Преодоление наследения большевизма и сталинизма как условие модернизации России в XXI веке

Российская власть, используя демократическую риторику, несмотря на вызовы, связанные с экономическим кризисом, изменениями в мире и необходимостью модернизации страны продолжает укреплять собственные властные позиции. Нынешний российский режим – коррупционный и авторитарный. Заморожены важнейшие реформы государственной системы, нарушается конституция, идет деградация конституционного права, органичена публичная сфера. Закономерно растет административный произвол и коррупция. Власть, как и большая часть общества, не готова жить в соответствии с демократическими ценностями и правилами. Характерно повсеместное неуважение к правам, свободам и достоинству человека. Выборы превращены фарс и фактически стали назначениями. Суды зависимы от власти и продажны. Средства массовой информации стали инструментом пропаганды. Граждане перестали верить не только государственным институтам, но и партиям, общественным организациям, профсоюзам, своим соседям. Дефицит доверия и солидарности препятствует объединению для совместных действий и сопротивлению властям. Более того, подавляющее большинство российских граждан по-прежнему готовы отказаться от своих прав и свобод, возможности влияния на власть, если государство гарантирует им минимальную стабильность и достаток. В обществе нет системы ценностей, которые разделяло бы большинство граждан и которыми руководствовалась бы власть в своих действиях, нет консенсуса по поводу основных ценностей, в том числе – зафиксированных в Конституции.

Причины утверждения в России авторитаризма, демонтажа демократических институтов, растущего отчуждения между обществом и политической системой глубже и исторически дальше, чем политика 90-х и нулевых годов, сознательное сворачивание демократии действующей властью и дискредитация иди демократии в глазах многих наших соотечественников.

Историческая основа сегодняшнего тяжелого состояния политики и общества – неосмысленный по-настоящему, а значит и неоконченный, не преодоленный большевизм и сталнизм, который сам в свою очередь имеет глубокие корни в истории России.

Под большевизмом мы понимаем не только радикально-левую идеологию начала прошлого века и политический режим первых лет советской власти с его преступными политическмим практиками. Неотъемлемая часть и прямая производная большевистских мышления и практики – сталинская репрессивная система, основным смыслом и содержанием которой было сознательное и целенаправленное массовое уничтожение людей, в том числе уничтожение целых социальных групп по социально-классовому и национальному признаку – стратоцид и геноцид.

К большевизму и сталинизму нельзя относится просто как к факту истории, которые допустимо оценивать по-разному в зависимости от социального опыта и политических взглядов отдельного гражданина. Коренная особенность большевизма, как и другой тоталитарной идеологии XX века, фашизма – отрицание морали, следование принципу «цель оправдывает средства», отрицание ценности отдельной человеческой жизни и оправдание любого количества массовых жертв в настоящем ради построения идеального общества в будущем.

Развитие России до октября 1917 года было сложным и часто мучительным, но, страна вступила на путь создания демократических институтов, гражданского общества, механизмов свободных выборов, участия общества в формировании власти. В 1917 году реальной была историческая альтернатива, связанная с выборами в Учредительное собрание и формированием демократических государственных институтов. В сложнейших условиях были подготовлены и проведены демократические выборы, в которых приняла участие большая часть населения страны. Насильственно установленная большевистская диктатура остановила поступательное историческое развитие нашей страны на несколько десятилетий, оторвала Россию от общего для всей Европы пути развития цивилизации. Большевики развязали кровавую гражданскую войну, результатом которой стало резкое обесценивание человеческой жизни, проводили политику сознательного уничтожения крестьянства, практиковали массовые репрессии. Их пиком которых стал "большой террор" 1937 года - явление, равного которому не было в мировой истории.

Идеология советского образца навязывала искаженную картину истории. Попытки переосмыслить прошлое в рамках «нового мышления» и «общего европейского дома» в период перестройки были быстро свернуты. Последующее формальное принятие демократических правил и институтов сопровождалось действиями власти по одному из базовых большевистских принципов «цель оправдывает средства».

Сегодняшняя российская власть не желает ни реально оценить причины крушения российской государственности в 1917 году, ни развенчать большевистскую практику управления страной, которая, опираясь на насилие, сознательно вовлекала в него большинство граждан страны в качестве одновременно жертв и палачей.

Более того, в сегодняшней России с возрастающей настойчивостью повторяются попытки оправдания преступных деяний большевистской системы и, прежде всего, Сталина и сталинизма.

2. Исторический «бег по кругу», модернизационные срывы и значение истории

Особеность российской истории заключается в том, что смена коротких периодов реформ и модернизации сменялись возвратом к традиционализму и мобилизационному принципу. Отсутствие ответственной элиты, политической нации, институциональное и культурное бремя имперского и тоталитарного прошлого затрудняют модернизацию, которой потивостоит традиционная система ценностей авторитарного гоcударства и имперского синдрома. Периодически возникающие внутрисистемные напряжения снимались благодаря упрощению самой социальной системы. Эффекты «сброса сложности», реставрации - принципиальная особенность российского социокультурного устройства. В периоды переходов к новому типу государственного устройства консервировались центральные для социума институты, воплощавщие символические значения целого, не давался ответ на вопрос, кто представлят коллективное целое, страну: власти или общество. При этом население, за исключением коротких исторических периодов, не только не оказывало серьезного сопротивления реставрационным процессам, но и – сейчас – в массе своей - считает необходимым демонстрировать поддержку путинской политике. Одновременно все серьезные социологические исследования показывают неуважение населения ко всем властным институтам и трезвое понимание того, что собой представляют люди, осуществляющие власть.

Это – проблема идентифицкации – цивилизационной, культурной, национальной, проблема общественных ценностей, общественой морали.

Идеология советского образца навязывала официальную картину прошлого и настоящего, не имеющую ничего общего с реальностью, и провозглашала заведомо нерализуемые цели. Короткий период демократической эйформии периода перестройки сменился глубоким разочаровнием в демократии и демократах вследсвтие политики, проводимой в 90-ые годы. Власть же в поисках легитимирующих идей, с одной стороны, стала обращаться к классическим национал-патриотическим образцам, включая представления об особой миссии и места России в мире и уваровскую триаду православия –самодержавия - народности, с другой стороны – к доморощенным идеологемам «суверенной демократии» и «энергетической сверхдержавы». Результатом стала идеологическая эклетика нынешней «национальной идеи», сочетающей российский флаг, имперский герб и советский гимн, демократическую риторику и культ личности, членство в международных организациях и агрессивные заявления и действия во внешеней политике.

Дефициты легитимности власти после краха коммунистической системы восполнялись традиционным мифологизаторством, ксенофобией, изоляционизмом, антизападничеством.

Природа российской власти, ее преступления в прошлом и настоящем, уничтожение исторической памяти российского общества образуют слепые пятна политического, исследовательскогои обывательского внутреннего зрения. Общественно-политические деятели, представители научного сообщества, зачастую мало отличается от массы населения по своим базовым установкам и представлениям о действительности. И дело не только в стремлении властей уничтожить или нейтрализовать массовое знание о деятельности властей, которое может подорвать основания их нынешней легитимности, режима, который открыто провозглашает свою преемственность с советским периодом, включая сталинское время. Этого было бы недостаточно, если бы существовали автономные механизмы и формы ретрансляции исторического знания, не контролируемого властью. Но в России нет социальных средств удержания коллективной памяти, нет и не возникает тех ценностей, которые обеспечивают значимость содержания прошлого.

3. Россия как часть Европы: проблемы цивилизационной самоидентификации и опыт ХХ века

Возможно ли понимать Россию как часть Европы? Идеология русского европеизма позволяет критически смотреть и на Россию, и на Запад, ибо обе эти части Европы – родные для русского европейца, а потому он имеет право желать их улучшения.

Во всех своих сбоях, откатах, провалах и проблемах Россия искала себя в Европе.

Путь к подлинной европеизации проходят все народы Европы, и везде он сложен, ибо идеально развивающихся общественных структур и состояний не бывает. Стал ли уже сам Запад Европы в полном смысле Западной Европой, способной отстаивать европейские идеи независимости личности и свободы? Как показал опыт нынешнего столетия, возможно и внутри европейских стран "вертикальное вторжение варварства" (Ортега-и-Гассет), правда, в странах окраинных по отношению к "европейской Европе" (в Германии, Испании, Италии, России). Эволюция техники и экономики шла одновременно с развитием европейского типа общества, которое стало определяться в прошлом веке сугубо социально-экономически как буржуазно-капиталистическое. Под видом социальной (и в этом смысле - европейской!) революции Россия на самом деле отторгла европейский путь развития, попыталась найти самобытный, внеевропейский, точнее, внезападный тип устроения своего бытия.

Западная Европа оказалась в ХХ веке столь же проблемной ситуации, как и Россия. В России торжествовал большевизм, в Западной Европе наступал на демократию фашизм. В 1931 году Федотов писал: “Против фашизма и коммунизма мы защищаем вечную правду личности и ее свободы – прежде всего свободы духа”. Идеи коллективизма, направленные на обуздание разгула индивидуализма на Западе, были с легкостью усвоены общинной Россией и привели ее к коллапсу. А затем эта катастрофа отозвалась и на судьбе Западной Европы - фашизмом, утверждавшим принципы антиличностного развития общества. Не случайно, накануне расцвета фашизма в Германии утвердились идеи контрвестернизации.

Как писал, подводя итоги страшной эпохи, Федор Степун: «Тотчас после первой мировой войны на Востоке европейского континента началась новая средневековая эпоха: безбожная и полная веры, насильственная и жертвенная, враждебная духу и вдохновляющая - она резко отличалась от мира XIX столетия. Навстречу большевистской идеократии поднялось на Западе содержательно враждебное, но по многим параметрам родственное структурно - "идеократическое" строение итальянского и немецкого фашизма.»

Тоталитарные режимы в сущности возродили племенные, языческие идеи дохристианской почвы. На почве этой иррациональности и вырастали "волки площадей" - человеческие стаи, где определяющим составом становился "человек массы", описанный западными философами (Шпенглером, Ортегой-и- Гассетом, Романо Гвардини) как персонаж, определяющий судьбу XX столетия.

Сегодня для многих наших патриотов пережитая Россией эпоха тоталитаризма - новый повод с гордостью утверждать, что ни один народ Европы не вылезал из такой черной дыры, как Россия, а значит, и судить нас надо по другим критериям, нежели Европу. Некоторые патриоты, особенно патриоты-евразийцы, по сути дела, гордятся как нашим татарским рабством, так и большевистской деспотией, продолжая без конца твердить об уникальности российского исторического опыта, который ставит перед нами задачи, якобы не известные германо-романским странам. Это и так (ибо западноевропейской "столбовой дорогой" мы не шли), но и не совсем так (ибо все наши попытки построить "государство правды" и стать "избранным народом" опирались на европейские идеалы). Однако, как показывает история, сходства больше, чем различия.

Сегодняшнее крушение изоляционистской концепции России ставит вопрос о соотнесении нашего опыта с опытом стран, также переживших тоталитаризм. Тоталитаризм, по сути своей, был антихристианским и, стало быть, антиевропейским движением, противопоставлявшим разуму мифологически устроенное сознание, опиравшимся на стихийные устремления масс жить в несвободе, без проблем.

Вычеркивание России из современного ей европейского процесса, означает е вычеркивание ее из истории, которая есть порождение европейской цивилизации.

Отрицание того, что Россия – часть Европы, как показал опыт, чревата стагнацией культуры, развитием комплексов национализма и фашизма и т.п.

Становление русского европейца – процесс исторически непростой, как непростым был процесс становления любого (французского, английского, испанского и т.п.) западного европейца.

Внесенные Карамзиным и Пушкиным европеизм, европейское чувство свободы и историзма были усвоены и переработаны русской классикой, превратившись в наше национальное достоинство и наследство. С известной долей уверенности можно сказать, что освобождением от тоталитарного гнёта мы не в последнюю очередь обязаны нашей литературе, сохранившей для нас историческую память. Окончательное включение России в европейский ареал означает дальнейшее развитие европейской цивилизации.

В. Соловьев писал: «Что такое русские в грамматическом смысле? Имя прилагательное. Ну, к какому же существительному это прилагательное относится?... Настоящее существительное к прилагательному русский есть европеец. Мы – русские европейцы, как есть европейцы английские, французские, немецкие… Сначала были только греческие, потом римские европейцы, затем явились всякие другие, сначала на западе, потом и на востоке, явились русские европейцы, американские, теперь должны появиться турецкие, персидские, индийские, японские, даже, может быть, китайские. Европеец – это понятие с определенным содержанием и расширяющимся объемом.» Весь мир задет феноменами, которые пришли из Европы. Если европейскость является культурой, то все находятся на одном и том же расстоянии от того, что следует обрести. Европа не должна представлять себя в качестве образца, напротив она должна ставить перед собой, как и перед всем миром, задачу европеизации.

Новое Возрождение, которое приведет к расцвету Европы, возможно только на основе независимости и свободы индивида. Задача XXI столетия – утверждение и развитие личностного принципа, необходимость которого, - в его чистом виде, взятого помимо конфессиональных и идеологических форм, надо полагать, уяснена, как Западом, так и Востоком Европы, включая Россию.

4 . Советская история - характеристики автократии

Большевизм воспроизводил худшие черты отечественной государственной традиции, прежде всего - провокационно-охранительный тип насилия, который предохраняет общество от развития, консервируя нормы и идеологию традиционного общества. Такой тип отношений, окончательно сложился в период правления Ивана III и Ивана IV. Он то начинал преодолеваться, то вновь возникал. Особенно ярко и страшно он возродился при большевиках, достигнув кульминации в сталинизме. Проявлялся он и в других культурах (Византия, Османская империя, из близких по времени – гитлеровская Германия...).

Большевизм, прикрываясь идеей, скрывает свою уголовную сущность, более того, приобретает как бы законные черты, социально-политическую легитимность. Использование идеи для достижения своих вполне практических, уголовно наказуемых целей, - одна из главных осбенностей тоталитаризма и – большевизма как его разновидности.

Как показал русский социалист и историк С.П.Мельгунов, собравший строго документальные свидетельства о зверствах, совершенных большевиками за первые пять лет их правления, суть большевизма была не в провозглашенных идеях, а в практике.

Красный государственный террор начался с массовых расстрелов – беззаконных, без суда и следствия – так называемых заложников, многих тысяч абсолютно неповинных мужчин, женщин, подростков, стариков и детей, начиная с 6-ти – 8-и летнего возраста. Большевики делали заложниками соотечественников, дух которых абсолютно сломлен тем обстоятельством, что они захвачены своими. Никогда до этого не было и массовых убийств заложников, если не считать гекатомб из рабов и пленных у варварских завоевателей.

В первые три года своего правления большевики создали "лагеря смерти": так они и назывались (скажем, холмогорский). Случайно уцелевшие в этих лагерях заключенные "были настоящие мертвецы, еле двигавшиеся и смотревшие на вас неподвижным, непонимающим взором". Палачи получали личную выгоду, начиная с мелочей: доставалась "одежда расстрелянных и те золотые и пр. вещи, которые оставались у заключенных".

В "Архипелаге ГУЛАГ" Александр Солженицин показал, что, по существу, вся страна стала большим концентрационным лагерем, где правили преступники: уголовники бытовые и прикрытые политической идеологией. Характерна проговорка Сталина, назвавшего бандитов «социально близкими».

Перед Западом, однако, надо было выглядеть прилично. У Запада были деньги, которые всегда нужны бандитам. Открытая бойня первых лет революции прекращается, она приобретает характерную черту тоталитаризма – тайну. Строй назван строем социалистической демократии. На поверхности – вроде бы правовой подход, суды, хорошо инсценированные процессы, которым верили европейские гуманисты. Фейхтвангер отверг как примитивное «предположение, что обвиняемые под пытками и под угрозой новых, еще худших пыток были вынуждены к признанию». Писателю это предположение казалось бульварной выдумкой, ибо степень и изощренность тоталитарного насилия еще не были осознаны. Хотя он увидел и культ личности «вождя всех народов», и то, что тот «обладает огромной работоспособностью и вникает сам в каждую мелочь».

Сталин формализовал и запротоколировал террор. В этом он был близок своему двойнику Гитлеру, создавшему с немецкой тщательностью чудовищную "бухгалтерию смерти". Все процессы строились по уголовному сценарию. Политические противники обвинялись во вполне уголовных преступлениях: поджогах, убийствах, диверсиях. Политические оппоненты власти, именуемые "врагами народа", содержались в тюрьмах вместе с настоящими уголовниками. Уголовники верховодили в местах заключения, помыкая и заставляя себе прислуживать всех остальных, не входивших в криминальные структуры. Об этом писал академик Российской академии медицинских наук А.И. Воробьев: «Власть держала сторону уголовных, превращаемых в своеобразную аристократию лагерей и тюрем. Сотрудничество с уголовниками разлагало охрану, администрацию и неотвратимо вело к сращиванию системы правления с уголовным миром". И понятно, что это сращение происходило не только в лагерях. Об уголовных связях и коррупции членов Политбюро – вплоть до семей генсеков написано немало.

Сталинизм создавался как система государственного управления, совокупность специфических политических практик сталинского руководства. На всем своем протяжении эта система сохраняла ряд характерных черт. Наиболее специфическая характеристика сталинизма, его родовая черта (возникшая с самого начала большевистского правления и и достигшая пика во времена Сталина) – это террор как универсальный инструмент решения любых политических и социальных задач. Именно государственное насилие, террор обеспечивал и возможность централизации управления, и разрыв горизонтальных связей, и вертикальную мобильность, и жесткость внедрения идеологии при легкости ее модификации, и большую армию субъектов рабского труда и многое другое.

Органы государственой безопасности обеспечивали поставленную на поток организацию террора против собственных граждан, а идеологически обосновывала его коммунистическая партия.

Основные особенности сталинизма, наиболее ярко проявившиеся во время Большого Террора таковы: Гигантский масштаб репрессий, охвативших все регионы и все без исключения слои общества, от высшего руководства страны до бесконечно далеких от политики крестьян и рабочих. Только в течение 1937–1938 по политическим обвинениям было арестовано более 1,7 миллиона человек. А вместе с жертвами депортаций и осужденными «социально вредными элементами» число репрессированных переваливает за два миллиона.

Невероятная жестокость приговоров: более 700 тысяч арестованных были казнены.

Беспрецедентная плановость террористических «спецопераций». Вся кампания была тщательно продумана заранее высшим политическим руководством СССР и проходила под его постоянным контролем. В секретных приказах НКВД определялись сроки проведения отдельных операций, группы и категории населения, подлежавшие «чистке», а также «лимиты» — плановые цифры арестов и расстрелов по каждому региону. Любые изменения, любые «инициативы снизу» должны были согласовываться с Москвой и получать ее одобрение.

На пике Большого террора, в 1937 году глава НКВД Николай Ежов по распоряжению Сталина ввел «массовые операции» с их «лимитами» и «контингентами». По указанию Сталина и Политбюро был запланирован арест 270 тысяч человек, из которых 76 тысяч подлежали немедленному расстрелу просле проведения дел через «тройки». Снизу поступили запросы на повышение лимитной планки. В итоге только с августа 1937-го по по ноябрь 1938-го года было осужедено боле 760 тысяч человек, почти 387 тысяч были приговоренык высшей мере наказания. Доля «политических», т.е. обвиненных приговоров по 58-ой статье УК составила в это период более половины заключенных ГУЛАГа. Общая численность «контингентов» НКВД по данным на начало 1939 года, составляла более 3 миллионов человек.

Для основной массы населения, незнакомой с содержанием приказов, логика арестов казалась загадочной и необъяснимой, не вяжущейся со здравым смыслом. В глазах современников Большой Террор выглядел гигантской лотереей. Почти мистическая непостижимость происходящего наводила особенный ужас и порождала у миллионов людей неуверенность в собственной судьбе. Репрессии основательно затронули представителей новых советских элит: политической, военной, хозяйственной. Расправа с людьми, имена которых были известны всей стране (именно о них в первую очередь сообщали газеты) и в лояльности которых не было никаких причин сомневаться, увеличивала панику и усугубляла массовый психоз. Впоследствии родился даже миф о том, что Большой Террор будто бы был направлен исключительно против старых большевиков и партийно-государственной верхушки. На самом деле подавляющее большинство арестованных и расстрелянных были простыми советскими гражданами, беспартийными и ни к каким элитам не принадлежащими.

Неизвестные мировой истории масштабы фальсификации обвинений. В 1937–1938 вероятность ареста определялась, главным образом, принадлежностью к какой-либо категории населения, указанной в одном из «оперативных приказов» НКВД, или связями — служебными, родственными, дружескими — с людьми, арестованными ранее. Формулирование индивидуальной «вины» было заботой следователей. Поэтому сотням и сотням тысяч арестованных предъявлялись фантастические обвинения в «контрреволюционных заговорах», «шпионаже», «подготовке к террористическим актам», «диверсиях» и т.п.

Возрождение в ХХ веке норм средневекового инквизиционного процесса, со всей его традиционной атрибутикой: заочностью (в подавляющем большинстве случаев) квазисудебной процедурой, отсутствием защиты, фактическим объединением в рамках одного ведомства ролей следователя, обвинителя, судьи и палача. Вновь, как во времена инквизиции, главным доказательством стало ритуальное «признание своей вины» самим подследственным. Стремление добиться такого признания, в сочетании с произвольностью и фантастичностью обвинений, привели к массовому применению пыток; летом 1937-го пытки были официально санкционированы и рекомендованы как метод ведения следствия.

Чрезвычайный и закрытый характер судопроизводства. Отправление «правосудия» было окутано тайной, существовала непроницаемая секретность вокруг расстрельных полигонов и мест захоронений казненных. Практиковалась систематическая многолетняя официальная ложь о судьбах расстрелянных: сначала — о мифических «лагерях без права переписки», затем — о кончине, наступившей будто бы от болезни, с указанием фальшивых даты и места смерти.

Круговая порука, которой сталинское руководство старалось повязать весь народ. По всей стране проходили собрания, на которых людей заставляли бурно аплодировать публичной лжи о разоблаченных и обезвреженных «врагах народа». Детей вынуждали отрекаться от арестованных родителей, жен — от мужей.

Зловещая аббревиатура «ЧСИР» — «член семьи изменника Родины» сама по себе явилась приговором к заключению в специальные лагеря для двадцати тысяч вдов, чьи мужья были казнены по решению Военной Коллегии Верховного Суда. Следствием стали миллионы разбитых семей, сотни тысяч сирот — людей с украденным детством и изломанной юностью.

Девальвация ценности человеческой жизни и свободы усиливалась культом чекизма, романтизацией насилия, обожествлением идола государства, полным смещением в народном сознании всех правовых понятий.

Фантастическое сочетание вакханалии террора с безудержной пропагандистской кампанией, восхваляющей самую совершенную в мире советскую демократию, самую демократическую в мире советскую Конституцию, великие свершения и трудовые подвиги советского народа. Именно в 1937 году окончательно сформировалась характерная черта советского общества — двоемыслие, следствие раздвоения реальности, навязанного пропагандой общественному и индивидуальному сознанию.

Сталинская модель экономики была основана на рабском труде заключенных; максимальном напряжении сил при минимальной оплате труда – занятых в промышленном производстве и, фактически, крепостном устройстве деревни. Использование принудительного, практически – рабского труда позволяло решать многие задачи индустриализации. Трудом заключенных прокладывались каналы, железные дороги, возводились промышленные объекты. Сосланные крестьяне осваивали новые земли, были заняты в угольной и лесной промышленности. Этот сектор экономики под управлением ОГПУ –НКВД – МВД составляли ядро и наиболее значимую часть сталинской экономики.

Правда ли, что этот тип экономики можно назвать «эффективным менеджментом», как утверждают современные авторы учебников истории, что высокие показатели темпов прироста промышленной продукции — хороший показатель успешного экономического развития? Конечно, нет — самый популярный учебник экономики в мире открывается с обсуждения того, о чем говорят эти показатели. Темпы роста в промышленности хорошо отражают рост благосостояния жителей тогда, когда речь идет о длительном промежутке безопасного и стабильного развития. Они ничего не говорят о росте благосостояния, когда рассматривается короткий отрезок времени и когда оценки благосостояния граждан должны включать такие показатели, как, например, вероятность смерти.

Второе — столь же очевидное — экономическое наблюдение состоит в том, что мобилизация экономических ресурсов дает очень высокие темпы роста в короткий срок, однако скорость мобилизационного развития неизменно компенсируется замедленным движением в будущем. Неудивительно, что в среднем экономическое развитие нашей страны в ХХ в. шло вполне заурядными темпами: некоторые страны, понесшие куда меньшие потери в результате внутриполитической борьбы и террора, росли быстрее. А самым экстремальным примером ускоренного развития является гитлеровская Германия: в 1932-1936 гг. ВВП удвоился за четыре года.

Сталинская модель государственного устройства была особой формой вертикального социального контракта, при котором права, распоряжение самими правами передаются некоторому субъекту, они постоянно могут перераспределяться. «Сталинская модель» впитала в себя традиционные черты российского вертикального контракта. А именно: самодержавие, крепостничество и то, что на русском языке называется держава, по-петровски должно называться «империя». Но «сталинская модель» отличается тем, что это - тоталитарное государство, в котором личные свободы отданы в обмен на гарантии со стороны государства. Эта модель сформировала некоторый особый образ социальной справедливости, которым отличалась не только от предшествующих моделей вертикального контракта, но и от других тоталитарных государств. Самая мощная черта социальной справедливости в «сталинской модели» – это выдвиженчество, возможность движения снизу вверх, которая была тесно связана с репрессивным обновлением. Донос - главный инструмент этого выдвижения снизу вверх. Этот механизм работал, пока был частью репрессивного механизма.

В течение нескольких десятилетий после смерти Сталина, происходило последовательное разложение этой модели и возвращение к достаточно традиционной для России схеме вертикального социального контракта с элементами крепостничества, самодержавия, империи. Здесь есть необходимые, но нет достаточного количества признаков «сталинской модели». Уже отсутствовал тотальный террор, но сохранялись точечные репрессии против недовольных существующим строем, цензура несколько ослаблена, приговоры потреяли беспрецедентную жестокость, но правосудие сохраняло обвинительный уклон; прекратил существование ГУЛАГ, но огромное количество людей продолжали проходить через лагерную систему, а ГУИН по-прежнему являлся важной составной частью экономики. Во главе государства по-прежнему – партийно-чекистская номенклатурная верхушка. По-прежнему подавлялись любые проявления инакомыслия и свободной деятельности – будь то экономика, культура или социальная активность. Граждане «под колпаком» у государства, но давление ослабело, хотя соблазн «закрутить гайки» не только остался, но постоянно артикулировался и представителями правящей верхушки и – гражданами, испытающими ностальгию по «сильной руке».

Характерные черты той эпохи, сохранившиеся и сегодня: имитация власти, имитация покорности, имитация управления, имитация единомыслия, имитация пропаганды и имитация доверия. Отлаженные рычаги вертикали власти перестали работать. Известна поговорка брежневских времен: «Вы делаете вид, что платите нам, а мы делаем вид, что работаем».

В экономике началась стагнация, которая в 1970-х гг. компенсировалась благоприятной для СССР внешнеэкономической конъюнктурой, львиную долю ресурсов поглощал военно-промышленный комплекс (ВПК) — область особой заботы Политбюро. ВПК достиг своего апогея, что приносило ущерб развитию экономики в целом и усугубляло кризис. Экономические реформы 1960-х гг. были свернуты, темпы роста промышленности и сельского хозяйства резко снизились, научно-технический прогресс замедлился. Советский Союз все больше отставал в своем развитии от ведущих мировых держав.

Политическая жизнь характеризовалась ростом бюрократического аппарата, усилением его произвола. В партийных и советских кругах (прежде всего в ближайшем окружении Брежнева) процветали злоупотребление служебным положением, казнокрадство, коррупция, очковтирательство.

Вместе с тем органы госбезопасности усилили борьбу с распространявшимся инакомыслием. Брежнев лично одобрял репрессивные меры, направленные против активистов движения сопротивления режиму в СССР.

Все робкие и непоследовательные попытки осмыслить и оценить прошлое в этот период только начавшись, сразу же сворачиваются. ХХ съезд осудив сталинизм не оценивает масшатбы террора и не раскрывает его большевистские корни. Разлагающаяся партийно-номенклатурная система продолжает сохранять те же механизмы веритикальной мобильности и декларируемую апологетическую основу марксизма-ленинзма, которая все больше приобретает черты имитации, пока, почти стремительно, почти одноментно, система не начинает рушиться с объявления гласности, постепенным разрушением «железного занавеса». Важно, что фундаментом, основной для демонтажа советской системы становится дискуссия и новая оценка сталинского, а потом и большевистского прошлого.

5. Историческая память, национальные образы прошлого и «конфликт памятей»

ХХ век оставил глубокие и незаживающие раны в памяти практически всех народов Восточной и Центральной Европы. Это был период революций, переворотов, двух мировых войн, нацистской оккупации Европы, катастрофы, непостижимой для человеческого ума — Холокоста. Шло множество локальных войн и конфликтов, большая часть которых имела отчетливую национальную окраску: Прибалтика, Польша, Западная Украина, Балканы. Страны переживали чехарду разного толка диктатур, каждая из которых бесцеремонно отнимала у людей гражданскую и политическую свободу, а взамен навязывала им унифицированные, обязательные для всех системы ценностей. Цепь обретений, утрат и новых обретений народами национальной независимости, понимаемой, по большей части, в рамках этнического самосознания, – и каждый раз те или иные сообщества чувствовали себя оскорбленными и униженными. Это – наша общая история. Но каждый народ помнит и чувствует эту историю по-своему. Национальная память по-своему перерабатывает и осмысляет общий опыт. И поэтому у каждого народа — свой ХХ век.

Коллективная историческая память – основа национальной идентичности. Она понимается не как сумма воспоминаний отдельных людей, а как система коллективных культурных стереотипов относительно общего прошлого, развивающаяся под влиянием семьи, религии и социальной группы через языковые структуры, повседневные жизненные практики и общественные институты. Память о прошлом сохраняется только благодаря функционированию различных социальных институтов, использующих знание о прошлом для самых разных целей: критики, социализации, познания, легитимации действующих институтов, консолидации общества, поддержания идентичности, выработки средства рационализации и кодификации уже имеющегося знания, права и др. Но наиболее общая функция памяти – в указании на генезис значений настоящего.

Память – это процесс, на который существенным образом влияют социальные условия и обстоятельства. Память очень часто становится предметом целенаправленной деятельности политиков. С помощью прошлого и его различных интерпретаций стабилизируются или, наоборот, делегитимируются собственные политические позиции или – позиции политических противников. Память может быть и инструментализирована в политических целях. Культурологические исследования показывают, что прошедшие события определяются и описываются не просто сами по себе, но в зависимости от настоящего, постоянно происходит историческая реконструкция событий прошлого.

Отсылка к событиям прошлого – важный ресурс для завоевания и укрепления доверия и популярности политиков. Память может выступать в виде политического ресурса следующим образом:

Для укрепления политического режима, вне зависимости от того, положительно или отрицательно оценивается прошлое. Благодаря этим оценкам создается коллективная идентичность и вера в общность, стабилизируется осознание принадлежности к общности, возникает готовность политической поддержки и лояльность. Это относится к политическим общностям всех типов, включая и нации.
Память – поле для политической конкуренции. Политики всегда стоят перед задачей выработки собственных, отличных от других политических позиций и своего профиля, память используется при этом для получения преференций в политических дискуссиях.
Политика в отношении памяти играет особенно важную роль во времена политических переломов: после революций, войн, гражданских войн, восстаний и трансформаций политических режимов. Перед новым политическим режимом всегда встает задача легитимации, и одно из средств для этого – подчеркивание собственных отличий от предшествующего режима, его делегитимация. Выбор стратегии для этого может быть разным: забвение и прощение или же – воспоминания и наказание виновных.

С большим удовольствием люди вспоминают о событиях, которыми они гордятся и могут вспомнить без чувства стыда и вины, не ставя под сомнение, но укрепляя самооценку. Именно этим и объясняются факты манипулирования историей, когда исторические факты расходятся с самооценкой. Стремление к переоценке истории, ее приближение к потребностям настоящего – универсально.

Открытым остается вопрос, как переосмыслить и преодолеть прошлое, какая стратегия успешней: забвение или воспоминания. Известны и случаи запрета на воспоминания об отягчающих, неприятных событиях, хотя такие стратегии никогда в конечном счете не приводили к успеху. В политической сфере никогда не встречается обращение с памятью только для ее сохранения, всегда предпринимаются попытки канализировать или прекратить действие памяти о негативном прошлом.

В эпоху политических трансформаций на первый план в связи с памятью выходят вопросы вины и ответственности – как в уголовно-правовом плане, так и в политическом, моральном или метафизическом смысле. Прощение связано с забвением, как воспоминания связаны с наказанием (дисквалификацией, публичным осуждением), юстиция связана с моралью.

Там, где происходит переход от диктаторских, автократических режимов к демократическим системам, неизбежно возникает вопрос: как новая демократия поступит со структурным, персональным и ментальным наследством государства–предшественника, особенно – как определится в отношении обстоятельств, отягчающих его историю, – преступлений в отношении собственного и других народов.

Поэтому вопрос о политической пользе и вреде воспоминаний или забвения играет важную роль не только в отношении периода после Второй мировой войны, но на протяжении предыдущего и последующих периодов, хотя подходы в разных странах существенно различаются.

Для серьезного осознания прошлого, для поиска выхода из тупиков исторических противоречий главное – не поиск и осуждение виновных, а гражданская ответственность, которую добровольно принимает на себя каждый человек, чувствующий себя членом некоего исторически сложившегося сообщества, за деяния, совершаемые от имени этого сообщества. Если народ объединен не только сиюминутным гражданским и политическим бытом, но и общим прошлым, и чаянием общего будущего — то категория гражданской ответственности естественным образом распространяется и на национальную историю. Именно гражданская ответственность за собственную историю, а не великие достижения и великие катастрофы как таковые, делают народ в полной мере нацией — обществом сограждан.

Эта ответственность – не та работа, которую можно сделать один раз и навсегда. Каждый народ должен вновь и вновь обращаться к своему прошлому, должен вновь и вновь, в каждом новом поколении, осмыслять и переосмыслять его, не отворачиваясь от горьких и страшных его страниц, должен развивать собственное прочтение истории, — и отчетливо понимать при этом, что другие имеют право на иное, свое собственное ее прочтение. Более того, каждый народ должен стремиться увидеть и понять образы прошлого, сложившиеся у его соседей, и понять ту историческую реальность, которая стоит за этими образами. Не принять, а именно понять; не заменить собственную правду истории чужой правдой, а дополнить и обогатить ею свое видение прошлого.

Сталинский режим после войны оказывал мощное воздействие на соседей будущего социалистического лагеря, во многом способствуя внедрению советской сталинской модели организации общества в странах Центрально-Восточной Европы т.н. «социалистического лагеря». Уже к 50-ым годам, конечно, не без активного включения местных сторонников этого режима – будущей коммунистической номенклатуры, были созданы основные несущие элементы этой модели: концентрация экономической и политической власти в руках вождя, наличие единственной - коммунистической партии, обладавшей реальной властью, монополия марксистско-ленинского учения в сфере идеологии, монополия партийного руководства на СМИ и силовые структуры, всеобъемлющий контроль со стороны властных структур, имеющих для этого особые полномочия, жесткая система управления экономикой. Были приведены в действие и репрессивно-террористические механизмы поддержания этой конструкции. Однако в большинстве стран «восточного блока» масштаб и жестокость репрессий и период массовой мобилизации был значительно короче, что объясняется историческими причинами и национальными особенностями. Сейчас во всех этих странах более или менее успешно проводится политика осмысления и преодоления тоталитарного и авторитарного прошлого.

Горечь давних взаимных обид может долго отравлять отношения между народами – если только у них не находятся лидеры, подобные Вацлаву Гавелу, который, став Президентом Чехословакии, нашел в себе мужество (вопреки тогдашним настроениям большинства своих сограждан!) публично извиниться перед изгнанными после войны из Судетской области немцами и их потомками. Подобные символические жесты вполне способны если не поставить точку во взаимных претензиях народов друг к другу, то заметно снизить их накал. К сожалению, люди такого нравственного масштаба, как Гавел, редко становятся национальными лидерами.

Не существует такого судьи, который мог бы вынести прошлому независимый и нелицеприятный вердикт. Почти в каждом из многообразных образов прошлого, порожденных национальной памятью, можно разглядеть и стремление людей оправдать собственный народ, и фрагмент исторической истины, более всего внятный именно этому народу и менее заметный для его соседей. Различие исторических оценок — это реальность, которую бессмысленно и вредно затушевывать. С ней мало просто считаться, ее надо постараться понять.

Сегодня споры на исторические темы возникают не столько вокруг фактов, сколько вокруг различных интерпретаций этих фактов. Добросовестное осмысление того или иного события, явления или процесса требует, прежде всего, рассмотрения его в конкретном историческом контексте. Однако зачастую сам выбор этого контекста порождает трудно совместимые оценки.

Имеют ли граждане России и других стран, входивших в состав СССР, право гордиться военными успехами Советской армии в 1944-45 году? Вне всякого сомнения: это право оплачено кровью сотен тысяч погибших солдат. Но, нисколько не поступаясь этой законной гордостью, они должны знать и понимать, что, кроме освобождения от нацизма, принесли эти успехи народам Балтии. Те же, в свою очередь, помня о своей трагической истории, должны помнить и понимать, что означает для России — да и для всего человечества — память о великой борьбе народов с нацизмом.

В Грузии и Украине недавно открыты «музеи советской оккупации». Это вызвало у большинства российских граждан недоумение или раздражение. В России лишь специалисты-историки знают о существовании независимой Грузинской Демократической Республики в 1918–1921 и о попытках создания в 1918–1920 независимой Украинской Народной Республики, а также о роли Красной Армии в их ликвидации. Но в самих этих странах память об их независимом государственном существовании в ХХ веке, пусть исторически кратком, никогда полностью не исчезала. Вполне естественно, что сейчас там возникает стремление к переосмыслению событий 1920 и 1921 годов.

Можно не соглашаться с некоторыми выводами, которые при этом делаются. Можно полемизировать с теми историками и юристами, которые возводят нынешнюю украинскую или грузинскую государственность к событиям 1918 года. Можно решительно спорить с теми, кто склонен рассматривать всю историю этих стран от конца Гражданской войны до 1991 года как период «оккупации». Но общество в России, —стране, на которую многие привычно возлагают вину за все, совершенное коммунистическим режимом, — должно быть в курсе дискуссий о прошлом, которые разворачиваются в соседних странах, и относиться к этим дискуссиям с пониманием, а не отделываться от них газетными фельетонами и карикатурами.

В то же время хотелось бы, чтобы украинская и грузинская общественность сознавала: отсутствие в России автоматического согласия с хлесткими эпитетами, подчас применяемыми в Грузии или Украине к некоторым ключевым эпизодам этой нашей общей истории, не обязательно свидетельствует о «великодержавном шовинизме» и «неизжитых стереотипах имперского сознания».

Это же относится и к оценкам вооруженного партизанского сопротивления коммунистическому режиму в послевоенные годы на Западной Украине, в Литве, Латвии, Эстонии, Польше. Память о повстанческих движениях, как правило, сложна и драматична; она не может не порождать множество самых разных оценок. Вплоть до самых крайних: кто-то склонен к безоглядной героизации «борцов за свободу», кому-то мучительно трудно расстаться с привычными представлениями о «бандитах». И для любой точки зрения без труда находятся обоснования. Спорящие не в силах убедить друг друга ( даже в тех случаях, когда спор идет внутри одной страны). Когда же к ожесточенному спору примешиваются национально-государственные амбиции и политические страсти, вряд ли можно надеяться на достижение взвешенных и взаимоприемлемых оценок. Но перейти от перебранки и взаимных оскорблений к цивилизованному обмену мнениями — можно и должно.

Почти во всех странах бывшего «социалистического лагеря» процветают ныне те формы историко-политической рефлексии, которые позволяют представить «свои» страдания исключительно как результат «чужой» злой воли. Диктатура и террор позиционируются в первую очередь как направленные против нации, а те, кто их осуществлял — как «чужеземцы» или чужеземные марионетки. То обстоятельство, что коммунистические режимы в этих странах в течение многих лет опирались не только на советские штыки, но и на определенные внутренние ресурсы, - постепенно исчезает из национальной памяти.

При этом до предела заостряются историко-правовые оценки происходившего: например, расхожей монетой в политическом лексиконе целого ряда посткоммунистических стран стало слово «геноцид». Культивирование образа собственного народа как «жертвы», возведение уровня человеческих потерь в ранг национального достояния органически связаны с отчуждением ответственности, с персонификацией образа «палача» в соседе. Это — естественный результат рефлекторной потребности людей снять с себя слишком неподъемный груз гражданской ответственности за прошлое. Но снятие с себя всякой ответственности и возложение ее на соседа — не лучшая основа не только для взаимного понимания народами друг друга, но и для собственного национального возрождения.

Для России история рухнувшего Советского Союза неотделима от ее собственной истории — таково самосознание большинства ее граждан. Отчасти поэтому, а отчасти из-за того, что Россия объявила себя правопреемником СССР, для ряда соседних народов она оказывается удобным объектом, на который можно возложить историческую ответственность — достаточно однозначно отождествить сегодняшнюю Россию со сталинским СССР и указать на нее как на источник своих национальных трагедий.

Россия, со своей стороны, нашла особый способ облегчения ноши, возложенной историей на народы, пережившие тоталитаризм. Вместо добросовестных попыток осмысления истории ХХ века во всей ее полноте и трагизме, вместо серьезной общенациональной дискуссии о советском прошлом, здесь возрождается, с небольшими изменениями, советский державно-патриотический миф – миф об отечественной истории как о череде славных героических свершений. В этом мифе, по большому счету, вообще нет места ни вине, ни ответственности, ни осознанию самого факта трагедии. Какая же может быть гражданская ответственность за героизм и самопожертвование? В результате многие российские граждане просто не в состоянии осмыслить не только степень исторической ответственности Советского Союза перед соседними с сегодняшней Россией странами, но и масштабы катастрофы, постигшей саму Россию. Отказ от памяти, подмена ее картиной лубочной империи, представляет для России не меньшую общественную опасность, чем культивирование национальных обид — для ее соседей. правду тоже не следует.

Бессмысленно игнорировать «чужую» память, делать вид, что ее не существует вовсе; бессмысленно отрицать ее обоснованность, огульно объявляя ложными те факты и толкования, которые за ней стоят.

Не следует превращать страдания и несчастья собственного народа в род нравственного преимущества перед другими народами, якобы (или в действительности) не так сильно пострадавшими, использовать эти страдания как политический капитал, конвертировать их в списки претензий к соседним странам и народам.

Ни в коем случае не следует пытаться эксплуатировать противоречия в «национальных образах прошлого», превращать особенности национальной памяти в повод для межнациональной вражды и межгосударственных конфликтов. При любом историческом видении — сегодня непродуктивно и опасно делить народы на «жертв» и «палачей», оценивать прошлое в категориях «исторической вины» одних перед другими.

К сожалению, на наших глазах история становится инструментом для достижения сиюминутных политических целей, дубиной в руках людей, которым, в сущности, нет дела ни до национальной памяти других народов, ни до трагедий, пережитых их собственными народами, ни до прошлого вообще. События, которые разыгрались не так давно вокруг памятника советским солдатам в Таллинне, отчетливо демонстрируют дефицит гражданской ответственности у политиков и в Эстонии, и в России. На Украине открываются памятники и выставки, посвященные «голодмору», который квалифицируется как геноцид украинского народа, при этом умалчивается что голод был следствием политики коллективизации и затронул в не меньшей степени другие регионы, например, Поволжье.

Эти примеры — яркая иллюстрация того, какие последствия могут повлечь за собой различия в национальных образах прошлого, если спор об истории принимает форму «конфликта памятей».

Разумеется, всегда найдутся люди, которые захотят подогреть этот конфликт, чтобы извлечь из него политические дивиденды — в ущерб своему собственному народу, в ущерб другим народам, в ущерб всем нормальным людям. Но и общество не может снять с себя ответственности за подобное развитие событий, ибо конфликт становится возможным там, где отсутствует доброжелательный и заинтересованный диалог.

Единственный способ преодолеть нарастающую отчужденность между народами — это свободный, непредвзятый и цивилизованный обмен мнениями по всем вызывающим разногласия вопросам нашей общей истории.

Состояние национальной памяти в странах Центральной и Восточной Европы интересно и важно, в первую очередь, для народов этого региона, — но не только для них. Так называемая «старая Европа» сегодня прирастает Европой новой. Почти все государства региона вошли или стремятся войти в общеевропейские структуры. Вместе с ними в европейскую культуру, в общую европейскую память входят наши исторические проблемы, травмы и комплексы. Опыт посткоммунистических стран (включая не только «географическую Европу», но и Казахстан, и государства на Кавказе и в Центральной Азии) становится вызовом для всех европейцев: с ним необходимо работать, его надлежит понять. Наш предполагаемый диалог — это лишь часть общеевропейского, а, по большому счету, общечеловеческого диалога о прошлом. Кроме того, осваивая и осмысляя собственный ХХ век, многие народы, - и в Западной Европе, и в Латинской Америке, и в других регионах мира, - сталкивались с проблемами, схожими с теми, которые стоят сегодня перед нами, и было бы очень важно знать, как эти проблемы у них решались и решаются.

Мы обязаны попытаться сделать так, чтобы наши общие трагические воспоминания сближали, а не разъединяли народы. И у нас есть шанс этого добиться, если мы согласимся работать над прошлым вместе, а не порознь.

6. Рецидивы большевизма и сталинизма в современной России

Ни общество, ни власть до сих пор не ответили на ключевой вопрос: каково прошлое России, и каким должно быть ее будущее. В нашей стране долго, как ни в какой другой, существовал самый жестокий тоталитарный режим в Европе, от которого пострадали десятки миллионов жителей европейского континента, и в первую очердь – наши собственные граждане. В нашей стране нет ни одной семьи, которую не затронули бы репрессии, насильное переселение, коллективизация, голод, в которой не было бы своего мартиролога погибших. Но до сих пор большинство наших граждан, включая председателя правительства, считают , что «чекист» - это славное звание, а не синоним слова «палач». Проблемы тоталитарного и авторитарного прошлого, начиная от большевизма до брежневсего периода, не стали предметом широкой общественной дискусии, так и не поставлена задача преодоления его последствий.

Приближение к некоторым идеям и мифам сталинской эпохи в России связано с периодом реакции, последовавшей за преобразованиями второй половины 80-ых и 90-х годов. Эта реакция имеет в себе некоторые реставрационные тенденции. В начале 90-х годов распалась социальная система и империя. Нынешнее приближение состоит в том, что, с одной стороны, растет постимперский синдром – вспоминают великую державу, которая наибольшего величия достигала, возможно, именно тогда. С другой стороны, растет стремление к справедливости, воспринимающейся как справедливость, которая была и которая была утрачена.

Вся наша жизнь пронизана остатками тоталитаризма большевистско-сталинского толка, начиная от репрессивной судебной системы, числа заключенных и условий их содержания, которые приравниваются к пыткам, и кончая методами и стилистикой действия власти, демонстративно пренебрегающей законом, нормами нравственности и интересами граждан, с инсценировками «народной любви» и славословиями.

В стереотипах общественной жизни и государственной политики России явственно различимо пагубное влияние советской системы государственного насилия.

Наиболее явные проявления тоталитарного прошлого в нашем настоящем:

Ощущение ничтожности человеческой жизни и свободы перед истуканом Власти.

Привычка к «управляемому правосудию», правоохранительные органы, подчиняющие свою деятельность не норме закона, а велениям начальства.

Имитация демократического процесса при одновременном выхолащивании основных демократических институций и открытом пренебрежении правами и свободами человека, нарушения Конституции, совершаемые под аккомпанемент клятв в незыблемой верности конституционному порядку.

Рефлекторная неприязнь сегодняшнего бюрократического аппарата к независимой общественной активности, непрекращающиеся попытки поставить ее под жесткий государственный контроль. Все коллективные формы общественной жизни в СССР — культурной, научной, религиозной, социальной и т.п., не говоря уже о политической, — были в максимальной степени – в период сталинизма, в ослабленной – в более ранний или брежневский период, ликвидированы или подменены имитациями, муляжами; после этого людей можно было уничтожать поодиночке, заодно искореняя из общественного сознания представления о независимости, гражданской ответственности и человеческой солидарности.

Воскрешение в современной российской политике старой концепции «враждебного окружения» — идеологической базы и пропагандистского обеспечения, подозрительность и враждебность ко всему зарубежному, истерический поиск «врагов» за рубежом и «пятой колонны» внутри страны и другие сталинские идеологические шаблоны, обретающие второе (или третье) рождение в новом политическом контексте.

Легкость, с которой в нашем обществе возникают и расцветают национализм и ксенофобия (а число преступлений, совершенных на почве национализма ежегодно растет), несомненно унаследована нами в том числе и от «национальных спецопераций» от депортаций в годы войны целых народов, обвиненных в предательстве, и от «борьбы с космополитизмом», «дела врачей» и сопутствующих всему этому пропагандистских кампаний.

Интеллектуальный конформизм, боязнь всякой «инакости», отсутствие привычки к свободному и независимому мышлению, податливость ко лжи.

Безудержный цинизм — оборотная сторона двоемыслия, лагерная мораль («умри ты сегодня, а я завтра»), утрата моральных ценностей — и этими нашими бедами мы в большой мере обязаны школе большевизма и сталинизма.

Катастрофическая разобщенность людей, стадность, подменившая коллективизм, острый дефицит человеческой солидарности, — все это результат репрессий, депортаций, насильственных переселений, целью которого ведь и была раздробление общества на атомы, превращение народа в «население», в толпу, которой легко и просто управлять.

Росиийская пенитенциарная система и правосудие – прямое наследство обвинительного правосудия и ГУЛАГА, составлявших основу сталинской системы.

Целый ряд характеристик настоящего свидетельствуют о том, что характиристики политической системы, отношение государства и его правителей к гражданам по-прежнему стигматизированы сталинизмом, более того, в последнее время эти черты общественного устройства становятся все более явными.

Это отчетливо видно на характеристиках российской пенитенциарной системы. Когда заходит речь об условиях содержания заключенных и необходимости их улучшения, то чаще всего звучит стандартный набор тезисов: «Он преступник, он знал на что шел, тюрьма не санаторий». Сам термин «места лишения свободы» означает, что гражданина за его преступление лишают именно свободы, но не права на человеческие условия жизни. Уполномоченный по правам человека в РФ Владимир Лукин регулярно говорит о том, что суд приговаривает человека к заключению, но не к мучению. Однако в России эти слова как были, так и остаются синонимами на протяжении многих лет. С той лишь разницей, что современных арестантов в казенном доме поджидает не дыба, а смертельные болезни. На сегодняшний день около 90% российских заключенных больны, почти половина из них страдают опасными заболеваниями. В местах лишения свободы находятся 795 тыс. человек, страдающих различными заболеваниями. Из них 340 тыс. человек – больные социально значимыми заболеваниями, такими как СПИД и туберкулез. Учитывая, что в стране около 900 тыс. заключенных, выходит, что здоровы не более 10% тех, кто отбывает наказание.

В России до сих пор нет закона о социальной реабилитации лиц, освобождающихся из мест лишения свободы, в том числе и больных туберкулезом. Больные, получавшие хоть какое-то лечение в колонии, далеко не всегда могут продолжить курс реабилитации, отсидев срок. Поэтому для СПИДа и туберкулеза не существует стен, в том числе и тюремных.

Шпиономания – одно из последних наглядных рецидивов сталинизма: «шпионский» процессы против российских ученых, обвинение правозащитников в связях с иностранной разведкой, обвинение некоммерческих организаций и даже – представителей региональной власти (как в Мурманске) в «финансировании из-за рубежа» и т.д. В это же ряду - принятые Госдумой законопроекты. Один из них выводит из ведения судов присяжных и передачу в суды общей юрисдикции рассмотрение дел о шпионаже, государственной измене, терактах, массовых беспорядках, организации незаконных вооруженных формирований. Главный аргумент авторов проекта закона заключается в том, что присяжные слишком часто выносят оправдательные вердикты. Такой законопроект – это беззастенчивая попытка силовиков не отвечать за свои ошибки в ходе предварительного и судебного следствия, а облегчить себе жизнь, передав самые громкие и сложные уголовные дела судьям, «объективность» которых проверена уже ни раз. Данный законопроект обусловлен не борьбой с терроризмом, а стремлением усилить авторитарный режим, резко ограничить права и свободы граждан, что вполне характерно для периода сталинского Террора.

Второй законопроект расширяет и уточняет ряд формулировок. "Государственную измену" (статья 175 УК) предлагается классифицировать не как "враждебную деятельность, направленную в ущерб внешней безопасности" РФ, а "деянием" против "безопасности РФ, в том числе ее конституционного строя, суверенитета, территориальной и государственной целостности". Эти поправки делают уголовно наказуемыми передачу государственных секретов не только спецслужбам иностранных государств, но и работающим в РФ международным правительственным и неправительственным организациям, так же квалифицируется и консультационная помощь иностранным и международным организациям.

Это даёт властям соблазн обвинить неудобных оппонентов, сотрудничающих с иностранными международными организациями, в государственной измене и шпионаже.

Согласно новому законопроекту, изменниками родины и шпионами в России будут признаны все, чьи деяния направлены "против безопасности РФ, в том числе ее конституционного строя, суверенитета, территориальной и государственной целостности», т.е. шпионом, как и в сталинские времена, рискует стать каждый, кто позволит себе критику власти или пообщался с иностранцем. Если учесть, что правительство готово приравнять к государственной измене просто «деятельность, направленную против конституционного строя», то речь идет, безусловно, о восстановлении нормы сталинских времен, когда уголовным преступлением считалась антисоветская деятельность. С принятием этих поправок любое общение с международными организациями, если это понадобится правоохранительным органам, можно истолковать как государственную измену.

Учитывая, что эти дела теперь выведены из-под судов присяжных, надежды на справедливое рассмотрение у обвиняемых скорее всего не будет. Это означает большой срок лишения свободы для всех неугодных государству лиц и организаций.

К сожалению, именно в России готовность общества узнать и принять правду о своей истории, казавшаяся в конце 1980-х достаточно высокой, сменилась в 1990-е и особенно – «нулевые» годы безразличием, апатией и нежеланием «копаться в прошлом». Есть и силы, прямо заинтересованные в том, чтобы никаких дискуссий на эти темы больше не было. И в общественном сознании, и в государственной политике усиливаются тенденции, отнюдь не способствующие свободному и прямому разговору о нашей недавней истории. Эти тенденции нашли свое выражение в официальной, хотя и не всегда четко формулируемой концепции отечественной истории исключительно как «нашего славного прошлого».

Значительной части наших сограждан легче принять удобные успокоительные мифы, чем трезво взглянуть на свою трагическую историю и осмыслить ее во имя будущего. Мы понимаем, почему это так: честное осмысление прошлого возлагает на плечи ныне живущих поколений огромную и непривычную тяжесть исторической и гражданской ответственности. Но без принятия на себя этого, в самом деле – тяжелейшего, груза ответственности за прошлое у нас невозможна ни национальная консолидация, ни возрождение.

7. Международный опыт преодоления тоталитарного прошлого

Опыт практически всех стран, переживших тоталитаризм показывает, что отказ от критического осмысления прошлого, признания исторической вины и исторических ошибок закрывает путь в будущее, снова и снова толкает и власть, и общество к действиям под большевистским лозунгом «цель оправдывает средства», когда цена жизни человека определяется принципом «лес рубят – щепки летят» и «человек –мусор».

В подавляющем большинстве посттоталитарных стран опыт переосмысления тоталитарного прошлого – необходимая составная часть укрепления демократических институтов и демократической культуры общества. Специальные комиссии (примирительные или «Комиссии правды») в странах Латинской Америки, Южной Африки, Марокко занимаются восстановлением картины нарушений прав человека и народов и действий государственных репрессивных органов в период диктатуры.

Образцом для стран Европы, включая постсоциалистические, служит немецкий опыт денацификации и «преодоления прошлого». В международной области также предпринимается все больше усилий, для того чтобы выработать своего рода «стандарты» и конкретные направления в этой области.

Немецкий историк Гельмут Кениг определяет «преодоление прошлого» как совокупность действий и знаний, на основании которых новые демократические государства относятся к государствам-предшественникам. В первую очердь речь идет о том, как оценивают новые демократии структурные, персональные и ментальные наследства государств-предшественников и как они относятся в своем самоопределении и в своей политической культуре к собственной отягощенной истории.

В Германии преодоление национал-социалистического прошлого включает ряд аспектов:

- юридический (уголовное, гражданское и государственное право)

Преодоление прошлого начинается с юридических мероприятий – наказания виновных (влючая Нюрнбергский процесс), реабилитации жертв и пересмотра законов, в Германии речь шла о расовых законах. Этот процесс длился не одно десятилетие. Затем начались исторические исследования национал-социализма. Параллельно начались процессы персональной (связанной с ролью отдельных лиц) и идеологической денацификации и критическая оценка норм и ценностей, существовавших в период национал-социализма в исторической науке, культуре, общественных дискуссиях. Задачей было – показать широкой общественности человеконенавистнический характер этих ценностей и противопоставить им демократические и этические представления о ценностях. Этот процесс был инициирован западными союзниками еще до заверешения Второй мировой войны, его целью было преодолеть существовавшую несправедливость правовым путем, смягчить страдания жертв, минимизировать возможность повторения случившегося, понять и задокументировать причины совершенных преступлений. Но он не завершен до сих пор, и составляет важный элемент школьного образования, образования для взрослых, стал важной составляющей современной немецкой культуры и неотъемлемой частью национальной идентификации современных немцев. Он не только не сворачивается, но расширяется и и угубляется в последние годы, включая все новые и новые сегменты и многообразную и противоречивую дискуссию, в котрой представлены и разные точки зрения, включая и жертв и палачей.

Хотя процесс преодоления тоталитарного прошлого различается в разных странах, но все же можно выделить следующие основные модели его оценки:

После смены режимов, особенно в диктатурах, опиравшихся на идеологию, распространено представление, что прошлая система была основана на правильных идеях, просто их плохо реализовывали (Германия после 1945 г., посткоммунистические страны Восточной Европы).

В Германии и в Восточной Европе существовали требования завершения общественной дискуссии на историческую тему (подвести черту, объявить «час зиро»), в т.ч. - связанные с амнистией для «палачей». В Польше, например, это было связано с т.н. «жирной итоговой чертой» - политическим требованием первого демократического президента Тадеуша Мазовецкого. В качестве аргументов использовалось необходимость сохранения гражданского мира, интеграции, сохранения целостного национального сознания или большей, по сравнению с преодолением прошлого, значимости задач построения нового будущего.

Требования серьезного пресмотра прошлого часто исходят от групп, которые были в оппозиции еще до смены старого режима и требуют последовательного отказа от старых институтов, элит и традиций. Главные требования, как правило, связаны с реабилитацией жертв, открытием исторической правды и наказанием или названием ответственных за репрессии. Это должно быть продемонстировано каким-то актом и действенно для общественности.

Часто, после краха идеологизированных систем, наблюдается уход граждан в частную жизнь и нежелание участовать в политике, что препятствует преодолению прошлого.

Пока в обществе еще остаются жертвы и палачи, в общественном дискурсе присутствуют их взаимная неприязнь, чувства стыда - у палачей и бессилия - у жертв, попытки вытесения этой проблематики. Менее болезненными эти дискуссии становится с течением времени, когда на смену старому приходит новое поколение и открываются ранее закрытые архивы.

Для отношения к прошлому важно, каким образом произошла смена режима:

- через трансформацию из-за экономического краха (СССР) или в условиях внутренней стабильности и успеха (Испания периода Франко, Южная Африка) или

- вследствие поражения в войне, когда победители способствовали инсталляции демократических институтов (Германия, Австрия).

В первом случае смена элит значительно затруднена, во втором, напротив, высокопоставленные функционеры были казнены или получили тюремные сроки.

Культурые и исторические особенности таже влияют на формы и степень интенсивности преодоления прошлого. В Японии, например, этот процесс затрудняет культ предков. Корпоративное устройство общества в странах Латинской Америки, роль католической церкви и государства, клиенталистские отношения выступают тормозом на пути успешного преодоления диктаторского прошлого.

Итак, существует несколько типов отношения к прошлому:

1. Игнорирование, замалчивание, как это случилось в Испании после диктатуры Франко и в современной России.

2. Политические чистки с применением насилия в отношении коллаборантов, как в послевоенной Франции и Югославии.

3. Преодоление прошлого с использованием правовых методов, как в послевоенной Германии и Австрии.

4. Бюрократические мероприятия, связанные с политическими чистками – люстрациями (денацификация в Германии и Австрии), люстрации в Чехии.

5. Амнистии и решения о помиловании (50-ые годы в Германии).

6. Компромисс между судебными преследованиями и политическими санкциями (Южная Африка).

7. Компенсации пострадавшим, в том числе – живущим уже в других странах (Германия, Австрия).

В ходе трансформаций политических систем после Первой мировой войны от монархий к демократическим формам правления в Германии и Австрии, Версальский договор включал требование наказания за военные преступления, отличаясь от предшествующих практик забвения и прощения. Это имело большое значение для Веймарской республики, которая не была готова к переходу на другое отношение к памяти и связанным с этим требованиям.

Третья волна демократизации, включавшая Испанию, Португалию и страны Латинской Америки дала другой тип ответов о том, как нужно относиться к авторитарному прошлому. В Испании после смерти Франко сначала было принято решение в пользу «забвения и прощения», но четверть века спустя стало ясно, что это не помогло залечить раны гражданской войны и диктатуры, в обществе стала нарастать потребность дать ответы на вопросы прошлого. В Аргентине и Чили, напротив, с самого начала были созданы комиссии, призванные исследовать и оценить масштабы политического насилия и нарушений прав человека, был выбран путь воспоминаний и разоблачений. В других странах комиссии не связывали воспоминания и наказание друг с другом, при условии, что виновные в преступлениях открыто сознавались в своей деятельности, они могли избежать судебного преследования и наоборот, если они это скрывали, то такое преследование могло начаться. В этом случае связка память-наказание или забвение -амнистия заменяются связкой память – амнистия, а разоблачение преступников не ведет к наказанию. Тем самым поощряется публичное раскаяние. Этот выбор основан на убеждении в том, что для общества переосмысление прошлого полезнее, чем наказание преступников. Этот принцип использовался и в Южной Африке после завершения апартеида. В странах трансформации последней волны в Восточной и Юго-Восточной Европе окончательный выбор отношения к прошлому еще не сделан, и подходы постоянно меняются.

8. Попытки осмысления прошлого и память о терроре в современной России

Последние полтора десятилетия показали, что необходимо публичное рассмотрение политического террора советского периода с правовых позиций. Террористической политике тогдашних руководителей страны, и, прежде всего, основателя большевизма тоталитаризма советского типа – Владимира Ленина и генерального идеолога и верховного организатора террора — Иосифа Сталина, конкретным преступлениям, ими совершенным, необходимо дать ясную юридическую оценку. Только такая оценка может стать точкой отсчета, краеугольным камнем правового и исторического сознания, фундаментом для дальнейшей работы с прошлым. В противном случае отношение общества к событиям эпохи террора неизбежно будет колебаться в зависимости от изменений политической конъюнктуры, а призраки большевизма и сталинизма — периодически воскресать и оборачиваться то бюстами диктатора на улицах наших городов, то рецидивами сталинской политической практики в нашей жизни.

В отношении привлечения к ответственности организаторов и проводников политики тоталитаризма высказывались как умеренные, так и радикальные предложения; суть их состоит в том, чтобы ограничить участие этих лиц в общественно — политической жизни или «устранить» их из общественных и хозяйственных сфер, обеспечивающих им власть над обществом на любом уровне. Закон о реабилитации жертв политических репрессий, принятый 18 октября 1991 года, содержал правовую норму, в соответствии с которой работники органов ЧК, ГПУ — ОГПУ, УНККВД — НКВД, МГБ, прокуратуры, члены комиссий, «особых совещаний», «двоек», «троек», работники других органов, осуществляющих судебные функции, судьи, участвовавшие в расследовании и рассмотрении дел о политических репрессиях, несли уголовную ответственность на основании действующего законодательства. Сведения о лицах, признанных виновными в фальсификации дел, применении незаконных методов расследования, преступлениях против правосудия, должны были периодически публиковаться средствами массовой информации. Но закон так не был воплощен в практику. Конечно, память о прошлом формируется не Указами и постановлениями правительства. Судьбы исторической памяти могут определиться лишь в широкой общественной дискуссии. Чем дальше, тем более очевидной становится острая необходимость в такой дискуссии.

В осмыслении всего опыта советской истории, нуждается не только Россия и не только страны, входившие в СССР или в состав «социалистического лагеря». В таком обсуждении нуждается все страны и народы, все человечество, ибо события Большого Террора наложили отпечаток не только на советскую, но и на всемирную историю. Гулаг, Колыма, Тридцать Седьмой — такие же символы ХХ века, как Освенцим и Хиросима. Они выходят за пределы исторической судьбы СССР или России и становятся свидетельством хрупкости и неустойчивости человеческой цивилизации, относительности завоеваний прогресса, предупреждением о возможности будущих катастрофических рецидивов варварства. Поэтому дискуссия о большевизме и сталинизме должна также выйти за рамки национальной проблематики; подобно некоторым из названных выше гуманитарных катастроф, она должна стать предметом общечеловеческой рефлексии. Но инициатором и средоточием этой дискуссии обязана стать, разумеется, общественная мысль в странах, которые входили в состав СССР, в первую очередь — в России.

Проблемы, связанные с памятью о сталинизме в сегодняшней России, болезненны и остры. На прилавках - масса просталинской литературы: художественной, публицистической, квазиисторической. В социологических опросах Сталин неизменно в первой тройке «самых выдающихся деятелей всех времен». В оправдательном духе интерпретируется сталинская политика в новых учебниках истории для школы.

Рядом - безусловные достижения историков и архивистов, сотни посвященных сталинизму фундаментальных томов документов, научных статей и монографий. Но они если и оказывают влияние на массовое сознание, то слишком слабое.

Причины тому - в недостатке субъектов и механизмов влияния на общественное сознание и в исторической политике последних лет. Но, самое главное, конечно – это особенности нынешнего политического режима, прямо или косвенно рассматривающего себя в качестве наследника советского – большествисткого и сталинского времени.

Память о большевизме и сталинизме в России – это почти всегда память о жертвах. О жертвах, но не о преступлении. В качестве памяти о преступлении она не отрефлексирована, на этот счет не существет консенсуса ни в обществе в целом, ни в кругах академической и журналистской общественности, деятелей культуры, политиков.

В правовом смысле массовому сознанию не на что опереться. Нет никакого государственного правового акта, в котором государственный террор был бы назван преступлением. Двух строк в преамбуле к Закону 1991 г. о реабилитации жертв явно недостаточно. Нет и вызывающих хоть частичное доверие отдельных судебных решений - ни одного судебного процесса против участников сталинского террора в новой России не было.

В советском терроре крайне сложно разделить палачей и жертв.

В отличие от нацистов, которые в основном, убивали «чужих»: поляков, русских, наконец, евреев (тоже не совсем «своих», даже если речь идет о немецких еврееях), мы убивали в основном своих, и сознание отказывается принимать этот факт.

В памяти о терроре мы не в состоянии распределить главные роли, не в состоянии расставить по местам местоимения «мы» и «они».

Эта невозможность отчуждения зла и является главным препятствием к формированию полноценной памяти о терроре. Она усугубляет ее травматический характер, становится одной из главных причин вытеснения ее на периферию исторической памяти. На определенном уровне, на уровне личных воспоминаний - это уходящая память. Свидетели еще есть, но это – последние свидетели, и они уходят, а вместе с ними уходит и память как личное воспоминание и личное переживание.

На смену памяти-воспоминанию приходит память как набор коллективных образов прошлого, формируемых уже не личными и даже не семейными воспоминаниями, а различными социально-культурными механизмами. Не последним из этих механизмов является историческая политика, целенаправленные усилия политической элиты по формированию устраивающего ее образа прошлого. Такого рода усилия мы наблюдаем уже с 1990-х годов, когда политическая власть принялась искать обоснования собственной легитимности в прошлом. Но если власть ощущала дефицит легитимности, то население после распада СССР ощущало дефицит идентичности. При этом и власть, и население искали способ восполнить свои дефициты в образе Великой России, наследником которой является Россия нынешняя. Те образы «светлого прошлого» , которые предлагались властью в 90-е годы - Столыпин, Петр Первый и так далее – не были восприняты населением: слишком далеко и слишком мало связано с сегодняшним днем. Постепенно и подспудно концепция Великой России прирастала советским периодом, в частности – сталинской эпохой.

Пост-ельцинское руководство страны уловило эту готовность к очередной реконструкции прошлого и в полной мере ее использовало. Нельзя говорить, что власть 2000-х намеревалась реабилитировать Сталина – она всего лишь хотела предложить своим согражданам идею великой страны, которая в любые эпохи остается великой и с честью выходит изо всех испытаний. Образ счастливого и славного прошлого был нужен ей для консолидации населения, для восстановления непререкаемости авторитета государственной власти, для укрепления собственной «вертикали». Но, независимо от этих намерений, на фоне вновь возникшей панорамы великой державы, сегодня, как и прежде, «окруженной кольцом врагов», проступил усатый профиль великого вождя. Этот результат был неизбежным и закономерным.

Два образа эпохи Сталина вступили в жестко конкурентные отношения друг с другом: образ сталинизма, т.е. образ преступного режима, на совести которого десятилетия государственного террора - и образ эпохи славных побед и великих свершений. И, конечно, в первую очередь образ главной победы — Победы в Великой Отечественной войне. Память о войне и стала той несущей конструкцией, на которой была переорганизована национальная самоидентификация. Память о тяготах войны, о ее повседневности, о 41-м годе, о плене, эвакуации, о жертвах войны, эта память в хрущевскую эпоху была резко антисталинской. В то время она органично сплеталась с памятью о терроре. Сегодня память о войне подменена памятью о Победе. Подмена началась в середине 60-х. Одновременно с конца 60-х вновь оказалась – на целых двадцать лет! - под запретом память о терроре. Завершилось же подмена только теперь, когда фронтовиков почти не осталось и корректировать коллективный стереотип личными воспоминаниями некому. Память о Победе без памяти о цене Победы, конечно, не может быть антисталинской. И поэтому она плохо совмещается с памятью о терроре.

Память о терроре отступила. Она не вовсе исчезла, но оказалась оттесненной на периферию массового сознания.

Конечно, в стране жива память о большевизме и сталинизме, о массовом терроре и его жертвах.

Первым и самым наглядным свидетельством памяти об исторических событиях являются памятники, посвященные этим событиям, которые устанавливаются не централизованно, а энергией общественности и местных администраций и стоят не на центральных площадях, а в отдаленных местах, там, где покоятся останки расстрелянных. Федеральная власть практически не участвует в мемориализации памяти о терроре. Все эти скульптуры, часовенки, кресты, закладные камни увековечивают Память о жертвах. Но в этой памяти нет образа преступления, нет и преступников. Есть жертвы – то ли стихийного бедствия, то ли какой-то иной катастрофы, источники и смысл которой остаются массовому сознанию непостижимыми. Многие центральные улицы по-прежнему носят имена людей, прямо или косвенно к террору причастных. Совмещение сегодняшней городской топонимики, унаследованной от советской эпохи, и памяти о жертвах, унесенной на окраины, - вот наглядный образ состояния исторической памяти о сталинизме в России.

Книги памяти - одна из опорных точек памяти о сталинизме. Эти книги, издающиеся в большинстве регионов России, образуют сегодня библиотеку объемом почти в 300 томов. В них содержится в общей сложности более полутора миллионов имен казненных, приговоренным к лагерным срокам, депортированных. Однако эти книги почти не формируют национальную память. Во-первых, это - региональные книги, содержание каждой из которых по отдельности являет собой не образ национальной катастрофы, а, скорее, картину «местной» беды. С региональной раздробленностью корреспондирует методологический разнобой: у каждой Книги памяти свои источники, свои принципы отбора, свой объем и формат представления биографических данных. Причина этому – отсутствие единой государственной программы выпуска Книг памяти. Во-вторых, это – почти не публичная память: книги выходят крошечными тиражами и не всегда попадают даже в региональные библиотеки.

«Мемориал» разместил в Интернете базу данных, которая объединяет данные Книг памяти, пополненные некоторыми данными МВД России, а также самого «Мемориала» (более 2 миллионов 700 тысяч имен), но в сравнении с масштабами советского террора это очень мало.

Музеи. В России по-прежнему нет общенационального Музея государственного террора, который мог бы сыграть важную роль в формировании образа террора в массовом сознании. Местных музеев, для которых тема террора была бы основной, меньше десяти. Тема террора присутствует изредка в экспозициях, а в основном в фондах около 300 музеев, разбросанных по всей стране (это, главным образом, районные и городские краеведческие музеи). В целом террор представлен крайне фрагментарно, и лишь условно вписан в историю страны.

Места памяти, связанные с террором и в первую очередь места захоронений: массовые захоронения расстрелянных в период Большого террора и крупные лагерные кладбища. Но тайна, окутывавшая расстрелы, была столь велика, столь мало источников на эту тему удалось обнаружить, что на сегодня нам известно лишь около 100 мест захоронений расстрелянных 1937-1938 гг. – по нашим подсчетам, меньше трети от общего числа.

Местами памяти не становятся объекты инфраструктуры террора в городах, – сохранившиеся здания областных и районных управлений ОГПУ/НКВД, здания тюрем, лагерные управления. Местами памяти почти не становятся объекты промышленности, возведенные трудом политзаключенных – каналы, железные дороги, шахты, заводы, комбинаты, дома. При этом они могли бы стать «местами памяти» - достаточно всего лишь повесить мемориальную доску у проходной завода или на железнодорожной станции.

Еще один канал снабжения массового сознания историческими концепциями и образами - культура в наиболее массовых формах бытования, прежде всего, телевидение. Телевизионные передачи, посвященные сталинской эпохе, довольно многочисленны и разнообразны, и гламурный просталинский китч вроде сериала «Сталин-live» конкурирует на равных с талантливыми и вполне добросовестными экранизациями Шаламова и Солженицына. Телезритель может выбирать предпочтительные для него способы прочтения эпохи. Увы, судя по всему, доля тех, кто выбирает «Сталин-live» растет, а тех, кто выбирает Шаламова – падает. Зритель, чье актуальное мировоззрение формирует антизападная риторика и бесконечные заклинания телевизионных политологов о великой стране, которая со всех сторон окружена врагами, а внутри подрывается «пятой колонной», не нуждается в подсказках, чтобы выбрать для себя тот образ прошлого, который лучше всего соответствует этому мировоззрению.

Едва ли не самый важный институт конструирования коллективных представлений о прошлом – школьный курс истории. Здесь государственная историческая политика вполне активна. Ее характер заставляет задуматься над тем, что пассивность по отношению к исторической памяти не столь опасна, как использование истории в качестве инструмента политики. В новых учебниках истории присутствует тема сталинизма как системного явления. Но террор выступает там в качестве исторически детерминированного и безальтернативного инструмента решения государственных задач. Эта концепция не исключает сочувствия к жертвам Молоха истории, но категорически не допускает постановки вопроса о преступном характере террора и о субъекте этого преступления. Это естественное побочное следствие утверждения идеи заведомой правоты государственной власти.

В целом можно говорить о памяти раздробленной, фрагментарной, уходящей, вытесненной на периферию массового сознания. Остается ли еще у этой памяти шанс стать общенациональной, какие знания и какие ценности должны быть для этого усвоены массовым сознанием, что здесь надо делать – этот вопрос остается открытым. Ясно, что необходимы совместные усилия и общества и государства. Ясно также, что историкам в этом процессе принадлежит особая роль, на них же падает и особая ответственность. В нашей стране несколько раз начинались, но так и не завершены попытки оценки собственного тоталитарного и авторитарного прошлого. Десталинизация периода оттепели позволила лишь признать существование массовых репрессий и реабилитировать часть жертв, но не были наказаны виновные, не была изменена политическая система, не были реабилитированы все жертвы. Да и масштаб репрессий так и остался неизвестным большинству. Не было дано ясной и четкой оценки роли органов госбезопасности и коммунистической партии в создании тоталитарной системы.

Процесс по делу КПСС в Конституционном суде в 1992 году мог бы быть важной вехой оценки ее роли в истории страны, но был быстро забыт в период бурных изменений начала 90-х, а сам вердикт суда имел двусмыссленный и половинчатный характер.

Исторические исследования, книги Солженицына, Шаламова, художественное осмысление сталинского периода не оказали глубокого воздействия ни на систему образования и воспитания, ни на общество. Более того, в контексте укрепления авторитарных тенденций в стране, несмотря на готовность руководства страны посещать мемориалы жертв репрессий, и у власти и у общества вновь появился соблазн рассматривать правление Сталина и перод диктатуры как время укрепления и возрождения страны.

Надо снова вернуться к трезвой и глубокой оценке исторического прошлого, особенно -недавнего, продолжить начатое в перестройку, доведя его до логического конца и последовательно работать над переосмыслением собственной истории вместе с другими странами – Германией, Польшей, СНГ и т.д. Необходимо оценка роли нашей страны накануне и во время Великой Отечественной войны и после нее, включая судьбы репрессированных и изгнанных народов и групп населения, жертв военных конфликтов и репрессий. Необходимость честногого признания и оценки расстрела польских военных в Катыни советскими органами госбезопасности – лишь один примеров, когды нынешние власти, не будучи готовыми признать преступления предшествующей эпохи, фактически соллидаризуются с теми, кто их соврешал.

Осмысление всех этих событий необходимо в диалоге с представителями стран, национальных и социальных групп, вовлеченных в эти события. Необходима ясная оценка роли КПСС и КГБ в истории страны.

Осуждение сталинизма и готовность преодолеть его последствия должны стать доминирующим представлением в обещественном сознании, естественной и само собой разумеющеся позицией, подкрепленной рядом поддерживаемых государством и реализуемых обществом мер.

9. Преодоление большевизма и сталинизма – первоочередные задачи

Хотя современное российское государство является формальным правопреемником СССР, оно не может нести материальной и юридической ответственности за преступления большевизма и сталинизма. Наше общее прошлое - общая трагедия всех народов СССР и не должна использоваться для выяснения отношений между сегодняшними политиками на постсоветском пространстве и за его пределами, политической рекламы. При этом моральный долг и моральная ответственность современной России - четко и недвусмысленно называть своими именами преступления против человечности, совершенные советским режимом. Им нет и не может быть оправданий.

Правовая оценка преступлений большевизма и сталинизма должа быть дана с точки зрения общечеловеческих ценностей современной цивилизации, зафиксированных в Главе 2 Конституции Российской Федерации, определяющей основы правового статуса личности в Российской Федерации и гарантии основных прав и свобод человека и гражданина. Тягчайшими государственными преступлениями должны быть признаны совершавшиеся в советское время массовые убийства, пытки, массовые репрессии по национальному и социальному признакам.

В сегодняшней России не должно существовать организаций, являющихся или называющих себя наследниками ВКП (б) - КПСС и ЧК-ГПУ-НКВД-МГБ- КГБ. Наследию этих преступных организаций не должно быть места в нашей жизни, нашем будущем.

Ни один политик или общественный деятель не должен сметь оправдывать, а уж тем более восхвалять действия советского режима и его представителей. Оправдание массовых репрессий, уничтожения миллионов безвинных людей - преступление, которое должно быть включено в уголовный кодекс. Такое же преступление - отрицание факта массовых репрессий, действий по уничтожению социальных групп и народов.

В этой области и общество, и власти: судебная, законодательная и исполнительная должны иметь собственные задачи.

Для проведения полноценного разбирательства и определения вины и ответственности необходимо создать специальный государственно-общественный орган, задачей которого должна стать правовая оценка преступных действий, совершенных государством, созданным в России с 25 октября (7 ноября) 1917 по 1991 год.

Государственная Дума РФ должна вернуться к рассмотрению Закона о реабилитации 1991 года, вернув в преамбулу исключенный в 2005 году абзац о моральном ущербе, нанесенном жертвам репрессий.

Правительство должно принять государственную программу по восстановлению памяти жертв ленинских и сталинских репрессий, жертв позднесоветского времени, включающую:

1. Национальную программу антитоталитарной разъяснительной работы, в т.ч. - просветительские и культурные программы, посвященные этой теме, на государственных каналах телевидения, необходима государственная поддержка издательским проектам по выпуску научной, просветительной, мемуарной литературы, посвященной эпохе террора;

2. Комплексную музейную программу, включающую создание общенационального Музея истории государственного террора, соответствующего по своему статусу и уровню масштабам трагедии, который должен стать методическим и научным центром музейной работы по этой теме; история террора и Гулага должна быть представлена во всех исторических и краеведческих музеях страны, так, как это делается, например, в отношении другой грандиозной исторической трагедии — Великой Отечественной войны;

3. Программу увековечения памяти репрессированных и погибших от репрессий:

- воздвижение в Москве общенационального памятника погибшим, который был бы поставлен государством и от имени государства; памятники жертвам террора необходимы по всей стране;

- установка памятных знаков и мемориальных досок, которые отмечали бы места, связанные с инфраструктурой террора: сохранившиеся здания следственных и пересыльных тюрем, политизоляторов, управлений НКВД и Гулага, в местах дислокации больших лагерных комплексов, на предприятиях, созданных трудом узников, на дорогах, ведущих к сохранившимся руинам лагерных зон;

- исключение из названий улиц и площадей, да и из названий населенных пунктов, имен государственных деятелей — организаторов и активных участников террора; подготовка и издание во всех субъектах Российской Федерации Книг памяти жертв политических репрессий;

- разработка и осуществление межгосударственной программы поиска и мемориализации мест захоронений жертв террора;

4. Обеспечение благоприятных условия для продолжения и расширения исследовательской работы по истории государственного террора в СССР - снятие всех ныне действующих искусственных и необоснованных ограничений доступа к архивным материалам, связанным с политическими репрессиями;

5. Создание системы, обеспечивающей жертвам репрессий и их родственникам возможность знакомства с собственными делами и делами родственников.

6. Включение в образовательный стандарт, в соответствие с которым должны быть приведены школьные учебники, рекомендованные к использованию государственными органами, квалификации деяний большевистского и сталниского режима как преступлений, введение темы репрессий и сталинской системы в качестве обязательных уроков в школе и вузах.

- недвусмысленное политическое осуждение репрессий советского периода, в особенности – большевистского и сталинского террора, признание преступного характера органов государственной безопасности и коммунистической партии в партийной программатике и официальных заявлениях;

- просветительская работа с активом и сторонниками партии, особенно, с молодёжью: организация дискуссионных клубов, форумов, симинаров, встречь, посвящённых проблемматике сталинского террора;

- взаимодействие с органами государственной власти и гражданским обществом для многообразной работы по преодолению тоталитарного прошлого нашей страны.

Задачи гражданского общества, НКО, Общественной палаты РФ и Общественных палат субъектов Федерации, правозащитных и другие некоммерческих организаций:

- расширение работы по восстановлению исторической памяти, ее популяризации и содействие развитию гражданской ответственности за собственную историю;

- сохранение исторической памяти памяти и памятников государственного террора;

- организация широкой общественной инициативы переименования улиц, площадей, населенных пунктов, до сих пор носящих имена государственных деятелей — организаторов и активных участников террора;

- организация широкой общественной инициативы с требованием рассекретить все государственные архивы, хранящие информацию, связанную с советским периодом и особенно – с периодом большевистского и сталинского террора;

- содействие диалогу в рамках народной дипломатии для совместного осмысления и преодоления прошлого с представителями разных государств и национальных групп;

- инициирование политически значимой дискуссии о необходимости преодоления тоталитарного и авторитарного прошлого в нашей стране;

- создание Международного исторического форума - свободной ассоциации общественных организаций, исследовательских центров, культурно-просветительских учреждений и т.п., внутри которой постоянно идет обмен мнениями вокруг конфликтных исторических событий ХХ века.

- ведение всесторонних, политически не ангажированных исторических исследований советского времени, публикация и популяризация их результатов;

- организация широкой преподовательской и просветительской деятельности в отношении сталинизма в учебных заведениях, разработка методики преподавания темы репрессий в период большевизма и сталинской системы в качестве обязательных уроков в школе и вузах;

- организация выпуска научной, просветительной, мемуарной литературы, посвященной тоталитарному прошлому и её научная популяризация.

Задачи интеллекутально-культурной элиты:

- создание интеллектуально-культурной атмосферы в обществе, способстивующей распространению общественных настроений неприятия форм и методов террора по отношению к собственному и другим народам.

- организация культурных мероприятий: поэтических вечеров, театральных постановок, выстовок и т.п., посвящённых проблеме сталинского террора

- выпуск просветительных и культурных программ, посвященных этой теме, на государственных каналах телевидения

- недвусмысленное осуждение появляющихся в среде школьного образования попыток объяснения политики сталинского террора как необходимой составляющей государственной политики того времени

Интеллектуальная и художественная элита нашей страны, журналисты, политики, общественные деятели, ученые, писатели, учителя, все, кто формирует общественое мнение, должны осознать свою ответственность и долг перед будущими поколениями. Осуждение большевизма и сталинизма должно стать доминирующим представлением в обещственном сознании, естественной и само собой разумеющеся позицией, подкрепленной рядом поддерживаемых государством и обществом мер.

Последовательная работа в этом направлении – основа для создания и укрепления демократических институтов, консолидации демократии, солидарности и гражданской активности, гуманистических ценностей. Такая работа может стать решающим шагом в либерализации режима в России и возврата к ценнстям демократии, правового государства и прав человека.

Доклад подготовлен на основе публикаций и выступлений:

Браг Р. Европа. Римский путь. Долгопрудный, 1995.

Волкитина Т.В., Мурашко Г.П., Нокова А.Ф., Покивайлова Т.А. Москва и Восточная Европа. Становление политических режимов советского типа ( 1949 -1953): Очерки истории М., 2008 (История сталинизма).

Воробьев А.И. По обе стороны колючей проволоки.// Воля. Журнал узников тоталитарных систем. 1993. Гавров С. Модернизация во имя империи. Социокультурные аспекты. 2000.

Особенности конституирования национальной и этнической идентичности в современной России. СПб., 1999.

Гудков Л. Общество с ограниченной вменяемостью. – Вестник общественного мнения 2008, №1. С.8 – 32.

ГУЛАГ: Экономика принудительного труда. М., 2008. (История сталинизма)

Кантор В. Русский европеец как явление культуры. М., 2001.

Краснов А. Правовые основы неправового государства/ Российское государство: вчера, сегодня, завтра. М., 2007. С. 31 -60.

Левада Ю. Человек «приспособленный»// Левада Ю. От мнений к пониманию. М., 2000. С. 467-488.

Мельгунов С.П. Красный террор в России. 1918-1923. М., 1990.

Паин Э. Исторический «бег по кругу» (Попытка объяснения причин иклических срывов модернизационных процессов в России). ОНС, 2008. № 4. С. 5 - 10.

Петров Н., Янсен М. «Сталинский питомец» - Николай Ежов. М., 2008. ( История сталинзма).

Рогинский А. Материалы конференции «История сталинизма: итоги и проблемы изучения», 2008.

Соловьев В.С. Три разговора// Соловьев В.С. Собр. Соч. 2-е изд. В 10-ти т. Т. 10. СПб, б.г. С. 149-150.

Степун Ф. Письма из Германии (Национал-социалисты) // Современные записки. Париж, 1931. Кн. 45.

Степун Ф. Сочинения, Составление, вступительная статья, примечания и библиография В.К.Кантора. М., 2000. www.portal.rsu.ru/culture/rostov.doc).

Федотов Г.П. Судьбы и грехи России. В 2-х т. СПб., 1992.

Шаламов В. Несколько моих жизней. Проза. Поэзия. Эссе. М., 1996.

«1937 год и современность. Тезисы «Мемориала». 2007.: http://www.memo.ru/history/y1937/y1937.htm

О «НАЦИОНАЛЬНЫХ ОБРАЗАХ ПРОШЛОГО»(ХХ век и «война памятей»). Обращение Международного Общества «Мемориал»: http://www.memo.ru/2008/03/27/Memorial_obrazy_proshlogo_Rus.htm

Arenhovel Mark. Demokratie und Erinnerung, Der Blick zuruck auf Diktatur und Menschenrechtsverbrechen. 2000 Dudek Peter. Vergangenheitsbewaltigung. Zur Problematik eines umstrittenen Begriffs. In: Aus Politik und Zeitgeschichte, Beilage 1–2, 1992, Seite 44 ff.

Konig Helmut. Von der Diktatur zu Demokratie oder Was ist Vergangenheitsbewaltigung. 1998

Konig Helmut. Erinnern und vergessen. – Osteuropa. Heft 6, Juni 2008, S. 27 -40.

F. Plasser, P.A., H. Waldrausch: Politischer Kulturwandel in Ost-Mitteleuropa, Theorie und Empirie demokratischer Konsolidierung. 1997.

Reichel P. Vergangenheitsbewaltigung in Deutschland. Die Auseinanderstzungen mit der NS-Diktatur in Politik und Justiz. Munchen, 2007.

1. В работе по подготовке материалов принимали участие М. Круглов и А. Лазарев.

2. В конце текста указаны источники, непорседственно использованные в материалах, для простоты восприятия отдельные цитаты не обозначены.

Преодоление наследия большевизма и сталинизма как условие модернизации России в XXI веке²

1. Российская власть и российское общество: жизнь без базовых ценностей, отношение к большевизму и сталинизму

2. Исторический «бег по кругу», модернизационные срывы и значение истории

3. Россия как часть Европы: проблемы цивилизационной самоидентификации и опыт ХХ века

4 . Советская история - характеристики автократии

5. Историческая память, национальные образы прошлого и «конфликт памятей»

6. Рецидивы большевизма и сталинизма в современной России

7. Международный опыт преодоления тоталитарного прошлого

8. Попытки осмысления прошлого и память о терроре в современной России

9. Преодоление большевизма и сталинизма – первоочередные задачи

Доклад подготовлен на основе публикаций и выступлений:

Преодоление наследия большевизма и сталинизма как условие модернизации России в XXI веке2