Чечня: жизнь человека должна быть
неприкосновенна
XX век оказался для России кровавым. Революции 1905 - 1906 годов вызвали
ответ государства, побивший рекорд Ивана Грозного: более четырёх тысяч
повешенных и расстрелянных. Эти репрессии, однако, - детские забавы по
сравнению с коммунистическими "достижениями". С 1921 по 1954 год только
по официальным приговорам расстались с жизнью более 643 тысяч жертв. Потом
в СССР казнили примерно по тысяче человек в год. В демократической России
за время президентства Ельцина государство убило 163 осуждённых. Пик казней,
139 человек, приходится на 1995 - 1996 годы - как раз накануне принятия
обязательств перед Советом Европы.
У нас все дела вершит Его Величество Силовой метод. Привычка вершить
дела силой укоренилась в практике правительства, каким бы оно ни было.
И на Западе - тоже. Нас Запад учил: искать мирных путей. А сам бомбил Югославию.
Увы, политика двойных стандартов западных правозащитников внесла свою лепту
в события. Мы с первых дней войны в Югославии призывали к мирному пути
решения проблемы. Но оказались без поддержки зарубежных коллег. В связи
с этим в апреле мы провели пресс-конференции, направили письмо российских
правозащитников в адрес западных правозащитников. Не помогло. Дальнейшие
же события показали, насколько бесперспективен путь насилия. Впрочем, опыт
нашей Чечни тому же учит. Между этими событиями очень много общего. Мирный
путь решения проблемы был и в Югославии, и в Чечне.
Как же было принято безумное решение начать эту преступную, заведомо
бесперспективную войну? Я был членом Комитета обвинителей общественного
Международного трибунала по воинским преступлениям в Чечне. Давая показания
трибуналу, один из представителей Администрации Президента рассказал следующее.
Долгое время не могли найти путь решения ситуации, сложившейся в Чечне
после прихода к власти Дудаева. И после выборов 1993 года Президенту предъявили
такой аргумент: смотрите, четверть голосовавших отдали свои голоса ЛДПР,
партии Жириновского. Это можно расценить так, что наше общество выступает
за силовой путь решения проблем. Результаты выборов были истолкованы как
благословение на войну, на достижение цели всеми доступными средствами,
на убийство собственного народа.
Я, направленный фракцией “Яблоко”, прибыл в Чечню вместе с группой депутатов-правозащитников
сразу же после начала бомбардировок Грозного, 13 декабря 1994 года. Мы
сделали все, чтобы предотвратить войну. Когда мы встречались с нашими военными,
которых послали в Чечню, они требовали от нас: решайте здесь вопросы политическим
путем, зачем вы нас сюда прислали. И мы старались найти политический путь
решения проблемы. Мы подготовили протокол переговоров, где чеченская сторона
сняла вопрос о выходе Чечни из состава России. Этот документ через министра
иностранных дел Андрея Козырева, с которым мы постоянно держали связь,
был передан руководству страны. Увы, Президент не прислушался к нашим предложениям.
И 31 января, в новогоднюю ночь, начался штурм Грозного. Российское правительство
ничего не сделало, чтобы гражданское население могло покинуть город. На
автобусную станцию Грозного каждый день приходили люди с вещами, и только
три колонны автобусов, по три-четыре машины каждая, выделенные МЧС Ингушетии,
вывезли ничтожную долю желающих покинуть опасный город. Перед этим мы ходили
по подвалам, где прятались от бомбардировок люди, желающие эвакуироваться,
- таких людей были тысячи. Но правительство и Президент не думали о судьбе
этих людей, их жизнь была им не дорога. И во время штурма Грозного, по
подсчетам “Мемориала” (официальных данных нет и не будет), погибло порядка
20 тысяч человек. Это в основном были русские, которые не имели возможности
покинуть город. И тогда мы решили, что руководитель нашей депутатской группы
Уполномоченный по правам человека РФ Сергей Ковалев должен встретиться
с Президентом. И он встретился с ним 6 января 1995 года. 40 минут Президенту
приводились все доводы за прекращение войны или по крайней мере за установление
перемирия, во время которого можно было бы эвакуировать гражданское население,
вывезти раненных, освободить пленных.
Но не только правительство и Президент несут ответственность за эту
войну. “Яблоко” и в декабре 1994, и в 1995-ом неоднократно предлагало Думе
принять документы, которые бы позволили прекратить войну. Но коммунисты,
аграрии, ЛДПР не поддерживали эти предложения. Им тоже был по душе силовой
путь решения проблемы. Вот и показатель отношения к ценности человеческой
жизни наших властных структур. Последствия этой позорной войны хорошо сегодня
хорошо известны. Известно и ожесточение людей, которое спровоцировано этой
войной. Очень характерно: когда в Грозном устроили публичные казни, то
в Москве 65 процентов опрошенных отнеслись одобрительно к этому варварскому
акту.
Поэтому “Яблоко” считает чрезвычайно опасным девальвацию ценности
человеческой жизни, какими бы аргументами эта девальвация ни оправдывалась.
ХХ век ввел чуть ли не в норму злодейство, акт злобы, человеконенавистничества
называемый терроризмом.
Терроризм всегда пытался прикрыться благородными целями. Русские террористы
ХIХ века, убивая царя, видных чиновников, тоже говорили, что это благое
дело, что они расчищают путь человечеству к светлому будущему. И заметьте,
как сторонники смертной казни убеждают, что государства не убивают, а казнят,
так и террористы никогда не говорят, что они убивают, они говорят: “Мы
казним”.
Терроризм стал формой борьбы за те или иные социальные цели. Красный
террор большевики устроили вначале как бы в отместку за убийства своих
товарищей, а потом террор в Советском Союзе стал нормой, стал методом построения
общества, стал привычкой. Таким образом в нашей стране было уничтожено
более 50 миллионов человек.
Вот и во время чеченской войны около полутораста террористов Шамиля
Басаева - хорошо обученных, я думаю, что они уже тогда, в 1995 году, проходили
школу за границей, - опять же прикрываясь благими целями, что якобы таким
образом они хотят остановить войну, совершили террористический набег на
больницу в Ставропольском крае, в г.Буденовске. Этот набег выходит
за все рамки. Прикрываясь женщинами и детьми, как живым щитом, группа террористов
захватила городскую больницу с роддомом. Во всех религиях мира, в том числе
и в исламе, ребенок до пяти лет - это как ангел, и покуситься на его жизнь
- тягчайший грех. Это - разрушение моральных основ, созданных человечеством
за многие тысячелетия.
Итак, банда овладела больничными корпусами. В Буденовск стали прибывать
военные. И мы тоже поехали. Мы - это группа депутатов, которая была в Грозном
во время штурма в декабре 1994 года. Мы приехали в Буденовск, поскольку
надо было ехать. В первый день пытались выяснить ситуацию, а утром проснулись
от перестрелки. И поняли, что начался штурм больницы. Это было ужасно.
Ужасно, потому что бандиты, захватившие больницу, были профессионалы. Они
умели не только брать заложников, но и уходить от пуль. Нам было ясно,
что при штурме большая часть погибших будет не среди террористов, а среди
мирного населения. А можно ли мстить террористам, жертвуя таким огромным
числом невинных жизней? Конечно, нет. Надо было искать другие пути.
И вскоре к нам (мы находились в здании администрации города) прибежали
врачи, которых под белым флагом выпустили из больницы. Они рассказали о
ситуации в больнице и дали нам телефон Басаева. Мы позвонили Басаеву и
стали вести переговоры. Первое наше предложение было: выпустите всех, кого
вы захватили, и мы готовы занять их место, придем вместо них и будем вашими
заложниками, если вам это так необходимо.
Нет, Басаев согласием тогда не ответил. Но разговор этот был не бесполезен.
Вскоре после нашего разговора Басаев выпустил всех из роддома. Второй результат
- он снял своих бандитов, охранявших неврологическое отделение, и оттуда
тоже вышли люди.
Мы решили вести переговоры и дальше. Связались с Москвой, сообщили о
ходе разговора, эта информация дошла до премьер-министра Черномырдина,
и вскоре в переговоры с Басаевым вступил начальник Ставропольского краевого
отделения милиции, а еще позже и сам премьер-министр. Однако к вечеру,
часов в восемь, мы почувствовали, что дело идет совсем не к тому. Днем
депутаты свободно проехали в больницу, а вечером нас туда уже не пускали
федеральные войска. Там остались двое наших коллег - депутатов Рыбаков
и Курочкин. Когда мы вернулись в отделение милиции, федерального руководства
там не было. Мы сидели в приемной, пытались звонить в Москву, но какой-то
нижний чин нагло опускал руку на рычаг, ухмыляясь, разъединял совершенно
откровенно. Стало окончательно ясно, что готовится штурм, будет много жертв
среди заложников, а бандиты скорее всего уйдут.
У меня тоже вызывали гнев бандиты, я знал, что эти люди без чувства
жалости могут совершить любое убийство, но платить за жизнь таких злодеев
жизнями наших невинных людей, на мой взгляд, недопустимо. А вот те, кто
руководил этой операцией, решили что - можно. Причем, без всякой гарантии,
что Басаев будет захвачен.
А то, что главари в таких случаях остаются невредимыми, подтверждал
и налет в Первомайске, где совершенно разбили село, а Радуев - ушел от
наших войск. И здесь бы Басаева не взяли.
Вот поэтому мы звонили в Москву.
Мы хотели довести до сведения правительства, что готовится штурм. Разговор
был тяжелый, именно в эту ночь у Сергея Ковалева случился инфаркт. Тем
не менее, нам удалось связаться с Москвой. Утром мы ушли из милиции, Ковалева
отвели в другое место, поскольку ему было плохо, а сами расположились с
журналистами у входа в больницу, где стояла наша охрана. Мы ждали, как
будут разворачиваться события. И действительно, наш звонок в Москву возымел
действие - все-таки было принято правильное решение: штурм не проводить.
Днем Басаев принял наше предложение. Он согласился обменять нас на всех
женщин и детей. Террорист был готов оставить больницу, взяв нас в заложники.
Но нас ему было мало, он требовал, чтобы рядом с каждым его бандитом в
автобус сел заложник. Их было около 150, и значит, нас должно быть столько
же. Кроме нас добровольно согласились стать заложниками журналисты и молодые
мужчины - жители Буденовска.
Мы прошли в автобусы. Техника была такая: заложник сидит у окна, террорист
с краю, если начнется стрельба, то первым пострадает заложник. Я сидел
на первом ряду у окна, рядом сел кто-то из главарей, но не Басаев и не
его заместитель.
Очень важный факт: спецслужбы всем нам предлагали подписать такую бумагу:
“Я добровольно присоединяюсь к банде Басаева, сознавая всю меру ответственности
за последствия”. Журналистам предлагали, предлагали и нам, депутатам. Мы,
конечно, отказались, но журналисты подписывали, без этого их спецслужбы
не допускали в автобусы, хотя сами же руководители спецслужб и предложили
им быть в качестве заложников.
Выехали мы часа в три дня. Когда ехали, над колонной и перед автобусами
баражировали вертолеты. Пересекали путь, бросали перед колонной дымовые
шашки. Цель была простая: спровоцировать террористов на стрельбу, и под
этим предлогом расстрелять всю колонну. В одном месте колонну остановил
вертолет, из него вышел офицер, по бокам - автоматчики федеральных войск,
и предложили Басаеву изменить маршрут. Тот согласился.
Все это вызывало большую тревогу, я как сейчас помню, ребята молодые
все время ко мне обращались: товарищ депутат, мы останемся живы, все будет
нормально? Они очень рисковали. Я их успокаивал, хотя у меня не было никаких
оснований. Но они жались ко мне, как дети.
То, что федеральные войска предпримут какую-то операцию по захвату банды,
я предполагал, никто из нас не рассчитывал, что путешествие будет спокойным.
Мы допускали, что они могут расстрелять автобусы с нами и бандитами. Но,
тем не менее, надеялись, что наши войска придумают более тонкий вариант
поимки бандитов. И в один момент я даже подумал: вот, он, начинается захват.
Мы долго ехали, жара, июль, у нас кончилась питьевая вода. Ночью, часов
в 12, близ какого-то населенного пункта нам подвезли воду. И все свободно
- и террористы, и мы - бросились пить. Никто нас не контролировал, все
были абсолютно свободны, это был момент, когда можно было напасть на террористов
и обезвредить. Когда мы вышли к воде, я озирался. Я так и думал, что сейчас
ко мне кто-то подойдет, шепнет на ухо, отойдите в сторону, и еще что-то,
скажите остальным заложникам, чтобы они легли на землю, ну не знаю, что
можно было еще предпринять. Наверное, я не профессионально, по-дилетантски
размышлял, но что-то в этом роде должно было произойти. Думал, вот сейчас
начнется, надо будет ложиться на землю, чтобы пули пролетали мимо. Где-то
внутренне я был к этому готов. Но все было тихо.
Тогда я подумал другое: а, что ж я не догадался! Вот мы пьем, а в воду
наверняка положили снотворное. Это ж наши привозили воду. Напившись, я
сел в автобус. И стал спокойно ждать конца операции. А водителя, подумал
я, наверняка предупредили: не пей воду, на тебе другую. Можно было все
это сделать. Но - нет. Никакого снотворного в воде не оказалось.
Приехали в Хасавьюрт, где была долгая остановка. Выходили из автобусов
свободно. Басаев оттуда свободно ушел, другие террористы спокойно остались.
Нас повезли в другое село, Зондак. Тут был конец пути. Помню, как глава
администрации города Буденовска, который тоже поехал с нами в качестве
заложника, торопил нас поскорее уйти, едва мы вышли из автобусов. Я понял,
что сейчас будет налет на террористов. Но никаких ударов - бомбовых, ракетных,
артиллеристских по террористам не было.
Возникает вопрос: так чего же наши хотели?
Готовили захват террористов, рискуя сотнями жизней мирных людей, - и
не пытались обезвредить бандитов, когда это можно было сделать без жертв
или с минимальными жертвами. В итоге вызвали раздражение жителей Буденовска
против тех, кто не допустил страшной бойни в больнице, настроение было
убивать бандитов любой ценой. По Буденовску ходил слух, якобы муж встретил
свою жену, вышедшую из больницы и сказал: уж лучше бы ты погибла там, зато
мы добили бы этих гадов. Мне трудно представить такого мужа, но обстановка
была такова, что такая сцена воспринималась как возможная.
Такова у нас ценность человеческой жизни.
Террористы презирают человеческую жизнь, и собственную - тоже, они готовы
жертвовать собой. Первые росийские террористы, в частности, Каляев, убивший
Великого князя Сергея Александровича, на предложение жены убитого Елизаветы
Федоровны, что она пойдет к государю и попросит помиловать его, ответил
отказом. Он сказал: не надо этого делать, я отнял жизнь человека, я должен
за это отдать свою.
Это логическая позиция террористов, им важно убить. Так вот не становимся
ли мы, общество, на позицию террористов, которым важно убивать? И ради
этого губить невинных людей?
Терроризм - страшное зло ХХ века, террористы - вне морали, они подлежат
самому суровому наказанию. Но нельзя же за жизнь злодея платить десятками-сотнями
жизней наших людей.
То, что происходило тогда в Буденовске, честно говоря, очень напоминает
нынешнюю ситуацию на Кавказе, только масштаб гораздо больше.
Тогда возникал вопрос, а как же пробрались террористы до Буденовска
через множество блокпостов? Когда их останавливали, бандиты говорили, что
везут груз “200”, то есть гробы, и давали взятки, чтобы не заглядывали
в кузов. Суммы, кстати, называют не очень-то большие. Тот же самый Шамиль
Басаев до того, как перейти с бандформированиями границу Дагестана, свободно
разъезжал по Дагестану, изучал ситуацию, его там многие видели. Никто и
не подумал его захватить, хотя он давно объявлен террористом, было объявлено,
что он отвечает за гибель многих людей. Ничего не было сделано, Басаев
ушел со своими боевиками из Дагестана. Как это так, почему?
И сегодня война, и мы не видим и не слышим о массовые поражениях боевиков,
что обезврежены их главари, что взяли в плен группу боевиков. На передаче
Евгения Киселева “Глас народа” представитель подразделения “Альфа” на вопрос:
вы могли бы определить местонахождения Басаева и уничтожить его? На что
руководитель “Альфы” ответил: “Могли бы. Если б нам такая задача была поставлена”.
Так что же это за война такая? Выходит, спецслужбы не получали
задания уничтожить главарей террористов, а происходит массированное
уничтожение самых разных сил и людей. Никто не анализирует, каково соотношение,
какой процент - уничтоженных террористов и мирных жителей, наших военнослужащих.
В первой войне не подумали, что во время штурма Грозного погибнут 25
тысяч мирных жителей, в основном русских. Сейчас не подумали, что будут
бежать в основном женщины и дети. Конечно, контроль на границе должен быть,
чтоб не просачивались боевики. Но почему не пропускать женщин и детей?
Это просто наплевательское отношение к людям, при этом не ставится задача
добить боевиков. Так что же происходит? Почему в Новолакске Басаев и Хотабб
спокойно ушли со своими боевиками? Почему сейчас гибнут мирные жители?
Любую “мочиловку” могут сделать - это пожалуйста. А вот к работе тонкой
оказались не готовы. И борьбу с терроризмом подменяют массовыми бомбардировками,
которые не приводят к гибели террористов, а губят мирных жителей. Расчет
на то, что это акция устрашающая - не оправдан. Эта акция ожесточающая.
Люди, родственники которых погибли во время налетов, солидаризируются с
бандитами, они становятся на их сторону. Так уже было в той войне. Вначале,
когда началась чеченская война, я хорошо помню, что по крайней мере
половина жителей республики были против Дудаева. Началась война, пошли
жертвы, и они перешли на его сторону. Так будет и здесь.
В прошлой войне обвиняли прессу и правозащитников - они помешали расправиться
с бандформированиями, довести войну до победного конца. А вот сейчас пресса
подцензурна, послушно показывает только те картины, что разрешают военные.
Правозащитников там тоже нет. В обществе утверждается ожесточение, которое
оправдало бы неправомерную жесткость, неправомерные жертвы. И люди, которые
действительно удручены горем, дают картбланш на любые военные действия.
До какого-то времени они будут давать. Но когда увидят, что действия военных
направлены не против террористов, что гибнут не те люди, в обществе изменится
отношение к этой войне.
Сегодня позиция "Яблока" по чеченскому вопросу основана на тех же принципах
приоритета ценности человеческих жизней. Мы уверенны, что "война до победного
конца" невозможна, что военные действия принесут российским семьям лишь
тысячи новых солдатских гробов. "Яблоко" настаивает на политическом решении
вопроса, на переговорной основе, с ультимативными требованиями выдачи всех
террористов либо депортации их из страны и освобождения всех заложников.
А это уже - дело политиков, успех зависит от их умения, гибкости и верности
интересам России.
Ювенальная юстиция
Пока общество беспощадно к маленькому человечку. Яблоко намерено бороться
с этим фактом, и выдвигает следующие приоритеты своей политики:
-
Гарантия общих прав ребенка,
-
Забота о тех детях, кто более всего нуждается в защите взрослых: детях
инвалидах, трудных подростках и др.
-
Создание в России института ювенальной юстиции.
“Яблоко” среди нескольких приоритетов выбрало и приоритет образования
Мы уверены, что содержание, закладываемое сегодня в наших детей, во многом
определяет наше общество завтра.
Но как общество относится к своим детям? В законе об образовании допущена
ошибка: школам дано право с легкостью отделываться от трудных учеников.
А каков результат: сегодня 10% детей школьного возраста, то есть около
двух миллионов, не учатся и не работают. На их долю приходится до 40 %
правонарушений среди несовершеннолетних.
Желание легко избавиться от детских проблем, поставив детям жестокие
диагнозы, укоренилось в нашем обществе. В 1991 году вместе с группой российских
и английских врачей специалистов и вице-спикером Палаты Лордов парламента
Великобритании баронессой Кокс мы посетили несколько домов-интернатов в
Москве и Петербурге. Результатом этих посещений была книга “Кривая отчаяния”.
Уже тогда было отмечено, что по отношению к детям действует принцип гипердиагностики.
Порой достаточно энуреза, чтобы “неудобного ребенка” поместить в такой
дом-интернат. И жизнь ребенка идет по заранее известной схеме: из детского
дома для детей-инвалидов –в дом инвалидов для взрослых, затем, в дом престарелых,
и наконец, на кладбище.
Детские учреждения – одна из многих темных нор российской действительности,
где в условиях бесконтрольности и безответственности зачастую творится
правовой, финансовый и прочий беспредел.
В 1997 году я обратился к председателю Правительства с предложением
передать интернаты для детей-инвалидов из системы социальной защиты в ведение
органов здравоохранения. Это же логично: больных надо лечить. Пусть эти
дети и не станут полностью здоровыми, но в результате лечения тот ребенок,
который может только лежать– сядет, который сидит – встанет, который может
сам стоять – начнет ходить. Тем не менее, большинство органов власти субъектов
федерации и правительственных ведомств высказались против такой передачи.
Это циничная позиция, поскольку ведомствами движут не интересы детей, а
опасение потерять статью финансирования
Депутаты фракции “Яблоко” активно работали над законом об основных
гарантиях прав ребенка в Российской Федерации. Мы расцениваем это как начальный
этап, а дальше будем ставить вопрос о замене интернатов семейными детскими
домами и патронатными семьями.
Цивилизованный мир давно уже понял, что преступно содержать малышей
до 5-7 лет в детских домах. Экономически выгоднее и более допустимо с точки
зрения общественной морали, отдавать детей в семьи. Посчитайте сами: на
каждого ребенка государство тратит ежемесячно три тысячи рублей. Если семья
будет получать хотя бы треть этой суммы, выиграет и ребенок, и эта семья,
и общество в целом.
Общество должно испытывать серьезную тревогу за судьбу детей, определенных
им же в интернаты, учитывая страшные последствия, происходящие сегодня
с их выпускниками. По статистике, из 15 тысяч ежегодных выпускников детдомов
и интернатов каждый третий оказывается на скамье подсудимых, каждый пятый
становится бомжем, каждый десятый кончает жизнь самоубийством. Общество
не может не видеть этих проблем. Тем не менее до сих пор нет ведомства,
которое бы комплексно занималось проблемами детей. Министерство образования
занято одним делом, Министерство внутренних дел – другим, Министерство
труда и социального социальной защиты – третьим, Министерство здравоохранения
– четвертым…
Стране необходим орган, который бы мог координировать государственную
политику по отношению к детям. Правозащитники на специальном заседании
Палаты по правам человека ПКС при Президенте предложили учредить в России
пост Федерального комиссара по защите детства, а в регионах – уполномоченных
по правам ребенка. И на сегодня пять таких Уполномоченных действуют в регионах.
Сначала это предложение встретило резкое сопротивление властных структур
как в правительстве, так и в аппарате президента, но со временем нам удалось
доказать правильность этой идеи.
Верю, что мы добьемся и учреждения поста Федерального комиссара по
правам ребенка. Дополнительно мы хотим создать 1) книгу жалоб, в которую
ребенок мог бы записать свою обиду и получить ответ, 2) номер телефона,
по которому он мог бы позвонить, прося защиты от произвола и насилия. Ведь
взрослый может обжаловать противоправные действия против него, и только
дети у нас бесправны.
Зубы дракона, которые прорезались в виде детской преступности, растим,
увы, мы сами, “умные”, “взрослые”. Чтобы лучше это понять, посмотрите,
что творится на улицах. У нас сегодня около 4 миллионов маленьких бродяжек.
Массовый характер приобретают попрошайничество, нищенство, беспризорность
детей. Причем, многие дети имеют семью, но убегают на улицу, от неблагополучной
ситуации дома, от жесткого обращения.
По данным МВД около двух миллионов детей в возрасте до 14 лет ежегодно
становятся жертвами насилия со стороны родителей. При этом 0,1 процента
из них гибнет. В среднем около 50 тысяч детей в год уходят из семьи вследствие
физического и сексуального насилия.
Дети убегают из семьи, а милиция возвращает их туда, откуда они бежали.
Девятилетний мальчик из г. Егорьевска Московской области 28 раз убегал
из дома от избивающего его отчима, но милиция не предпринимала никаких
действий и опять возвращала ребенка в семью. Государственные органы, как
правило предпочитают не вмешиваться в дела семьи, оставляя ребенка один
на один с непосильными для него проблемами, вынуждая его совершать противоправные
действия.
Мы жалуемся, что чрезвычайно высока подростковая преступность. Государство
думает, что эту проблему можно решить лихо – совершил человек преступление,
посадили и все в порядке. Действует крылатая поговорка Глеба Жеглова: “Вор
должен сидеть в тюрьме”. Звучит красиво, это всем нравится, казалось бы,
бесспорное утверждение.
На самом деле, с ним можно спорить. Подобное решение проблемы равносильно
гипердиагностике, в нем тоже наша привычка ставить диагноз неизлечимости
любых болезней. Это же действительно проще всего. Подобная привычка укоренилась
и на государственном уровне.
Не должен подросток, укравший коробку “сникерсов”, сидеть в тюрьме.
Потому что, посадив за первое незначительное правонарушение из этого трудного
подростка (а может он вовсе и не трудный, случайно оказался в плохой компании)
мы выращиваем преступника-рецидивиста, программируем ход дальнейшей жизни
человека.
“Яблоко” своей деятельностью напоминает, что сегодняшняя система следствия,
судов над подростками – порочна. Так мы лишь увеличиваем преступность.
Перед обществом неизбежно встает проблема создания специальных судов для
ведения дел подростков.
Я инициировал подготовку закона о ювенальной юстиции и уже располагаю
двумя концепциями для законопроекта, которые ставят вопрос шире: ювенальная
юстиция как система предотвращения детской преступности, как работа с теми,
кто совершает проступки.
Ювенальная юстиция – это особое судопроизводство. В Швеции, например,
где есть ювенальная юстиция, количество тюрем уменьшается. Там идут на
все, чтобы подросток избежал камеры. В частности, есть “виртуальные тюрьмы”,
когда оступившийся человек наказывается ограничением свободы, только следит
за ним не надсмотрщик, а специальный датчик, прикрепленный на руку. Во
многих странах к подросткам применяют совсем иные правоохранительные меры,
чем ко взрослым. В Англии, например, полиция, задержавшая подростка, не
может осуществлять какие-то действия по отношению к нему до прихода родителей
или опекунов. Детские закрытые учреждения в Польше называются школами закрытого
типа с воспитательным или реабилитационным уклоном. Кроме таких школ, юного
правонарушителя могут поместить в приёмную семью для перевоспитания или
"прикрепить" к нему особого куратора для наблюдения за поведением.
Вспомним историю: первый суд для несовершеннолетних в России был создан
в Санкт-Петербурге в 1910 году. В законодательстве России конца XIX века
содержались юридические нормы, предусматривавшие уменьшение тяжести уголовного
наказания для несовершеннолетних. Как уголовное, так и уголовно-процессуальное
законодательство включали положения о повышенной юридической защите несовершеннолетних
по сравнению с взрослыми подсудимыми. Многое мы уже утратили.
Наше ювенальное судопроизводство находится в глубочайшем кризисе. Самое
большое количество осужденных находится в колониях вовсе не за грабежи,
разбои, изнасилования или нанесение тяжких телесных повреждений. Более
53 процентов – подростки, совершившие кражу. Часто это мелкая кража.
Если кража групповая, то есть из палатки коробку “сникеросов” вытащили
двое или трое ребят, то они в соответствии с нашим уголовным кодексом получают
срок более трех лет. Летом в московском СИЗО-5 мы обнаружили худенького
мальчишку, 15-летнего жителя подмосковного села Павловский Посад Алешу
Сизова, которого настигла карающая рука Фемиды. В январе он вместе другом
утащил из палатки пельмени и котлеты “Ням-Ням”. На суде мальчик рассказал,
что два дня не ел, но суд посчитал 500 рублей нанесенного ребятами ущерба
торговцу Саркисьяну как “значительный”. Суд не учел, что у мальчика три
года назад умерла мать (с тех пор даже телефон в их квартире отрезан),
отец и старший брат безработные. При этом отец является ликвидатором-чернобыльцем.
Мальчика за “Ням-Ням” держали семь месяцев в следственном изоляторе в одной
камере с убийцами и насильниками, рецидивистами. А в июле судья Гагаринского
суда Афонина дала голодному воришке срок: два года лагерей. При этом адвоката
мальчик видел всего час - при закрытии дела. На суде же адвокат в нарушение
закона “защищал” двоих подсудимых. Какое уж там правосудие...
Подростки являются “хорошим материалом” для улучшения отчетности по
раскрываемости дел. Это подтверждает статистика: в наших пенитенциарных
учреждениях всех типов содержится около 50 тысяч детей и подростков. В
63 воспитательных колониях находится 20,1 тысяч несовершеннолетних преступников.
Милиция использует малолетних преступников в своих интересах. Правозащитники
столкнулись с этим, исследуя бездомных детей в районе ВДНХ, где на чердаках
и подвалах обосновалась большая колония беспризорников. Пока ребятам нет
14 лет, оперативные работники вербуют их в качестве осведомителей. По достижении
14-летнего возраста ребенок попадает в сети нашего карательного правосудия.
За ним устанавливается слежка, и беспризорник становится легкой добычей
борцов за правопорядок.
Правосудие пока делает ставку на жестокость наказания. Криминалистам
давно известно, что воспитательную функцию колония может выполнять при
нахождении в ней подростка не более 2-х лет. Дальше наступает адаптация
к среде. Следовательно общество воспитывает рецидивистов.
На срок от двух до трех лет лишения свободы в России осуждают 32,7 процента
подростков, от трех до пяти лет – 32,6 процента, от пяти до восьми лет
– 9 процентов, от восьми до десяти лет – 2,3 процента.
Закон предусматривает шесть видов наказания, реально же суды применяют
только три: штраф, исправительные работы и лишение свободы. Мало кто из
практических работников сможет ответить на вопрос, какова структура этих
наказаний.
Например, суд сам может освободить осужденного от наказания с применением
принудительных мер воспитательного воздействия. Это настолько промежуточная
мера, что ее нет даже в перечне обязательных мер 91-й статьи УК.
Как же суд пользуется этим правом? В 1997 году суды вынесли такое
решение, (да и то по делам, прекращенным прокурорами и следователями) в
отношении всего 1 311 подростков. Сами же суды освободили от наказания
– 741 подростка. И, наконец, направили в специальные воспитательные и лечебно-воспитательные
учреждения 318 человек.
Как после этого говорить о желании общества воспитывать трудных детей!
Не используют суды и данную законом возможность освобождения от наказания
в связи с примирением с потерпевшими. В 1997 году всего-навсего 1216 человек
освободили по это статье. Таким образом, сегодня мы имеем крайне опасную
ситуацию, когда судебная практика недооценивает важность компромисса между
преступником и потерпевшим, между преступником и государством.
Суды могли бы чаще использовать такую форму защиты детей, как частное
определение в адрес взрослых. Например, отец Васи Чубаря, совершившего
кражу, держал его за это четыре дня на цепи в собачьей будке, что, естественно,
повлияло на психику мальчика. Но Мичуринский суд не счел нужным вынести
частное определение в адрес органов опеки и попечительства.
Желание преследовать подростка охотно демонстрируют сами инспекторы
по делам несовершеннолетних. 15-летний С. был осужден на два года условно.
Срок он честно отбыл, работал, учился, а когда Нарофоминский городской
суд собирался снимать испытательный срок, явилась инспектор и заявила,
что видела его пьяным. И хотя никаких документальных доказательств не было,
мальчика прямо из зала суда отправили в места лишения свободы. Это – массовая
практика. По крайней мере только в Можайской колонии, где отбывал наказание
этот подросток, подобных случаев правозащитники знают 15.
Когда мы проводим обследования в колониях, то узнаем, что самое страшное
для ребят – не то, что им грозят заболевания, и не то, что каждого третьего
из них не навещают родные. Оказалось, есть проблема более страшная – насилие
со стороны актива. Воспитатель может месяц не общаться с несовершеннолетним.
С ним работает актив, который в колониях подбирается из числа осужденных
за тяжкие насильственные преступления. Так администрация колонии поддерживает
порядок в детском коллективе. То есть одного подростка натравливают на
другого, более слабого. На “малолетке” режим содержания, питания и условия
лучше, чем в учреждениях для взрослых заключенных. Однако с точки зрения
сохранения жизни, здоровья, личности “малолетка” - самая страшная часть
тюремного мира. Издевательства, истязания, пытки, изнасилования - обычные
дела (приметы).
“Яблоко” настаивает: необходима отдельная система правосудия для
несовершеннолетних, ювенальная юстиция, которая будет включать наряду с
инспекциями, комиссиями по делам несовершеннолетних также органы, рассматривающие
любые конфликты подростков, - семейное насилие, развод родителей и пр.
Необходима обслуживающая ювенальную юстицию инфраструктура: сеть служб
и учреждений, занимающихся несовершеннолетними правонарушителями и детьми
из групп риска.
Мы предлагаем до принятия закона о ювенальной юстиции применять при
суде над несовершеннолетними международные нормы. Следовало бы рекомендовать
Генпрокуратуре и МВД издать распоряжение о применении международных стандартов
при расследовании дел несовершеннолетних.
Необходимо расширять веер мер, альтернативных уголовной ответственности.
Увеличивать число мер, альтернативных наказанию. И необходимо расширять
круг мер, альтернативных лишению свободы. Это наиболее важный профилактический
потенциал нашего общества.
Следует вернуться к принципу, который, как ни странно, ввели большевики:
наказание несовершеннолетнему не может быть больше, чем половина наказания
за такое же преступление взрослому. В начале 20-ых годов эта правовая норма
из закона была изъята, я думаю, к ней надо вернуться.
Ювенальная юстиция предполагает участие в судебных делах учителей, психологов,
врачей. Ювенальная юстиция устанавливает широкую сеть комиссий, которые
следует назвать не комиссиями по делам несовершеннолетних, а комиссиями
по защите прав несовершеннолетних, чтобы вся система носила не репрессивный,
а воспитательный характер. От этого выиграет общество. Так считает “Яблоко”. |