Чаще всего его называли историком. Но о том, каким неполным и беспомощным выглядит такое сугубо профессиональное
определение этой выдающейся личности дал как-то понять сам
Гефтер в интервью Швейцарскому радио:
Вопрос: Михаил Яковлевич, что значит для вас история?
Ответ: История - моя профессия, но это и моя жизнь. А
стало быть, и то, что я в ней приобрел, и то, что потерял.
Чего было больше? Чтобы ответить, нужно бы о многом сказать
и назвать немало имен...
Один из нас познакомился и сошелся с М.Я. где-то в конце
60-х годов, когда последние надежды хрущевской "оттепели"
были раздавлены гусеницами наших танков в Праге и перед московскими интеллигентами в который раз встал извечный российский вопрос: что делать?
Другой - в начале горбачевской перестройки, когда активно формировалось демократическое движение, и той же интеллигенции уместнее было задаться вопросом: чего не делать?
Но не только мы можем подтвердить, что многие, и, быть
может, лучшие ответы тех лет были рождены на "сходках" в маленькой квартирке Гефтера в Черемушках, под воздействием его
необычайно мощного интеллекта. Эти ответы вошли в сердцевину
идеологии демократических реформ, которые с середины восьмидесятых, что ни говори, все-таки взяли свой старт.
И тут к самому Гефтеру можно целиком отнести то, что он
сказал в свое время об Андрее Дмитриевиче Сахарове:
- То, что сделал Сахаров - это дал людям "спасающее время". Не формальную оттяжку, не просто некий срок, который
суждено отбыть на этом свете, а смысл бытия в данном застойном временном поле, чтобы осадить, обуздать, разложить и пережить тиранический режим.
Всего за несколько дней до своего рокового часа Гефтер
звонил по телефону и после обычных в таких случаях расспросов
обо всех домочадцах, вслед за характеристиками действий российской власти в Чечне, неожиданно бросил, как бы вскользь:
- Вот и моя жизнь пошла прахом.
Истинный смысл сказанного можно понять, лишь зная Гефтера, исключительно остро переживавшего за все происходящее
вокруг. Но здесь примешалось еще и другое. Гефтеру всегда
хотелось объять необъятное. Хотя он при этом лучше других
представлял себе неприступность универсального. Этот неугасимый утопический импульс - не каприз , а склад гефтеровского ума, необычайно близко стоящего к универсальной природе
человеческого мышления в целом.
А каков диапазон его интересов!
Поиски передовой русской мысли ХIХ века и "Мир Миров"
кануна века ХХI; Пушкин и Шекспир, Маркс и Россия, народники
и Ленин, Герцен и Бухарин; многоукладность предоктябрьской
России и современная кооперация; законы эволюции мировых цивилизаций и перестроечная злоба дня, и многое другое.
Мозг небывалой вместимости тем не менее испытывал тяжелые затруднения: как бы постоянно задыхался от нехватки физического времени, от сопротивления материалов земной жизни,
к тому же - спертый воздух социального времени, в котором
мыслителю выпало жить: разгром сектора методологии истории,
которым руководил Гефтер; уход в середине 70-х из института
истории АН СССР на досрочную пенсию; выход из КПСС в 1982
году.
Такое "обретение" свободы не приносило освобождения от
заботы о хлебе насущном.
Жизнь Гефтера - пример острейшего конфликта между беспредельными возможностями и притязаниями духа, действующего в
своем собственном вольном ритме, и затвором косной телесной
реальности, в который, увы, от первого до последнего вздоха
был заключен мыслитель.
И еще одно, горькое и обидное. Фронтовик-доброволец с
41-го, боец истребительного батальона Красной Пресни, сражавшийся и тяжело раненый на подступах к столице, кавалер
солдатской "Славы", Михаил Гефтер всего каких-то 3-х месяцев не дожил до 50-летия Победы.
Вместе с тем конфликт внутренний, касающийся индивидуальности Гефтера, мучительно сказывался и на отношениях этой
личности с обществом. Гефтер и в самом деле намного опередил
свое время. И это не из ряда затасканных выражений, а строгий факт его биографии. Например, все "открытия" перестройки, объявленные "сверху", и приводившие в восторг их авторов, а также часть экзальтированных интеллигентов, для Гефтера таковыми не являлись. В статьях и выступлениях этих лет
он как бы недоумевал огорчаясь: - Ну что вы застряли и сидите на этакой мели? Настоящие глубины еще впереди.
Общаясь с Гефтером, многие улавливали в нем отчетливые
черты генильности. В том смысле, какой вкладывал в это понятие еще Гете: способность все воспринять и соединить в собственое открытие. Он был постоянно как бы погружен в облако
новых начинаний, литературных и исследовательских замыслов,
новых проектов, набросков, изысканий. И то, что воплотилось,
по сравнению с необъятной массой замыслов, кажется карликом.
Однако открывшие книгу Гефтера "Из тех и этих лет",
единственную изданную при жизни автора в 1991 году благодаря заботам энтузиастов-кооператоров из российской провинции,
вполне смогут оценить величие этого маленького шедевра. "Былое и думы" Гефтера здесь только заявлены, но заявлены вполне определенно. Поразительная особенность книги в том, что
по большей части самиздатовские тексты "тех лет", то есть
доперестроечного периода, принципиально не отличаются от работ "этих лет", созданных уже в годы дозволенного самовыражения и гласности.
Гефтер всегда работал, как бы забыв о существовании цензуры, не ведая характерной для "просвещенного" советского
мозга самоцензуры. В обоих отрезках времени, вопреки огромному их различию, сам Гефтер - одинаков. Он оставался самим
собой. Когда было "нельзя", он думал и поступал так же, как
и тогда, когда стало "можно". Поэтому духовное наследие Гефтера исключительно целостно и внутренне едино. Его структура
изначально задана суммой главных проблем, поставленных историей перед страной и перед всем человечеством и бесстрашно
включенных историком в ход своих мыслей.
В статье о Гефтере его более молодой друг Владимир Максименко точно определил значение опыта М.Я., насущного и для
всей современной цивилизации - опыта "негласного противостояния и самостоянья единиц. Тех, для кого старая задача -
"жить не по лжи" - обернулась другим вопросом: как во лжи -
жить? Как жить, разделяя судьбу своего народа, но отвергая
подлог мыслей и самоумерщвление души, на которую толкала
"разумная действительность"?"
Десятилетие реформ показывает, что опыт Гефтера оказался
весьма плодотворным. И что важно: в этом опыте наработан колоссальный задел и достигнуты такие духовные высоты, к которым мы едва только начали приближаться.
Надежды современников Гефтер, можно сказать, оправдал.
Однако современники не во всем оправдывают надежды Гефтера.
В упомянутом телефонном разговоре, имея в виду вандализм в
Чечне, Михаил Яковлевич заметил: - Это не частность. Что-то
на рубеже тысячелетий происходит с человеком...
Зная многочисленные суждения Гефтера на эту тему, можно
допустить, что он бы мог выразить свою мысль и по-другому:
- Человек все еще не произошел. Возможно, он только только происходит в истинно человеческом образе, но это лишь
предположение, скорее желаемое, чем действительное.
Несмотря на все уроки ХХ века не произошло формирования,
как выражался Гефтер, нравственности мозга, то есть, органичного самому мышлению свойства согласовывать и проверять
свои поступки и действия с нравственным императивом.
Несметные стада лишенных этой способности, так называемых "неполных людей" (Герцен), карабкаясь по лестницам разбухших властных структур, забрались на подмостки мировой истории и взывают оттуда: - За нами!
В этом новом нашествии варваров Гефтер видел смертельную
опасность для всей человеческой цивилизации на выходе ХХ века, и особенно для сохранения и благоденствия России, испокон
веков терзаемой чудищем бюрократии.
Как историк, более того, специалист по философии истории, Гефтер мог бы жить-поживать в прохладной тени отвлеченных понятий, безмятежно созерцая "твердую поступь истории".
Но не было для него более чуждой и враждебной философии,
особенно в отношении человеческой истории, чем это хамство
"общих соображений", которыми в чисто эгоистических целях
попирают и топчут живое отдельное, частное, конкретное и индивидуальное. Когда, ссылаясь на "поступь истории", уничтожают человека.
Во всех своих звеньях историческая философия Гефтера перекликается со знаменитой строкой поэта: все прогрессы реакционны, если рушится человек.
Особенное омерзение нынешней чеченской войны Гефтер видел в упрямых, хотя и неуклюжих, попытках ее поджигателей
оправдать разбой некими высшими интересами. Сильнейшее негодование у него вызывали заявления новоявленных великодержавных милитаристов и их политических адвокатов, вроде того,
что колесо истории, повернувшись, сотрет в памяти россиян
конкретные страдальческие черты чеченской трагедии, бесчисленные кровь и смерть, надругательства над людьми, оставив
взамен нечто "великое единое целое".
Он считал подобные доводы лежащими за пределами обсуждения, подлыми по мотивам и спекулятивными по существу.
"...если б довелось мне успеть сказать последнее слово,
то (да простят мне близкие, мною любимые) этим словом было
бы сейчас - о м е р з е н и е".
Это чувство оказалось "впопад" с настроениями многих и
уже не раз цитировалось. Но Гефтер не был бы собой, если бы
вслед за тем, как прозвучал его "голос из вынужденного одиночества", не постарался использовать еще один шанс. И как
только вернулись силы - он пишет свой последний проект - "Кодекс Гражданского Сопротивления" - в котором выдвигает проблему "упреждающего сопротивления".
"Окраинный Грозный, - пишет Гефтер,- испепеляемый, с неубранными трупами на улицах, подвел черту. Нет, он не упразднил (пока?) все новшества, клонящие к демократизации. Но
он обнаружил с пронзительной силой их НЕДОСТАТОЧНОСТЬ. И их
н ес о е д и н я е м о с т ь в солидарный заслон - без особого усилия, которое, не требуя от его участников тождества
во взглядах, позволит им, однако, совместно оградить граждан России от авторитарного беспредела."
"Упреждающее сопротивление - вот проблема внутри всех
проблем", - считает Гефтер. "Опоздание опасно и преступно.
Иллюзии сотрудничества с хозяевами Кремля на условиях, ими же
диктуемых, уже вчера достигли степеней регулярного самообмана, сегодня же прямо поощряют обман, какой силится достичь
любого человека и завладеть им."
И далее М.Я. формулирует некоторые исходные положения
Кодекса, в том числе следующие:
- Насилие является едва ли не самой драматичной коллизией современности. Масштабы и суть его сугубо непросты и вряд
ли могут быть ограничены невиданным ростом преступности, ее
набирающей силу организованностью и просачиванием во все
эшелоны власти. Это лишь верхушка айсберга, придонное основание которого - спазматический быстрый разлом привычных
ценностных ориентиров. Страх встает в общую строку с вожделениями скорой наживы и с высвобождением инстинктов, подавлявшихся десятилетиями, но не уничтожимых по самому происхождению своему..."
В идее Гражданского Сопротивления - Гефтер видел гигантский по своей потенции "феномен антинасилия", ибо, - считал
он, - "ГС освобождает от массового страха и дает выход энергии суверенности и отпора, направляя ее в русло предметно
реализуемой инициативы. Особенно сказанное, - подчеркнул
Гефтер, - относится к молодежи"
Будет ли этот последний гефтеровский проект услышан? И
если - да, то не окажется ли еще одним "невпопадом"?
Михаил Яковлевич часто говорил и писал вопросами. Их в
его текстах, в его размышлениях, пожалуй, больше, чем ответов. Новыми вопросами он как бы раздвигал диапазон человеческих проблем. Он и молодых призывал: - "Спрашивайте! Но
ответ вам придется добывать самим, беря на себя и тяготы добывания, и ответственность за найденные решения - перед теми, кто будет после вас."
И вот мы - уже "после него". А он, обозревавший "Мир Миров" и всю жизнь старавшийся понять "страну стран", лежит перед нами спокойный, такой маленький и беззащитный, столь много думавший о смерти и о том, "каково там?". И он как бы говорит нам - "Простите. Вот и я ухожу..."
Простите и Вы нас, наш дорогой Михаил Яковлевич, наш дорогой эМ.Я.
"Московские Новости", №13, 19-26 февраля, 1995.
 продолжение сборника
| 
