Рыбаков, депутаты государственной думы, демократы, диссиденты. Очень смелые и достойные люди. А у меня было личное приключение. Пришел вниз помощник Дудаева, Маулен Салан, сказал, что надо передать через Курочкина, который к тому времени уже уехал в Назрань, письмо от Дудаева в Совет Федерации. Кто знает Курочкина в лицо? По-моему,в меня ткнул и сказал: «Вот он точно знает». Я взял эту бумажку. Пришёл человек из, насколько я понимаю, личной охраны Джохара Дудаева или близкий. В любом случае, это был человек, которого я неоднократно видел внутри дворца.
Он сказал: «Я сейчас подгоню машину, а ты быстро-быстро беги через площадь, чтобы не накрыло». Действительно, он подогнал машину. Было небольшое затишье. Но как только я выбежал из дворца, нас накрыло очень прилично. Пришлось, зажав руками голову, бежать, нырять в машину. Он очень быстро стартовал с этой площади. И мы доехали сначала до Самашек, потом до Назрани. Насколько я помню, и как он мне объяснил, блокпосты российской армии и ОМОНа он проходил с помощью кошелька. Что еще нужно сказать? Я постараюсь побыстрее закончить.
Внутри дворца Дудаева в середине 1 января скопилось довольно большое количество российских военнопленных. Они было очень растеряны. Там были молодые ребята 18-19 лет, которые на вопросы «Как вы сюда попали?», а именно, совсем близко к дворцу, рассказывали историю, что им отдавали по радиосвязи самые разные приказы. Идти сначала за скорой помощью, потом пристроиться к какой-то колонне, потом следовать в этой колонне. «А очнулся я, то есть, понял, что происходит» — как говорил один солдат, я прям радом стоял и слышал это — «Когда поняли, что машина комбата горит. Тут мы из своей стали выпрыгивать. Тут нас и взяли».
Надо сказать, что чеченские военные силы были очень хорошо вооружены противотанковым оружием, очень серьезно. Они явно были готовы к этому штурму. Конец моей истории — это то, что я добрался до Назрани. К этому времени Виктор Курочкин уже улетел в Москву. Я в любом случае передал то послание, которое у меня с собой было вице-президенту Ингушетии, в то время Борису Агапову. И всё. Эта встреча Нового Года в штурм для меня в Грозном закончилась. Но совершенно очевидно, что многие черты, которыми был отмечен тот новый год, продлились и во время Первой чеченской войны, и второй тоже.
Это отказ российских властей от признания того, что они сделали определённые действия или послали конкретные военные силы. Я до сих пор помню людей из пресс-службы правительства России, которые звонили постфактум, и обвиняли нас в разжигании межнациональной розни. Тем, что мы сообщали, что в Чечне уже идут боевые действия.
И, в то же время очень серьёзный момент, который отличает то время от нынешнего — это огромный политический плюрализм и возможность для сил, представленных в российском парламенте, так или иначе, проявлять свою позицию по отношению к войне в Чечне, которая шла полным ходом...
Еще по теме:
- Сергей Митрохин: Когда начинается война, становится гораздо проще врать обществу
- Григорий Явлинский: «Мы предложили Дудаеву себя в обмен на пленных российских военнослужащих»
- Лев Шлосберг: Войну может остановить только правда о войне
- Аркадий Бабченко: Тот, кто войну начинает, начать ее может, но остановить уже не сможет никто
