Сервер журнала «Полис» (Политические исследования) - http://www.politstudies.ru/

В конце 60-х годов, когда незыблемость социально-политического строя в нашей стране казалась неоспоримой, А.Амальрик, автор известного «самиздатского» памфлета «Просуществует ли СССР до 1984 г.?», отмерил срок существования могущественному государству в полтора десятка лет. Если учесть, что дата была названа условно, ради переклички со знаменитой оруэлловской антиутопией, а перемены, которые повели к распаду Союза ССР, начались в 1985 г., предсказание оказалось точным.

Чтобы оценить долговечность российского парламента образца 1990 г., не надо обладать дерзостным провидением Амальрика. Во многом аналог Союзного съезда, бесславно сошедшего с политической сцены вслед за гибелью Союза, Российский съезд вроде бы движется по тому же пути. Его престиж в глазах общественного мнения неудержимо катится вниз, а требования тем или иным путем покончить с этим съездом - лишь верхушка айсберга. Под нею угадывается целеустремленная и упорная работа влиятельных сил, направленная на досрочный роспуск съезда.

Не успел завершиться VI Съезд народных депутатов, на котором противоборствующие стороны, померившись силами, сошлись все-таки на том, что худой мир лучше доброй ссоры, как стала набирать новые обороты антисъездовская кампания. Не успел Президент на заключительном заседании этого съезда, 22 апреля 1992 г., заявить, что стремление низложить съезд и Верховный Совет «открывает дорогу политическому беспределу и ведет в тупик» (а на следующий день, встречаясь с депутатами Коалиции демократических реформ, подтвердить, что вопрос о референдуме мог бы встать, лишь если бы съезд не принял Декларацию о поддержке экономической реформы), как еще через несколько дней, уловив настроение череповецких избирателей, он порекомендовал им начать сбор миллиона подписей за проведение референдума, который утвердит новую Конституцию и решит судьбу съезда.

В политическом развитии России все более отчетливо прорисовывается содержание новой фазы: раздробление каждой из двух главных коалиций, прежде противостоявших друг другу, размывание прежней границы между ними и возникновение новых политических союзов, тяготеющих к институтам либо законодательной, либо исполнительной власти.

До августа 1991 г. президентская власть в России (а до марта - июня - власть, завладевшая стратегическим постом Председателя Верховного Совета и опиравшаяся на неустойчивое большинство в парламенте) была главным тараном, разбивавшим господство консервативных союзных структур. Продвижение по пути реформ в то время зависело, главным образом, от укрепления этой власти в противовес не только союзным партийно-государственным институтам, но и ненадежному российскому парламенту. И все же в решительные моменты Президент и большинство депутатов выступали совместно против общего противника. Хотя Российский парламент сконструирован по абсурдной схеме и формально был почти на 90% коммунистическим по своему составу на момент выборов, именно в этом собрании депутатов российские демократы добились избрания Б.Ельцина на высший государственный пост (хотя и с перевесом всего в 4 голоса), провели Декларацию о суверенитете, отбили натиск консервативных союзных структур и добились утверждения президентства в России - политического института, который принял на себя главный удар в августе 1991 г. и вышел победителем. Было, конечно, и другое: демарш «шестерки» руководителей парламента, перебежки вчерашних демократов во враждебный лагерь, блокада аграрной реформы, утомительные и бесплодные дискуссии. Но основная демаркационная линия разделяла власть союзную и власть российскую, коммунистов и демократов.

Политическая инерция этого противостояния продолжала действовать и в первые месяцы после августа прошлого года, когда демократы, Президент и парламент России сообща крушили государственные институты стремительно разваливавшегося Союза ССР. Стоило ли удаление союзных государственных структур, власть которых была подорвана в августе, расчленения исторической территории Российского государства, возвращения его в границы XVII в. или Союз был обречен при любом развитии событий - вопрос, требующий отдельного разговора. Но уход с политической арены единственной серьезной организованной силы - КПСС и ее государственных ответвлений, открыто противостоявших российским государственным структурам, - ускорил размежевания в лагере победителей и в лагере побежденных.

Полюсами этого нового размежевания, своеобразными центрами притяжения в общероссийском масштабе (поскольку партийная система все еще остаётся в младенческом состоянии) начали становиться исполнительная и законодательная власти. Противоречия между ними, которые прежде были подчинены главному противоречию и имели сравнительно второстепенное значение в политической борьбе, выдвигаются на главенствующую роль.

К сожалению, не только многие участники событий, но и аналитики не смогли преодолеть инерцию доавгустовских представлений, увидеть свежим взглядом новую расстановку сил и изменившуюся роль различных государственных институтов. Новая ситуация рассматривается в прежнем ключе противостояния демократов и партократов, в общественное сознание внедряется черно-белая схема, в которой Президент и правительство - двигатель, а парламент - тормоз реформы, а поскольку доверие к Президенту в обществе значительно выше, чем доверие к парламенту, возникает искушение: воспользоваться моментом и освободиться от такого парламента одним ударом, как было покончено с Союзным съездом. В действительности и президентские, и парламентские структуры в ходе реформы играют неоднозначную роль.

И сегодня Президент России остается одной из основных движущих сил, более того - символом реформы в сознании широких общественных слоев. Но нельзя отождествлять громоздкие наслоения структур исполнительной власти вокруг Президента и демократический лагерь (тоже, впрочем, быстро дифференцирующийся). Бесспорно, что своими успехами, самим избранием Б.Ельцин во многом обязан демократам. В свою очередь, для демократических политиков и депутатов Ельцин сыграл роль своеобразного локомотива, без которого состав мог бы остаться на запасных путях, и он это обстоятельство не просто понимает, но и строит, исходя из него, отношения со своей парламентской базой.

Неразвитость партийной инфраструктуры и отсутствие устойчивого большинства в парламенте создают вокруг Президента политически разреженное пространство, делают его курс в значительной мере личной политикой, открывают ему немалый простор для выбора сотрудников, в том числе ближайших, позволяют часто обращаться к импровизациям. Вместе с тем, жесткие социально-экономические реалии, кадровый голод, черты личности политика, прошедшего всем известную школу, накладывают свой отпечаток на действия Президента, делают его политику равнодействующей разных влияний: влияний людей и влияний обстоятельств.

Кажется непостижимым, что в течение нескольких месяцев после августа 1991 г. в системе президентской администрации правительство представляли люди временные, не облеченные необходимыми полномочиями, отчетливо сознававшие эту свою ущербность и потому не способные к решительным действиям. Потеря темпа, серьезно осложнившая всю экономическую и социально-политическую ситуацию в России, определялась, вероятно, трудностями адаптации. Главные проблемы теперь оказались связаны не с расширением полномочий Президента (они и так достаточно велики) и не с сокрушением какой-то организованной политической силы, а с комплексом созидательных задач в экономике и обществе, которые ни Президент и его правительство, ни поддерживающие его демократические силы в стране и парламенте решать не научились. Обучение, как теперь стало ясно, обещает быть трудным и длительным. Есть, однако, два момента, вызывающие особую тревогу.

Во-первых, в органах исполнительной власти, как впрочем и в парламенте, формируются и отвердевают новые структуры, преследующие собственные, далеко не всегда благовидные цели. На ключевые посты в президентской администрации один за другим стали выдвигаться люди, мягко говоря, не вызывающие доверия у демократов; напротив, честные и самостоятельные люди нередко оказываются под огнем со стороны своих влиятельных коллег в институтах исполнительной власти. Ближайшее окружение, своего рода «личный кабинет», регулирующий доступ к Президенту, потоки идущей к нему информации, разнороден и разнокалиберен и, как мне видится, не отличается от парламента ни квалификацией, ни приверженностью демократическим ценностям.

Во-вторых, серьезную озабоченность вызывает непредсказуемость, видимая импульсивность ряда важных шагов Президента, что уже демонстрировалось неоднократно и всякий раз повергало в смятение его сторонников, имеющих и ценящих собственную самостоятельную позицию, давало новые поводы, не всегда безосновательные, для нападок его противникам. Накануне VI Съезда между Президентом и Коалицией реформ - объединением демократических депутатов - был заключен своего рода пакт о сотрудничестве и взаимных консультациях. Логично ожидать, что новая инициатива Президента по поводу референдума, равно как и переформирование правительства, были бы обсуждены с его союзниками в парламенте. Вместо этого произошла (или была сознательно организована) утечка информации о том, что в президентском окружении хладнокровно разрабатываются различные варианты досрочного роспуска парламента, а затем последовали персональные назначения сомнительного свойства.

В итоге президентская администрация, неизвестно на основе каких критериев сформированная, чудовищно разбухшие министерские структуры, многие представители Президента на местах, в своеволии и лихоимстве превзошедшие старую партбюрократию, вовсе не являются чистым воплощением демократии. Если на все это еще можно было закрывать глаза тогда, когда структуры российской исполнительной власти в масштабе СССР оставались в оппозиции, то неслабый противовес им в виде парламентского контроля необходим и сейчас, и на будущее.

Но, может быть, нынешний российский парламент (или, точнее, квазипарламент) настолько негоден, что его надо удалять безотносительно к качествам исполнительной власти? Ведь в нашей стране так повелось, что прошлые заслуги - скорее стяжающие, чем смягчающие сегодняшнюю вину обстоятельства. К тому же в революциях прошлого (а Россия, несомненно, переживает, хотим мы этого или нет, революционный переход от одного общественного строя к другому) парламенты нередко отставали от хода событий и оказывались чаще «короткими», чем «долгими».

Главных вопросов, на которые надо ответить, определяя отношение к судьбе съезда, на мой взгляд, три. Во-первых, выполняет ли он по-прежнему определенные, хотя и ограниченные, полезные функции или стал тормозом развития, основным оплотом консервативных сил? Во-вторых, можем ли мы на данном этапе получить лучший парламент? И, в-третьих, насколько продуктивны, с точки зрения утверждения демократического строя в России, те способы, которыми может быть проведена замена либо удаление съезда (а заодно, возможно, и Верховного Совета)?

Надо признать, что немалый вклад в дискредитацию съезда и - что особенно скверно - парламентаризма вообще внес сам съезд, в особенности на шестой своей - сессии. Утомительный марафон обсуждения и голосования сотен поправок к документам, когда съезд превращался в собственную редакционную комиссию численностью в тысячу человек, прерывался сражениями за немногочисленные микрофоны, чуть ли не доходившими до рукопашной, щедро рассыпаемыми оскорблениями, истериками целых делегаций и неиссякавшими репликами председательствующего, вообразившего себя великим шутником и непревзойденным ментором. Уровень политической культуры нашего парламента был продемонстрирован urbi et orbi со всей наглядностью.

Справедливости ради надо сказать, что Российский съезд действительно дефектен и по замыслу, и по исполнению. Хотя самые негодные элементы союзной конструкции 1989 г. (фильтр предвыборных собраний для кандидатов в депутаты и особое представительство от общественных организаций) в российском исполнении год спустя были опущены, сохранилось все же абсурдное двухступенчатое построение: над Верховным Советом, способ формирования которого (на основе представительства регионов) достаточно иррационален, но который постепенно профессионализируется и выполняет также полезную законодательную работу, возвышается съезд, лишь периодически созываемый и потому непрофессиональный, слишком многочисленный и политически слабо структурированный, а потому - не способный ценить свое и чужое время, импульсивный и легко манипулируемый.

С таким парламентом, конечно, надо расставаться. При всех различиях между разными проектами новой Конституции, выброшенными на политическую биржу, все они - за единственным исключением проекта маловлиятельной группы коммунистов-ортодоксов - исходят из ликвидации двухступенчатого законодательного органа. Вопрос заключается, однако, в том, когда и как это следует делать. Антисъездовская позиция состоит в том, что время для его устранения пришло, потому что на VI Съезде обозначился отчетливый сдвиг вправо и ставить судьбу реформ в зависимость от законодательного собрания, претендующего на собственное верховенство в духе известного лозунга «Вся власть Советам», означает идти на слишком большой риск. Ни одно из этих утверждений не кажется мне вполне обоснованным.

Прежде всего, возникает вопрос: почему же, обладая столь явным перевесом, противники Президента и правительства не добились открыто заявленных ими еще до съезда целей: уволить правительство в отставку, вывести Президента из правительства и лишить его дополнительных полномочий, утвержденных V Съездом. Ответ прост: за выражение недоверия правительству проголосовали 32% депутатов, за отмену дополнительных полномочий Президента - меньше 28%, а когда вопрос был поставлен в наиболее невыгодной для сторонников Президента форме (за сохранение этих полномочий до 1 декабря 1992 г.), то предложение поддержали 47% депутатов (для одобрения не хватило 33% голосов). Иными словами, анализ, проведенный отдельно по действительно ключевым голосованиям, показывает, что большинство съезда вовсе не занимало непримиримую позицию по отношению к Президенту и правительству.

Но еще важнее: к VI Съезду весьма существенные сдвиги произошли в социально-политической ситуации, в расстановке сил в парламенте и в обществе. Непременным атрибутом демократических сил перестала быть безусловная поддержка Президента и тем более правительства, равно как и оппозиция им в более или менее резкой форме - характерным признаком консервативной платформы. Конечно, прежнее противостояние было слишком глубоким и острым, чтобы не наложить отпечаток на политические сражения в ходе VI Съезда, что особенно отчетливо проявлялось при голосованиях по вопросам, традиционно раскалывавшим съезд (частная собственность на землю), или связанным с идеологической символикой. К тому же политические и личностные связи обладают немалой инерционностью. Но двумерное деление на «наших» и «не наших», которое показывают принятые «рейтинги» депутатов, не в силах отразить движение к значительно более сложной, многополюсной политической структуре съезда: при голосованиях по разным вопросам одни и те же люди выступают в различных комбинациях.

Эта тенденция будет усиливаться, потому что время сравнительно простых альтернатив с однозначным выбором («план» или «рынок». Союз или Россия, Горбачев или Ельцин и т.д.) ушло, осталось в доавгустовской эпохе, противостояние двух - только двух! - организованных сил закончилось. Даже сделав выбор в пользу правительства реформ, надо понимать, что не всякое оппонирование этому правительству, включая голосование против его предложений по тем или иным вопросам, есть оппозиция реформам. Сама экономическая реформа не предполагает однозначных решений: предпочтение варианта Гайдара варианту Сабурова может иметь большие или меньшие экономические резоны, но не является признаком большей или меньшей «демократической» ориентации, равно как и критика курса правительства не соединяет в один лагерь Явлинского со Слободкиным или Бабуриным.

Да, в ходе бесчисленных голосований по экономической реформе и Конституции съезд совершенно определенно склонился в пользу прерогатив парламента и ревниво относился к расширению полномочий исполнительной власти, к превращению временных прав, предоставленных Президенту, в постоянные конституционные нормы. Состязание исполнительной и законодательной власти, доходящее подчас до острых столкновений, присуще политической жизни многих стран. Российский парламент еще не определил окончательно своей позиции в том, как должен выстраиваться баланс между двумя ветвями государственной власти. Но его претензии (в чем-то, возможно, чрезмерные, а в чем-то и вполне обоснованные) можно оценить как угрозу демократии, только приняв в качестве бесспорной предпосылку, настойчиво вбиваемую в массовое сознание, - «антинародный» парламент противостоит «народному» Президенту.

О превращениях президентской администрации уже говорилось выше. Меняется и российский парламент. Неудержимо идет естественный процесс дифференциации и вчерашних демократов, и вчерашних консерваторов. Если вынести за скобки действительно спорные вопросы о распределении полномочий законодательной и исполнительной власти, оптимальная модель которого для наших условий еще не найдена и по которому большинство на VI Съезде оказывалось то на одной, то на другой стороне, то показательна как раз относительная слабосильность тех, кто выступал с крайних позиций, будь то правых или левых. Предложения, от которых веяло столь ценимым в коммунистический идеологии «духом классовой борьбы», не набирали и двухсот из тысячи с лишним голосов. В свою очередь, эскапады громкоголосой части посткоммунистических демократов против «неуступчивой» представительной власти и за прямое президентское правление получали поддержку менее ста депутатов.

Сказанное менее всего должно рассматриваться как апология съезда. В актив его шестой сессии можно записать то, что он внес существенные изменения в действующую Конституцию (в частности, раздел о правах человека и гражданина подведен к уровню современных международных образцов). Он обозначил небольшой шаг на пути к новой Конституции, одобрив основные положения проекта Конституционной комиссии и Верховного Совета и отбросив так называемые альтернативные проекты, выдвинутые их авторами преимущественно в рекламных целях. Поколебавшись, он принял свою долю ответственности за экономический курс правительства реформ. Но и пассив VI Съезда более, чем очевиден. Он не сумел снять ряд конституционных ограничений на свободное экономическое развитие (за передачу земельных участков в собственность проголосовало большинство - 472 депутата, против - 345, такой расклад был недостаточен для изменения конституционной нормы). Приняв бессодержательное и неисполнимое постановление о ходе экономической реформы, он заложил базу для последующих атак на самую конструктивную часть президентской администрации - правительство реформ. А глазное, как уже было сказано, - он способствовал дискредитации самих принципов парламентаризма в глазах общественного мнения.

Несомненно, работа съезда поражает малой своей продуктивностью, но главный его дефект - неспособность в полной мере и своевременно дать законодательное обеспечение проводимым реформам; соперничество не программ, а групп и лиц; предпринимаемые с разных сторон постоянные попытки вмешательства во все без исключения сферы государственной политики и социальной жизни - от московских демонстраций до положения в Ленинской библиотеке. В конечном счете это связано с провалом всех до сих пор предпринимавшихся попыток создать в парламенте устойчивое большинство, способное взять на себя ответственность за принятый курс.

Отчетливо выявившейся экспансии исполнительной власти в законодательную деятельность противостоит стремление конкурирующих сил в парламенте снова и снова вторгаться в сферу непосредственного управления посредством предписаний и указаний, по всякому поводу возбуждать общественное мнение во славу честолюбивых парламентариев, легко зарабатывающих политический капитал на критике действительных и мнимых недостатков и упущений. Баланс исполнительной и законодательной власти в сложившейся практике стал строиться не на их разделении и взаимном уважении «территории» партнера, а на постоянных стычках и перетягивании каната.

Выход из создавшегося положения непримиримая оппозиция в парламенте видит в том, чтобы переформировать и подчинить себе правительство, связать руки Президенту и обеспечить доминирование съезда над Верховным Советом. В свою очередь, сторонники жесткой линии в окружении Президента, видимо, к весне 1992 г. решили взять курс на роспуск парламента или, по меньшей мере, его наиболее раздражающей и наименее работоспособной составляющей - съезда.

Существует, по-видимому, только один, более или менее укладывающийся в конституционные рамки, способ решения этой задачи: проведение референдума то ли о судьбе съезда непосредственно, то ли по новой Конституции, утверждение которой на референдуме предполагает роспуск данного съезда и новые парламентские выборы в близкой перспективе.

Вопрос о проведении референдума с разными формулировками, но непременно референдума и непременно возможно скорее (а за ним и новых выборов), стали еще в предверии VI Съезда все более настойчиво выталкивать в центр политической жизни различные силы, не удовлетворенные существующим положением. Спустя некоторое время возникла парадоксальная ситуация: противники данного парламента еще не определили, с какими вопросами следует обратиться к избирателям, но уже начали выстраивать своих сторонников в боевые порядки, формируя комитеты по проведению референдума, орггруппы на местах и т.п. Готовятся звонкая политическая кампания, аппеляции к народу, высшую волю которого будто бы призван выразить референдум, коль скоро этого не может сделать консервативный парламент. Возражения против скорейшего проведения референдума и выборов уверенно квалифицируются как явный признак антидемократической позиции, лишение граждан их прав. Какие доводы можно противопоставить этой быстро набирающей обороты кампании?

Следует, прежде всего, подчеркнуть, что референдум - лишь один из инструментов, которыми располагает демократия. Но это отнюдь не единственный и даже не наиболее совершенный ее инструмент, как полагают безоглядные защитники «прямого народоправства». Представительная демократия более приспособлена к решению сложных проблем, когда выбор приходится осуществлять не из двух-трех, а из множества вариантов, находить промежуточные, компромиссные решения. Но даже и в тех случаях, когда избирателю предлагается ответить «да» или «нет» на сравнительно простые вопросы, большинство вовсе не заведомо принимает верные решения. Хорошо известны бонапартовские плебисциты середины прошлого века во Франции, обеспечившие победу президента над Законодательным собранием, а затем и переход от республики к империи, референдум 1938 г. в Австрии, санкционировавший гитлеровский аншлюс, и многие другие. На нашей памяти и всесоюзный референдум в марте 1991 г. с хитроумно поставленным вопросом, ничего не выявивший и ничего не решивший.

Правда, роспуск съезда предлагается осуществить не впрямую, а посредством принятия на референдуме новой Конституции (как вариант отстранения съезда от утверждения Конституции). Вообще-то в конституционной истории ряда государств можно найти случаи вынесения исполнительной властью Основного закона на утверждение плебисцитом; обычно это происходило в странах с авторитарным режимом, но именно таким образом вышла и Франция из острого политического кризиса в 1958.

Примеры такого рода довольно редки и к тому же Россия - не Франция с укорененным в глубокие исторические традиции гражданским обществом, В принципе трудно что-либо возразить против одобрения всеобщим голосованием проекта Конституции, прошедшего основательную проработку в парламенте или Учредительном собрании: она получает дополнительную легитимацию. Но нам предлагают референдум не в дополнение, а взамен парламентского вотума, либо такой порядок, при котором последнее слово по спорным статьям проекта (прежде всего по соотношению между исполнительной и законодательной властями) останется за Президентом. Это означает, что вынесенный на референдум текст придет к избирателям не из парламента, где можно достичь взвешенного баланса интересов, а из круга лиц, которые в силу тех или иных причин получат контроль над ним на заключительной стадии процесса. Скорее всего это будут люди, в решающий момент приобретшие, как уже бывало, наибольшее влияние в окружении Президента.

Собственно, этого и добиваются сторонники скорейшего референдума, сомневающиеся в способности данного съезда принять цельный демократический проект. Основания для таких сомнений есть. Но лучше, на мой взгляд, подождать с Конституцией, чем базировать сам процесс ее утверждения не на принципе разделения властей, в соответствии с которым принятие законов - дело парламента, а на плебисцитарном единении главы исполнительной власти и народа, восторженно скандирующего его имя. Людям, возбужденным благородным нетерпением, следовало бы задуматься, какого рода прецедент они пытаются создать на старте новой конституционной истории России. Ведь оружием референдума как средством разрешения конфликта между исполнительной и законодательной властью могут снова и снова соблазняться и будущие политики, противостояние между которыми, надо думать, будет персонифицировано не так, как сегодняшний по видимости простой выбор между любезным им Президентом и ставшим сейчас несимпатичным спикером парламента. Как же можно, добиваясь ближайшей цели, не просчитывать чуть более отдаленных последствий своих действий? Ведь огромный исторический опыт говорит, что усиление исполнительной власти и принижение законодательной - путь куда угодно, но только не к конституционной демократии. Между тем все варианты референдума нацелены как раз на изменение баланса - пусть неустойчивого, во многом неудовлетворительного - в пользу исполнительной власти.

Есть соображения и более практического характера. Наше общество для проведения экономической реформы (чем в первую очередь озабочены сторонники конституционного референдума по их утверждениям) нуждается в политической стабильности, в преемственности курса государственных институтов. Проведение референдума, а за ним и выборов, в сложившихся условиях неизбежно отвлечет силы политического актива, действующего ныне в общественных организациях, в парламенте и правительстве, в органах власти на местах, от конструктивной работы в сферу политического соперничества, переключит социальную энергию из трудной, неосвоенной сферы в привычную.

Более того, референдум обострит противостояние в обществе, усилит его поляризацию. Вопросы на плебисците будут сформулированы не с одной, но с двух, как минимум, или больше сторон. Это будет не атака на редуты дезорганизованного противника, как наивно рассчитывают лидеры некоторых демократических организаций, а встречный бой. Собрать миллион подписей за проведение референдума - дело не слишком сложное. Но вопросу о доверии съезду может быть противопоставлен вопрос о доверии Президенту, одному набору основных принципов новой Конституции - другой, одному конституционному проекту два или еще больше. Все это уже наготове. К чему приведет в сегодняшней обстановке подобная политическая рубка?

Проведение референдума резко сузит возможности создания и деятельности умеренного политического центра, воплотит в новом оформлении вреднейший принцип: «Кто не с нами, тот против нас». Ориентация на победу, а не на соглашение в условиях бедственного социального положения широких масс, будет усиливать конфронтацию, нагнетать худшие эмоции - злобу и ненависть к действительным и мнимым противникам. Каждая из конфронтирующих сторон будет внушать своим сторонникам, что происходит противоборство добра и зла. Бога и Дьявола. Реальные

общественные проблемы при этом будут подвергаться неизбежной мистификации, объективные трудности и последствия собственных просчетов - подаваться как порождение злой воли «врагов», число которых видится тем большим, чем труднее достается победа. К тому же благоприятный для сторонников Президента исход референдума вовсе не запрограммирован: его главным результатом может стать глубокий раскол общества надвое, натрое и т.д. Провал референдума в мае 1992 г. за введение президентской республики в Литве, где, казалось бы, ситуация значительно более стабильна, чем в России, - полезное предупреждение.

Референдум, по замыслу его сторонников, должен открыть путь новым парламентским выборам уже в этом или следующем году. Насколько своевременно проведение двух избирательных кампаний на пике безвременья? Ведь одно время, ранней осенью прошлого года, когда еще действовала инерция августовской победы, безвозвратно упущено, а другое, когда могут сказаться благотворные результаты начатых реформ, еще не наступило. Ориентировать при таких обстоятельствах общество на скорейшее проведение выборов можно лишь в том случае, если не задумываться всерьез о их вероятных результатах.

Во-первых, референдум, в особенности если на него будет вынесен так называемый «президентский» вариант Конституции, и выборы в сложившихся условиях дадут новые импульсы центробежным силам в России. Перспектива утверждения «президентской республики» едва ли вызовет прилив энтузиазма в бывших автономиях, еще не вкусивших горькие плоды сепаратизма. Многие из них, не только Татарстан и Чечня, референдум, а за ним и выборы в Российский парламент, скорее всего, вообще проводить не станут либо проведут их так, чтобы результаты были объявлены недействительными.

Во-вторых, даже в краях и областях с преобладанием русского населения выборы не везде дадут новому парламенту необходимую легитимацию. Это весьма вероятно, так как задавленные свалившимися на них бедами и разуверившиеся в продуктивности политической борьбы люди во многих местах на выборы просто не придут. Если сохранится нынешняя избирательная система, то многие округа не будут представлены в парламенте. Конечно, можно понизить порог явки избирателей и заменить мажоритарную избирательную систему пропорциональной, но такого закона у нас пока нет, как нет и развитой партийно-политической инфраструктуры, и даже в лучшем варианте на законодательное утверждение нового порядка выборов потребуется время.

В-третьих, и это, может быть, главное, не существует серьезных оснований надеяться, что избранный с сегодня на завтра парламент будет лучше по политической ориентации и профессиональной квалификации. Существующий съезд - зеркало нашего общества. Оно смотрит - и отшатывается, не отдавая отчета в том, что видит самого себя. Мне возразят: этот съезд - вчерашний день общества, «свет далеких звезд», ибо за истекшие с момента выборов два года мы прошли длинный путь. Не спорю, путь длинен, но едва ли тот его отрезок, на котором мы сейчас оказались, - самое подходящее место для развертывания электоральных баталий.

Далеко не все свои позиции утратила в провинции старая номенклатура. Голосование ее представителей на ряде съездов по вопросу о частной собственности на землю выразило не только их корыстные клановые интересы, но и предпочтения значительной части избравших их людей.

Этого не хотят принимать во внимание те демократические политики, которые видят в отказе нескольких сот депутатов ввести частную собственность на землю немедленно и в полном объеме непререкаемый аргумент за разгон съезда или, по меньшей мере, основание для проведения референдума, ограниченного одним вопросом о неурезанном праве частной собственности на землю. Сломить такое сопротивление референдумом, может быть, и заманчивая идея, но следовало бы просчитать, например, что мы будем делать, если желаемое решение будет принято против воли большинства сельского населения...

Следует учитывать, далее, что не только в провинции, но и в столицах прежнее противостояние демократов и консерваторов все более замещается соперничеством старой и новой номенклатуры, имеющей «демократическую» окраску, выдвинувшейся под демократическими лозунгами, но с весьма отдаленным отношением к подлинной демократии и не менее чуждой интересам своих избирателей, чем ее коммунистические предшественники. Вопреки утвердившимся представлениям, демократы не находятся у власти - они лишь обрели некоторые позиции влияния на власть. Но ответственность за резкое ухудшение условий жизни людей, и не без оснований, они все будут нести вместе с властью. Если к этому добавить явный кризис демократических партий и организаций - многочисленные расколы, перебежки, соперничество, столкновение личных амбиций, популистские трансформации, - то перспективы демократов на выборах, проведенных до экономической стабилизации, плоды которой едва ли скажутся до истечения срока полномочий нынешнего парламента, вовсе не представляются заманчивыми.

На выборах 1989-1990 гг. люди голосовали не столько «за», сколько «против», - против старой, надоевшей, растерявшей свой авторитет власти. На ближайших выборах, если они состоятся, значительная часть избирателей проголосует против тех, кто не успел, не захотел, не смог оправдать их надежды. На прошлых выборах оппозиция старой власти разворачивалась под демократическими лозунгами. На будущих выборах скорее всего будут доминировать лозунги национально-государственные и популистские. Я не предвижу большого политического будущего, скажем, лично для Жириновского, но бессовестные демагоги - государственники, националисты и популисты его стиля - могут занять многие места бывших партократов и потеснить пеструю демократическую коалицию.

Сложность, запутанность российской политической ситуации проявляется в том, что атаки на съезд ведутся из демократического лагеря или, во всяком случае, лидерами и организациями с «демократической родословной». Обществу, в глазах которого престиж съезда стоит не слишком высоко (в немалой мере по его собственной вине) и которое предрасположено к однозначным оценкам, навязывается новый «образ врага», нового «убежища» ненавистной партноменклатуры.

Возникает вопрос: отдают ли себе отчет люди, разворачивающие кампанию против съезда, в вероятных и не слишком отдаленных последствиях своих действий? Наверное, в действиях многих из них присутствует и элементарный просчет, кого-то подхватил и несет азарт противостояния. Но все-таки главное - нарастающая дифференциация интересов социально-политических сил, которые объединял в недавнем прошлом демократический блок.

Антисьёздовская установка объединила сегодня - и противопоставила другой части демократов, а не только сохраняющей серьезные позиции в парламенте консервативной части депутатского корпуса, - по меньшей мере, три силы.

Первая - это влиятельные политики раннеперестроечного призыва, утратившие важную часть своих позиций после крушения союзных структур. Их лидеров не удовлетворяют локальные масштабы деятельности. Они рассчитывают занять подобающее место в новом российском парламенте и добиться прямого представительства в нем таких политических новообразований, как Движение демократических реформ в обоих его ответвлениях, которые пока этого представительства лишены. Демарш с конституционным проектом Собчака перед VI Съездом - одна их акция, участие в подготовке референдума - следующая.

Вторая - радикалы, специализация которых - организация массовых кампаний и демонстраций. Неоценимы их заслуги в прошлом, когда общество было четко поляризовано и стенка шла на стенку. Сотни тысяч людей, вышедшие на улицы наших городов в январе-марте и в августе 1991 г., защитили страну от реванша реакционных сил. Выборы - это поприще, на котором такие организации, как Координационный совет движения «Демократическая Россия» в его нынешнем составе, могут, действуя привычными средствами, наилучшим образом проявить свои возможности, оправдать свое существование в качестве мобилизационных институтов. Средство трансформируется в цель, инструмент - в целеполагающее устройство.

Третья - самая серьезная и влиятельная - истеблишмент, сформировавшийся в аппаратах исполнительной власти из демократов, партократов и людей без политического рода и племени. Представительные учреждения в их сегодняшнем виде такие люди рассматривают (не без некоторых оснований) как досадную помеху в своей работе и рассчитывают, что вновь избранный парламент либо будет более сговорчив (это, на мой взгляд, ошибка), либо будет сформирован не скоро (что вполне вероятно).

Всем им для оправдания своего бытия, собственных промахов, для расширения влияния позарез нужны новые победы, хотя бы и призрачные. Именно из этих кругов исходят призывы к разгону съезда, проведению референдумов, выборам Учредительного собрания и т.д.

Кризис, к которому пришел Российский парламент и который вызвал серьезные напряжения вокруг него, - лишь одно из проявлений общего глубокого политического кризиса. Судорожные движения, призванные как-то разрешить его, могут иметь разные исходы.

В принципе в досрочных парламентских выборах, в приведении состава депутатского корпуса в соответствии с новым раскладом сил в обществе нет ничего плохого. Во многих демократических странах правящие партии внимательно следят за политической конъюнктурой и стараются провести выборы в наиболее благоприятный для себя момент. Но в России речь идет не о конъюнктуре, а о мощном сдвиге социальных пластов, который только начался. Беда в том, что здесь не существует пока ни конституционных норм роспуска съезда и структуры будущего парламента, ни удовлетворительного избирательного закона, ни партийно-политической инфраструктуры, обеспечивающей проведение выборов на демократической основе. Ростки парламентаризма на российской почве еще очень слабы: едва появившись в начале XX в., они были сметены бульдозером партийно-советской системы, а ныне в сознании не только рядовых граждан, но и многих политиков вновь прорастает миф о «вожде и народе», иллюзия о превосходстве прямой плебисцитарной демократии над демократией представительной. Проводить выборы до того, как едва начатая экономическая реформа принесет плоды, до того, как эти плоды ощутят миллионы людей, безответственно и опасно.

Убрать, хотя бы на некоторое время, с политической сцены парламент, хотя бы и крайне несовершенный, оставить исполнительную власть наедине с собой означало бы пойти на риск значительно больший, чем риск вотума недоверия прогрессивному правительству. Насильственное удаление данного съезда нанесло бы серьезный удар не только по его нынешнему составу, в известной мере он заслужил это, но и по перспективам российского парламентаризма.

Выдвигается подчас и паллиативное предложение: упразднить съезд, но оставить пока Верховный Совет. В нем есть некоторые резоны, так как Верховный Совет от съезда отличается хотя и не очень высоким, но все же постепенно благоприобретаемым профессионализмом. Но это решение мне кажется несправедливым по отношению к большинству депутатов, получивших от избирателей такой же мандат, что и члены Верховного Совета, и весьма опасным, ибо Верховный Совет легитимен лишь до тех пор, пока существует съезд. Он не выдержит давления антипарламентских сил, которые немедленно станут развивать свой успех: достаточно вспомнить судьбу Верховного Совета СССР.

В сложившихся условиях кампания за референдум может привести к дальнейшему нагнетанию борьбы между исполнительной и законодательной властями, в результате чего либо они обе, обессилив друг друга, будут сметены в нынешнем составе «третьей силой» (вызревшей то ли на улицах и площадях, то ли в «силовых» министерствах), либо, не имея внушительных противовесов, ныне существующая исполнительная власть пойдет по пути авторитарного вырождения, частичной замены некоторых ключевых фигур в составе прогрессивного правительства и переориентации курса. Причем эта переориентация может совершаться исходя из лучших намерений, однако известно, что именно такими намерениями «вымощена дорога в ад». Какой-то вариант подобного развития событий представляется достаточно вероятным, и тогда не столь уж важно, соберется ли еще раз либо два наш съезд, или в апреле 1992 г. он пропел свою лебединую песнь.

Означает ли все это, что инструмент референдума ни при каких условиях не может быть использован для проведения досрочных парламентских выборов? Отнюдь нет. Но все дело в том, что представления о тормозящей роли нынешнего съезда, хотя и имеют под собой определенные основания, сильно преувеличены. На мой взгляд, нет доказательств, что данный парламент, хотя его абсурдная конструкция представляет достойный плод аппаратной фантазии прежних правителей, полностью исчерпал свой полезный потенциал и стал неодолимой преградой на пути реформ. При всех дефектах он выполняет также и роль необходимого противовеса исполнительной власти.

Реформы блокирует не столько отказ съезда изменить те или иные законы, сколько «сопротивление материала» в широком смысле, всей инертной социальной среды, а также наше собственное незнание и неумение проводить реформу, неадекватность ее задачам не только законодательных, но и исполнительных и судебных органов в центре и на местах. Изображая парламент главным препятствием на пути реформы, мы создаем иллюзию простого решения там, где простых решений нет. Серьезным политикам не следует заниматься безответственными играми: блефовать, ставить «на кон» все свое достояние, грозить партнеру референдумом, не зная, во что он может вылиться в стране, в одночасье впавшей в нищету, в атмосфере, накаленной страхом и ненавистью.

Однако нет, может быть, худа без добра. Усилившееся давление, если только не перегибать палку и не допустить, чтобы ход событий вырвался из-под контроля, способно побудить депутатский корпус ускорить назревшие реформы и, в частности, реформу самого парламента еще до следующих выборов. Следовало бы передать значительную часть функций от съезда к Верховному Совету, изменить принципы формирования последнего, вовлечь в него конструктивные силы, сделать его более работоспособным, покончить с бездумной растратой времени на политические декларации рекламного типа. Сумеет ли нынешний депутатский корпус осознать, сколь опасны судороги на глубокой воде, и начать переход от вече к настоящему парламенту? Не знаю. Но, быть может, это последний шанс для российской демократии на пороге XXI века.