Рис. Алексей Меринов

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Бродский.

В честь 80-летия академика Сахарова НТВ посвятило ему передачу "Герой дня". После я спрашивал всех знакомых:
— Как вы думаете, кто стал телегероем в день рождения Сахарова?
Те, кто передачу не видел, начинали гадать: Елена Боннэр, Горбачев...
Услышав "Станкевич", изумленно таращили глаза. Кто ж мог подумать, что лжеца и взяточника пригласят вспоминать про совесть нации и рассуждать, что такое хорошо и что такое плохо.
Ведущий Шустер гостю поддакивал, неудобных вопросов не задавал. Все очень вежливо, очень культурно, ни насилия, ни порнографии. Рафинированная передача для отборной публики, для интеллигенции, ну и для тех представителей простонародья, которые, щелкая пультом в поисках сериала, случайно попали на этого героя дня. Простонародье, оно ведь особенно нуждается в духовном просвещении. Чего же лучше — лидер партии "Демократическая Россия" объясняет, что Сахаров — это наше всё. В некотором смысле жрец говорит о божестве, в некотором смысле духовный наследник...
Была потаскуха, а стала — жрица. Жрица, Постум, и общается с богами.
На экране может возникнуть и чикатило — будет очень культурно рассуждать о морали, о детской чистоте, о добре и духовности. Такие передачи очень нужны. Плохо становится только тем, кто знает, что из себя представляет чикатило.

* * *
— Ваш любимый поэт?
Ни одно интервью не обходится без этого духовного вопроса. Ответ, естественно, "Пушкин".
И ни один журналист то ли не догадывается, то ли не осмеливается с наивным изумлением спросить:
— Неужели? И когда последний раз читали?
Любимый поэт — Пушкин, любимый писатель — Достоевский. А что читаешь? Кроссворд, этикетку, программу передач.
Сто лет назад людей интересовало, что сказал Толстой. Теперь — Шандыбин.
Интервью брали у властителей дум. Теперь берут у знаменитых и успешных. Кто у нас успешный и знаменитый?
...Когда рухнули тиражи газет и журналов — это рухнуло доверие. Бедность, конечно, тоже сыграла роль. Но не в сто же раз обеднели. Материально — не в сто. А душою? В тысячу? Если бы математик составил график, оказалось бы, что общество душою стремится к нулю.
Зато с той же скоростью растет число телеканалов и часов вещания. Шесть каналов по 20 часов — 120 часов телевидения в сутки. Это бесконечность (в том смысле, что как ни старайся — все не пересмотришь).
Всего лишь полвека назад в СССР был один канал — три дня в неделю по два часа. Русские романсы, Ираклий Андроников, концерт по заявкам... Итого — шесть часов в неделю. Сейчас — 840.
Разница в 140 раз — это уже не арифметика, это другая жизнь. Это принципиально иное, Чужое, которое неизвестно к чему приведет. (Ведь фермеры Европы, наверное, очень радовались, когда открыли возможность кормить коров мукой из напрасно пропадавших овечьих костей. Сколько они на этом сэкономили, не знаю. Но теперь они потеряли всё.)
То ли душа умирает оттого, что телевидение размножается. То ли — наоборот.
Телевизор решает, что думать. А главное — о чем. Человек может быть не согласен с телевизором. Но предмет для размышлений все равно поставляет телевизор.
— Я не смотрю сериалы! — гордо говорит гражданин. — Я смотрю только новости.
Что же получает гордый интеллектуал под видом теленовостей? Трупы, катастрофы, взрывы, скандалы.
Помню дневной выпуск новостей ОРТ: взрыв в Чечне (убито... ранено...), взрыв в Иерусалиме (убито... ранено...), автобус с детьми упал в Южной Америке (погибло... ранено...), автобус с детьми упал в Африке (погибло... ранено...), землетрясение, пожар — шесть сюжетов подряд только трупы, трупы, трупы. Потом показали, как сжигают коров, потом — как на кого-то надевают наручники, потом "у нас все к этому часу. Оставайтесь с нами".
С кем, с вами?
Если бы марсиане перехватили наш телесигнал, они никогда не полетели бы к нам в гости. Судя по русским теленовостям, планета Земля — безобразное, глупое, гнилое, смертельно опасное место. А она прекрасная, голубая, вся цветет, космонавты глаз оторвать не могут.
— Но ведь это же новости, это информация! — продолжает гражданин защищать свободу слова и прочие завоевания демократии.
Увы, это не информация, а что-то совсем иное.
Если маньяк убил и надругался и если вы считаете, что это "новости" — так и быть, сообщите: убил, надругался, арестован. Займет это семь секунд. Но если вы показываете изувеченные тела, если на наших глазах выкапывают отрезанную голову, если у маньяка берут интервью, и он рассказывает, как заманил, к чему принудил и каким ножом потом... И занимает это 10 (десять) минут — это не новости.
Это нам под видом новостей показывают кошмар. В обиходе появилось слово "ужастик". Это неспроста ужасу приделали уменьшительный суффикс — мол, ничего, не волнуйтесь, всё путём.
И никто не спрашивает у психологов и психиатров, как действуют на человека такие новости? Какие врожденные запреты разрушаются в душе? А если и спрашивают, если получают убийственный ответ, то печатают (если печатают) где-нибудь на задворках, рядом с кроссвордом.
Многие это понимают, очень многие это ощущают, очень многие душевно и даже физически страдают от этих якобы новостей. Но очень мало кто находит силы не смотреть.
Как алкоголики — даже те, кто понимают и страдают от своей болезни, — продолжают жрать водку.

* * *
Вопросы морали, чести, веры — вообще не обсуждаются. Разве что мельком, "к слову".
Нечто не обсуждается, если оно в полном порядке или если его вообще нету.
Здоровый человек не обсуждает свое здоровье. Зачем?
Смертельно больной тоже молчит; эта тема для него страшная, невыносимая.
И еще молчит тот, кто вообще не знает о существовании предмета. Негры Сахары не обсуждают подледный лов...
Почему мы не обсуждаем веру, мораль, честь? Совершенно здоровы? Не знаем о существовании? Смертельно больны?
Вопросы веры сводятся к роскоши восстанавливаемых храмов; к тому, куда поцеловал Президент Патриарха — в руку? в щеку?
Но все это совершенно не относится к религии. Бог здесь ни при чем.
О морали говорит разве что газета "Завтра". И уж точно она одна говорит об этом на первой полосе. Но они там, похоже, малость тронутые. Вместо того чтобы это доказывать, лучше процитировать любую статью их главного редактора. Вот типичное начало передовицы Проханова: "Когда Олбрайт узнала о крушении Милошевича, в ее дряблом вымени появилось синее молоко. Старая волчица проглотила последний кусок Европы, обволакивает его своей слизью и желудочным соком". (В той же передовице Проханов пишет: "Не стоило признавать итоги выборов 2000 года, когда Зюганов выиграл у Путина в первом туре". Как пел Высоцкий "Ну сумасшедший — что возьмешь". Тем не менее Путин, хоть он и не доктор, пригласил Проханова в Кремль и имел с ним продолжительную беседу. Расстались они весьма довольные друг другом. Но к теме этой заметки их встреча вроде бы отношения не имеет.)
О чести не говорит почти никто. Или — в насмешку. Или с фальшивым пафосом, как наши всем известные власть имущие жулики.
Люди, которые думают об этих вопросах, есть. Но они полностью оттеснены, вытеснены из общественного сознания, из ТВ и пр. Помню, на экране возник на секунду академик Панченко. "Нация пребывает в смертном отчаянии", — сказал он и исчез. На кой нам такой серьезный дед?
А те, кто занимают телерадиоэфир, не могут не только отвечать, но даже ставить эти вопросы. И потому, что это им чуждо. И потому, что если "Однако" заговорит о вере, морали, чести — это будет непристойно. Чтобы не придумывать новых сравнений, еще раз представьте, как чикатило (уже пойманный и уличенный) читает лекцию о воспитании подростков.

* * *
Если формула верна, можно подставлять любые числа — решение всегда будет правильным.
У нашей жизни тоже вроде бы есть формула. Верна ли она? Чтобы понять, надо попробовать вставить в формулу нашей жизни нечто, в чем мы абсолютно уверены.
Пушкин — это наше всё. Попробуйте представить его в нашей жизни. Кому в высшем обществе он мог бы подать руку? Какую газету стал бы читать?
Автомобили, небоскребы, кино, аэропланы, вероятно, понравились бы ему. А люди?
Он бывал на Кавказе, подавление горцев считал правильным. Но чтобы русские офицеры продавали оружие врагу... Попались на этом... Не застрелились...
Самая успешная, самая славная страница нынешней Второй чеченской войны — операция у Алхан-Калы в январе 2000 года.
Тогда отборные части боевиков во главе с Хаттабом и Басаевым выходили ночью из окружения; думали, что идут по чистому коридору, а попали на минное поле и под кинжальный огонь. В результате боевики понесли большие потери, Басаев лишился ноги... А по телевизору показали русского генерала, который с гордостью рассказал, как заманили чеченцев. Оказывается, с окруженными вступили в тайные переговоры и за 10 тысяч долларов пообещали открыть проход. Чеченцы поверили и попались. "Поверили! Эмиры шли впереди, как на параде!" — хвалился генерал.
Чеченцы не очень доверчивы. Но за последние годы покупка "коридора" стала обычной практикой. Потому-то и шли главари так спокойно.
Вопрос: во времена Пушкина пришло бы горцам в голову, что можно купить проход у русского полковника или генерала хоть за 10 тысяч, хоть за миллион? Пришло бы в голову русскому офицеру, что можно продать?
...Генеральный прокурор, то есть высший блюститель закона, баловался с девками, которых ему оплачивали сомнительные бизнесмены, проще говоря — уголовники. Попался... Не застрелился... Выдвинулся кандидатом в президенты... Продолжает регулярно появляться в героях дня, рассуждает, что такое хорошо и что такое плохо. Будучи очередной раз героем дня, он, разглагольствуя о высоких материях, сказал: "В душах людей...". В душах! Зато в словах "баня" и "сауна" он никогда не путает ударение.
...Нет, Пушкина трудно представить в нашей жизни.
Кто же не верен? Он или наша жизнь? Он же "наше всё", а примеришь — он наше ничего.
Вместо него — фильм про него. Самовлюбленный, кокетливый эстет снимает себя то в Эфиопии, где Пушкин не был, то в Париже, где Пушкин не был. Пушкин был невыездной, то есть нигде не был, а наш эстет был везде. И в церкви — где поэт венчался, и на Черной речке — где убили... Эстет катался на Пушкине, чтобы — под видом рассказа о нашем всём — показать всего себя (а содержание-то из учебника для 8-го класса). И не обанкроться телеканал — в следующем сериале эстет обнаружился бы в Вифлееме, в хлеву, вылез бы из яслей, отряхивая с фрака сено и овес, потом отплыл бы в лодке, укротил бурю, превратил бы воду в вино, распялся бы, но, естественно, без гвоздей, без ущерба для здоровья. ТВ позволяет и не такие спецэффекты.

* * *
Любимая народом ведущая, любимый народом ведущий — мы включаем ящик, и они, наши любимые, входят в наш дом. Сейчас начнется обсуждение серьезнейших проблем. Но кого же они приводят с собой? У них разные телеканалы, разные телепередачи, но одни и те же гости — всё те же М и Ж из ЛДПР.
Уважаемые телеведущие, скажите, пригласили бы вы к себе в дом наглых отъявленных негодяев? Нет? Почему же вы приводите их к нам в дом? Вы задаете им важные вопросы. А какой смысл? Всем же ясно, что это — жулье.
Вам кажется, что вы используете их для "повышения смотрибельности", для "оживляжа", для рейтинга. Но это они пользуются вами для саморекламы, для проталкивания своих интересов.
И значит — объединившись с ними, вы используете нас. Потому что каждый из нас, кто включил ящик, хоть на цент повышает стоимость рекламной минуты.
Мы включаем телевизор, чтобы узнать что-то важное, полезное, может быть, хорошее, может быть, радостное, а к нам с экрана вваливаются М и Ж.
Зачем? Ну, это, увы, известно. Наглецы, мастера яркого хлесткого хамства требуются для оживляжа. Чтобы зритель не заскучал, не переключился на другой канал. Чем больше людей смотрит данную передачу, тем дороже стоит рекламное время.
Любым способом заставить человека включить и смотреть — вот и вся цель. От наркомафии ничем не отличается.

* * *
Сотни телеканалов, радиостанций, тысячи газет — и огромная жажда честного умного слова. Количество не переходит в качество. Качество, скорее, уходит.
Люди отворачиваются от прессы — значит, она испортилась.
За десять последних лет в прессе появились миллионы разоблачений. Столько не было никогда. Никогда не было так густо.
И — очевидное падение общественной нравственности, невообразимый рост преступности.
Эти два процесса совпали случайно?
Мы смело, мы лихо, мы невзирая... А жизнь будто и не читает.

* * *
Коровы поели овец (пусть даже в виде костной муки) — чуждую, невозможную еду. Бешенство. Мясо стало ядовитым. Человек получает неизлечимую болезнь мозга, умирает, поев привычную котлету, но — из коровы, которая ела овец. На вкус эту котлету не распознать. Инстинкт бессилен.
Организм кое-как умеет очищаться от пищевых ядов. От радиации — нет. Ее не ощущаем, выводить ее организм не умеет.
Отравление телевидением человек ощущает. Признаки налицо. Но выводить эту отраву организм не умеет. Взрослые души болеют. Детские — сразу ломаются. Никому не известно, можно ли починить сломанную душу.
15, 20, 30 лет назад миллионы людей бессмысленно тратили жизнь в очередях. Часами стояли за колбасой, за водкой; месяцами отмечались за ковром, за гарнитуром. Теперь очередей нет. Люди часами, годами сидят у "ящика". В очереди тупели, злились. Глядя в "ящик", вплывают в идиотизм.
Лет двадцать назад появилось в газетах сообщение: в Индии нашли вымершую деревню. Оказалось, бедные крестьяне купили в складчину видеомагнитофон и кассеты с Радж Капуром, забыли пахать, сеять... Так и умерли у экрана.
Отбор лучших книг — столетия. Отбор лучших фильмов — годы. ТВ — это полное отсутствие отбора. Любая халтура, любая дрянь, любой бред находят место в эфире — не один канал покажет, так другой.
Остановись, брат, подумай: что видел за неделю? Что хорошего, умного, полезного, светлого узнал? Набил себя дрянью до отказа.
Телевизор заставил нас выучить какие-то имена — Греф, Шумейко, Кириенко, Полторанин... Одни уходят в небытие, вылупляются другие — кто они, чтоб мы тратили время на их речи, на их свары? Жизнь отнимается у людей, забота — у детей. Посадил ребенка к "ящику" и — свободен. От чего? Для чего?

* * *
И простой человек, и верховная власть решает (пытается решать) вопросы каменного века: как добыть еду, как обогреть пещеру, как сохранить детенышей.
А у нас — третье тысячелетие. Возникли новые угрозы. Но те, кто наверху, — их не понимают. А те, кому эти угрозы очевидны (врачи, ученые), если и возникают со своими предостережениями, то где-то на задворках, возле кроссворда.

* * *
Раньше в каждом доме, в каждой избе рассказывались свои истории. Миллионы историй. Теперь эфирный, но довольно мясистый пошляк вытаскивает на экран очередную дурочку, и она рассказывает свою историю сразу ста миллионам, даже не понимая, что превращается в посмешище. Потому что одно дело — излить душу близкой подруге, и совсем другое — публично раздеваться.
Мало кто умеет чувствовать себя свободно и раскованно перед публикой и телекамерами. Язык отнимается, жертва повторяет за ведущим подсказанные ответы (повторяет любую чушь, потому что молчать ей тоже страшно). Речь съеживается до двадцати слов и — транслируется на всю Россию.
Нигде за границей не видел, чтобы гости и хозяева молча ели, глядя в телевизор. Они встречаются, чтобы говорить о себе, своих делах, своих детях, своих мыслях. А я недавно в гостях, проходя к столу, выключил ящик — гостья, уже сидевшая, уже жевавшая, взглянула с ненавистью, будто я у нее что-то украл.
Включенный телевизор давно уже стал постоянным фоном жизни. Пожар Останкинской башни доказал (если это еще надо доказывать), что ТВ — наркотик. Когда прервались передачи, многие вздохнули с облегчением, обрадовались отдыху от "ящика". Но подавляющее большинство взвыло, у людей началась типичная ломка.
Но властям удобны теленаркоманы. Потому-то башню так торопливо чинили.
Если телевидение — наркотик, его следовало бы запретить. Или резко сократить употребление и жестко контролировать.
Наркотики были и сто, и тысячу лет назад. Но гашиш курили шейх и шах, кокаин нюхали поэтессы, богема, узкий круг. Если и случались трагедии, то трагедии отдельной личности, но не общества. Теперь это государственная проблема. Теперь это — дети, солдаты, школьники, студенты — сотни миллионов.
Когда произошел этот скачок мировой наркомании?
Не синхронно ли с развитием ТВ?
В США совершенно точно наркотики стали государственной проблемой параллельно ТВ-взрыву. Не изобретению ТВ, а именно круглосуточному многоканальному, перебитому рекламой вещанию.
— Но в Америке ТВ никто не запрещает! — горячатся граждане при малейшей попытке покушения на свободу слова.
А разве мы — Америка?
В США бюллетени пересчитывают вручную по три раза. В США гаишники взяток не берут. В США депутаты не голосуют за ввоз чужих ядерных отходов. Что еще нужно добавить, чтобы гражданам стала ясна разница между нами и Америкой? У них, конечно, две руки, две ноги, внешне как бы тоже люди. Мы бомбим Грозный, они бомбят Белград — какая разница? Разница небольшая. Если бы в Белграде проживало 300 тысяч американцев, ни один самый безумный ихний президент не отдал бы приказ о бомбежке. Даже если в Белграде проживало бы 300 американцев — и то вряд ли. Они бомбят только чужих.

* * *
Когда на Земле возникает нечто новое — последствия неизвестны. Многое зависит от того, в чьи руки это новое попадет. Атомная бомба попала в руки американцев и упала на Японию. Попади она в руки Гитлера, вы, уважаемые читатели, сейчас вряд ли бы существовали.
К нам в руки попал Интернет. Многим он заменил забор. Раньше "Машка — б..." человек писал на заборе, в лифте. Теперь он реализует себя в Интернете. Похабщину, которую читали только двадцать соседей, теперь читает миллион, а мы мечтаем о поголовной интернетизации всей страны. Ведь Интернет — это необычайные возможности! Можешь поглядеть на Мадонну Рафаэля! на Парфенон! прочесть Шекспира! Угу. Но мы, к сожалению, знаем, зачем в большинстве случаев лезут граждане в Интернет. Раньше в поездах глухонемые из-под полы продавали эти картинки, но черно-белые, плохого качества. Теперь качество — шикарное.
Человек, не приученный к шедеврам мировой культуры, не будет их искать в Интернете. Они ему не нужны.
Прикиньте: что прочел обычный парень к 18 годам в 1960-м и — в 2000-м?

* * *
Пушкин — наше всё. Но у нас, значит, не было бы ничего, если бы в Болдине принималось два-три канала. В Михайловском в декабре 1825 года он непрерывно смотрел бы прямые трансляции с Дворцовой площади. В Болдине — с утра до ночи — о восстании поляков и его беспощадном подавлении. Не было бы ни "Годунова", ни "Онегина", ни "Маленьких трагедий"...
Все шедевры человеческого духа созданы до ТВ и до компьютера. Мировая поэзия, философия, музыка, наука созданы людьми, выросшими, когда не было ни ТВ, ни компьютера. И сами ТВ и компьютер придумали люди, выросшие без них.
Мы не стали ни умнее, ни образованнее, ни талантливее, ни добрее за последние 50 лет. Мы стали хуже, циничнее, бессердечнее (так уж случилось).
Будучи лучше и добрее, делали шесть часов телепередач в неделю. Став злее, делаем 840.
Хорошие передачи размазаны по каналам. Их, хороших, не хватило бы и на один канал, чтобы заполнить его с утра до ночи.
Телеканалов много, и они требуют: давай-давай! И ставят в эфир все что угодно. Ибо телеканал не может молчать. Каждая минута, каждая секунда эфира должна быть заполнена. Чем? Это уже не важно. В результате 99 процентов — просто дурь.
А если с детства впитываешь дурь — стоит ли удивляться, что наркомания летит вверх.
Именно то поколение, которое оказалось перед "ящиком" уже с пеленок (мамки и няньки включают младенцу телевизор, включают младенца в телевизор, чтобы свободно заниматься делами, общаться с подругами), именно то поколение дало безумный рост наркомании.
ТВ втягивает в наркоманию.
ТВ действует, как наркомафия. Их не интересует, что будет с человеком, что будет с ребенком. Их интересует только продажа.
Наркоторговец: "Я никого не принуждаю. Не хочешь — не нюхай!". Телеканал: "Мы никого не принуждаем. Не хочешь — не смотри!".
Надо что-то сделать, пока нас еще большинство. Представьте, как нас начнут лечить наркоманы, когда большинством станут они.

* * *
Численность населения в России сейчас примерно такая же, как во времена Пушкина. Тогда было полтораста журналистов. Теперь — 300 тысяч. В две тысячи раз больше!
Тысячи газет, ТВ, радио — невероятное количество слов. Неужели умных стало в тысячу раз больше? Неужели благородных мыслей стало в тысячу раз больше?
Возникли тысячи газет, радиостанций, телеканалов. Они по определению поставляют нам духовную пищу.
Откуда же взялись сотни тысяч журналистов — властителей дум?
Если б они начали делать железо (как китайцы во время Большого скачка — каждый у себя во дворе лепил маленькую доменную печку, и Китай по выплавке "стали" немедленно обогнал весь мир), начни они делать железо, скоро стало бы ясно, что оно никуда не годится. Но они производят слова (как бы мысли).
Прежде эти сотни тысяч самовыражались на заборах. Теперь — в газетах, на телеэкранах, в радиоэфире.
Что случилось в стране? Неужели Золотой век расцвел? Нет, размножились гангстеры, охранники, чиновники и "журналисты". Гангстеры, охранники, чиновники — настоящие, а журналисты — нет.
Журналистика неизбежно вырождается при таком безудержном размножении. Чем заполнены эфир и страницы? Слухи. Кого снимут? Кого назначат? Кто кого заказал?
Разве это для читателей? Для людей смена Петрова на Иванова не имеет значения.
Для президента? Но стоит ли ему одному посылать доносы тиражом в 100 миллионов экземпляров?
Вместо взгляда — подглядывание. Вместо позиции — "осведомленный источник".
Водку фальшивую делать нельзя, а газету — можно? На водку государственная монополия, а на духовную бормотуху — свобода? Почему?
Рынок? Но мы не признаем свободу рынка для наркоторговцев. Не все, что имеет спрос, можно предлагать. Нельзя предлагать детей для секс-услуг, нельзя наркотики... Смотришь ТВ — самовлюбленные олухи делают новость из собственного пребывания в районе трагедии. Не забыть: на экране город Курск, родственники погибших моряков садятся в поезд, чтобы ехать к Баренцеву морю, телекамеры облепили заплаканных женщин, а за кадром захлебывающийся сочувствием голос тележурналиста: "Теперь трое суток они будут лишены новостей!".
А радио в поезде? А газеты на станциях? Или новости — это только по телевизору?
Новости? Или непрерывные пытки? На экранах была абсолютно справедливая критика президента, но и пляска на костях тоже была.
Нужна цензура. Как контроль спиртного, как санитарный контроль продовольствия.
Нужна цензура, которая не имеет права запрещать критику властей, но препятствует национальной духовной катастрофе.
Разговоры о демократии, о правах человека (журналиста) мало уместны. Пока река течет где положено — живи, как хочешь. Но когда она поднимается на двадцать метров, никакой демократии никому уже не надо. Даже принудительную эвакуацию общество не воспринимает как насилие над личностью.
Демократия! Рынок!.. Они для нас или мы для них? Неужели для счастливой жизни действительно необходимо бесчисленное разнообразие магнитофонов, мороженого, невероятной одежды, которую нельзя носить, песен, которые нельзя петь, фильмов, которые невозможно смотреть.
Гусиное перо Пушкина, гусиное перо Моцарта... И десятки тысяч Шариковых шариковых ручек, десятки тысяч компьютеров, синтезаторов.
Компьютеров — чтобы что? Синтезаторов — чтобы что?
Техника дает безграничные возможности! Кому? Для чего?
ТВ-техника стремится к совершенству, нравственность — к нулю. Четкий экран, плоский экран, суперцвет, квадрозвук... А что на экране? Это как полететь на Луну и написать на ней гигантское слово из трех букв, чтобы его было видно с Земли в ясную ночь. Какие влюбленные захотят любоваться?
Почему с ростом возможностей не растет число талантов, шедевров? Похоже, они даже сокращаются. Им нету места. Не прибавилось талантов ни в театре, ни в кино, ни в литературе. И только в прессе, в ТВ вдруг обнаружились десятки тысяч. Кто они, которые непрерывно трудятся, чтобы заполнить эфир?
Раз в неделю появляется на экране "аналитик". Светоч разума? Чья-то марионетка? — это бы еще ладно. Бессмысленно разгадывать его аналитику, ибо у него в мозгах короткое замыкание. Очень короткое, сантиметров семьдесят или сколько там у него от головы до "поясницы". Он замкнут на себя, любимого, кроме собственной задницы, его ничто не волнует.
У нас нет властителей дум. Ибо нет дум.
Люди не думают. Они смотрят ТВ.