Книга известного политика и дипломата Владимира Лукина представляет собой раздумья о месте и роли России, оформленные в виде статей и опубликованные автором в течение 1994-1995 гг. Этим и интересна книга – она даёт читателю ощущение соучастия в раздумьях автора и, одновременно, позволяет ощутить импульс нашего тревожного времени.

Предисловие
Глава I
Нельзя повторять свои же ошибки
Глава II
Как совместить две России
Глава III
Терроризм; от Каляева до Басаева
Глава IV
Давайте займемся взаимной терапией
Глава V
От Манилова до Ноздрёва
Глава VI
Бенгальский огонь в Аравийских песках
Глава VII
Опасный перекрёсток
Глава VIII
Югославская трагедия в контексте истории
Глава IX
Грозные раздумья
Глава Х
Нам не нужны хлопушки Галифакса

НЕМНОГО ОБ АВТОРЕ (* - прим. на период 1995 года)

В.П.Лукин - доктор исторических наук, профессор.

Родился в 1937 году в Омске.

Долгое время работал в Академии наук СССР, затем в МИД СССР. В марте 1990 года избирался народным депутатом РСФСР от Подольского национально-территориального округа (Подольск, Чехов, Серпухов, Ступино, Домодедово, Раменское). Был избран членом Верховного Совета РСФСР и председателем Комитета по международным делам и внешнеэкономическим связям. В.П.Лукин в числе немногих голосовал против главенства российских законов над союзными, а значит – против развала Союза ССР.

В январе 1992 года назначается Чрезвычайным и Полномочным Послом России в США. В начале 1993 года ему присваивается международная премия "Лучший дипломат года". Одним из первых публично выступил против одностороннего проамериканского внешнеполитического курса нынешнего министра иностранных дел Андрея Козырева. Сегодня Лукин - признанный лидер тех, кто выступает за мирную, реалистичную, истинно национальную внешнюю политику России.

После трагических октябрьских событий 1993 года в Москве В.П.Лукин заявляет о своём уходе с поста Посла в США и принимает решение баллотироваться в Государственную Думу. Являясь одним из основателей и лидеров политического блока "ЯБЛоко" он, победив в выборной гонке, избирается в Государственную Думу от Одинцовского избирательного округа, куда входят четыре района Подмосковья: Домодедовский, Ленинский, Рузский и Одинцовский.

Сегодня^* В.П.Лукин определяет свою позицию как решительную и последовательную оппозицию социально-экономической, внутренней и внешней политике Президента и Правительства России.

Два года, начиная с декабрьских выборов 1993 года, Россия жила в состоянии очередного переходного периода. Один мудрец сказал: "переходный период - это переходный период между двумя переходными периодами". Возможно это так: жизнь человека и жизнь человечества в метафизическом смысле - состояние переходное.

Но для России отрезок 1993 - 1995 гг. - время особенно переходное. Неопределённость в экономике, неопределённость в политике, неопределённость в человеческих сердцах и судьбах...

Неопределённость, смешанная со смутной тревогой. Надежды ещё не умерли, но тревоги стало больше. Что ждёт нас впереди? Удержимся ли мы на плаву во всё ещё большой, но неустойчивой и испещрённой трещинами и пробоинами лодке, именуемой "Россией"? Найдём ли силы и средства для её капитального ремонта? Обретём ли достойное место во флотилии государств и народов, объединенных несколько высокопарным названием "мировое сообщество"?

Все мы пытаемся искать ответы на эти вопросы. Данная книга - одна из таких попыток. Попыток, продиктованных тревогой и надеждой.

Читателю судить, насколько она удачна.

Владимир ЛУКИН

Уинстон Черчилль однажды сказал: "Чтобы подальше увидеть будущее, мы должны глубже заглянуть в прошлое".

Нравится нам или нет, но главное событие, определившее в начале века судьбу страны и из которой мы сейчас исходим - Октябрьская революция 1917 года.

Более семидесяти лет назад вооруженные отряды петроградских низов при поддержке солдат и матросов по сигналу "Авроры", без всякого эйзенштейновского штурма, вошли в охраняемый женским батальоном Зимний дворец и, путаясь в лабиринте его комнат, всё же нашли группу переутомлённых людей-министров Временного правительства и переправили их через Неву в Петропавловскую крепость. На противоположном конце Петрограда Ленин поднялся со скатанного ковра, на котором спал, и вышел в ослепительный актовый зал Смольного института. Впервые выступая на публике без бороды, теоретик и практик русского марксизма с нечаевским акцентом возвестил о начале новой эры. И был прав.

Семи с половиной десятилетий оказалось недостаточным, чтобы здесь, в Россия, осмыслить историческое значение октябрьского переворота. Страсти различных свойств и оттенков слепили глаза всем писавшим - от Троцкого до Волкогонова. Не претендуя на академическое хладнокровие, попытаюсь сформулировать всё же несколько тезисов. И невольно эти тезисы звучат как уроки для современного политического момента. Неудивительно: в переломные эпохи особенно звучно отдаются в общественном сознании дремлющие в его пластах стереотипы национальной психологии. над шекспировскими страстями и мелочными интригами шумного политического балагана особенно зримо проступает циклическая периодичность российской истории.

Первое. Традиционный стоицизм, терпимость русского народа обманывает кажущейся беспредельностью. Первые годы той ("империалистической") мировой войны принесли немало сюрпризов, ко одним из наиболее значительных долгое время было фатальное спокойствие народа. Забастовки были прекращены, общество упивалось мнимым единством, даже социалисты восприняли родовую, соборную мораль.

Толпы молчали в зимних очередях за хлебом, не взбунтовалась обезлюдевшая деревня, заводы угрюмо дымили на оборону, призывники (не чета нашим) спокойно брили головы, чтобы одеть шинель. Картезианская логика отступает: почему массы вынесли военную катастрофу 1915г. и обнаружили предел духовных ресурсов, казалось бы, в подававшем надежду 1917г. (Америка вот-вот вступала в войну, фронт стабилизировался после брусиловского успеха)? Нет прямого ответа. Можно предположить, что сказалось моральное перенапряжение из-за, по меньшей мере, двух обстоятельств: 1) война велась (как и нынешняя реформа) без ясно определенной цели: Царьград, как и либеральный капитализм, - абстрактные ориентиры, ничего не говорившие народу; 2) непрерывный, тошнотворный карнавал гедонизма элиты в столицах рвал нить, связывающую народ с элитами. Чем больше запаздывало перенапряжение, тем яростнее вырвалась на поверхность слепая и жестокая энергия масс.

Второе. Нельзя иметь в вашей стране огромный слой вооружённого народа. Военные специалисты сходятся на том, что России в первой мировой войне достаточно было иметь армию в 5 млн. солдат. Но российский генеральный штаб стремился максимально задействовать казавшиеся ему (многим ещё - потом) неограниченные демографические возможности страны и вооружил ) 8 миллионов. Когда на национальной сцене существует огромная и психологически неустойчивая вооруженная сила, это не может не иметь последствий. В конечном счете, это поняли и царь Николай и премьер Керенский, но поняли поздно. Часть этой проблемы - учет в охрана оружия. Тот, кто предпочёл не видеть этой проблемы, поплатился в 17-ом году, и это - тоже урок. Демобилизуемые сегодня военные либо вольются в общество, либо присоединятся к парамилитаризму внутри страны, к полувоенным организациям, квазиспортивным клубам, частной охранной системе, вооруженным отрядам уголовного мира. Человек с ружьём в семнадцатом году с поразительной лёгкостью стал объектом политического манипулирования, оказавшегося фатальным. Изменился ли его внук, возмущённый унижением военной касты, просто и легко приобретший оружие?

Третье. Политические партии семнадцатого года обладали завидной самоуверенностью, убеждённостью в том, что история остановилась именно на них. Гучков видел "финальным" политическим распадом сдвиг страны от монархии к правоцентризму - к партии "октябристов". Милюков усматривал в качестве такой финальной точки движения русского маятника переход власти к кадетам. Керенский, более авантюрно-смелый, полагал, что история приведёт власть в лагерь умеренно-левого центра. Чернов надеялся на остановку маятника в стане эсеров, Чхеидзе и Церетели - меньшевиков. Никто из них не угадал конечной точки движения исполинского маятника народной фантазии - он дошел до лагеря крайне левых, социал-демократов-большевиков, чем они и воспользовались "всерьёз и надолго".

Даже сейчас, так сказать, "хладным умом" постигая перипетии той русской революции, видишь что лагерь Февраля, лагерь буржуазно-демократической революции имел мало исторических шансов. Их имел скорее Корнилов, чем Гучков с Милюковым, Терещенко с Керенским. Причина в крайне фрагментарном, идеологизированном и недоразвитом характере русской демократии. Слово "компромисс" так и не нашло своего русского аналога, а в своем латинском корне оно заключает явление, сугубо презираемое на Руси: беспринципность, готовность "поступиться принципами", бесхребетная гибкость, бесчестность в конечном счёте. И ещё одна причина - полная неспособность преодолеть личностные амбиции, индивидуальные наполеоновские комплексы. Кандидатов в премьеры тогда было ничуть не меньше, чем кандидатов в президенты сегодня. Потому-то и погибла русская демократия в 1917 году, что Милюков люто ненавидел Керенского, а тот платил ему тем же и т.д. и т.п. Даже на задворках русской истории, в эмиграции, все они, русские демократы начала века, не имели мужества признать, что борьба за "идейную чистоту" каждой из демократических партий, борьба вождей друг с другом предопределила их коллективное схождение в могилу истории.

Четвёртое. Сейчас уже можно сказать, что персонификация всего зла той эпохи на большевистской верхушке наивна. Не Ленин, а лидер эсеров Чернов заявил на всю страну, что Россия выбрала в качестве пути в будущее социализм. И Чернов имел основания это сказать: на выборах в Учредительное собрание партия социал-революционеров получила более половины голосов. Даже если бы Ленин не взбирался на броневик в апреле, и на трибуну второго съезда Советов в ноябре, Россия имела бы социалистическое правительство социал-революционеров, у которого, как мы знаем, было мощное левое крыло, смыкавшееся с большевизмом. Как бы выбиралась Россия из социал-революционного социализма - неизвестно, но, возможно, это тоже происходило бы через гражданскую войну. А это значит, что явление более широкое, чем большевизм, явление "нутряного" экстремизма и идеологического ослепления посетило Россию, и её ждали в любом случае тяжёлые времена. Это отнюдь не историческая индульгенция большевизму, а констатация факта, игнорируя который русская демократия обречена повторить прежний крестный путь: в условиях раскола демократии побеждает крайний, "радикально хороший", наиболее последовательный, (и неважно, какую аббревиатуру он использует и насколько "национальна по форме" его фамилия). Если Милюков понял это (судя по мемуарам) уже на третий день Февральской революции, то Чернову для понимания того же факта потребовался матрос Железняк, уставший караулить Учредительное собрание в январе 1918 года. Сможет ли Российская демократия выучить урок жизненной потребности в политическом компромиссе со всеми, кто не намеревается её подрывать, вместо того, чтобы бесконечно клубиться в тусовке "себе подобных"?

Пятое. Правительство любой страны не имеет права лишь казаться (самому себе) патриотичным. Нанеся удар в сентябре 1917 года по армейско-патриотическому блоку, нашедшему лидера в лице Корнилова, Временное правительство лишилось единственной гарантированной поддержки, которая на патриотической основе послужила бы защитой центральной власти от воинствующего меньшинства. Это не значит, что Керенский должен был сдаться на милость генералу Корнилову, но объявить Корнилова "исчадием ада", будущим диктатором России, врагом страны, сажать его в тюрьму, вооружать против него петроградские низы мог только политический самоубийца- Что и доказал Октябрь.

Когда весы истории качаются, игнорировать первичное, элементарное народное чувство - патриотизм "смерти подобно". Фактическая легализация Керенским политики недоверия к патриотам (прежде всего в военной форме) привела к немедленному использованию этого Лениным и Троцким. Разрыв демократии и патриотизма сегодня может иметь роковые последствия.

Шестое. Огромную роль в трагедии русской демократии сыграл близорукий поворот в трактовке национальной истории. До февраля 1917 года вся русская демократия - вместе со своим народом - по престольным праздникам бухалась в ноги перед символами романовской династии. На второй же день после отречения императора Николая демократы к славе и достижениям романовской, династии обратили, как выражаются англичане, "слепой глаз". Слетела корона с национального герба, священники всей страны оборвали на полуслове осанны и "аллилуйя" в честь царствующего дома. С такой революцией в умах народа шутить не следовало бы. Тот, кто ныне вещает о "чёрной дыре" в 70 лет, должен вспомнить о печальном опыте русских нигилистов. Инерция масс огромна. Русский народ с трудом живет без святынь, тоскует без них. И, тоскуя, начинает "шалить". Демонстративное поругание того, чему вчера все без исключения поклонялась, создает только одно - широкое поле деятельности для созидателей новой религии. Дух порождает дух, отрицание множит отрицание. После свержения "папы и мамы с Распутиным" народ довольно скоро нашел новые иконы. Ничуть не лучше старых. Но какой крови стоила эта смена.

Седьмое. Республиканские доблести -это республиканские доблести. И если республиканские активисты февраля 1917 вкусно и возбужденно жили в мире контрастов ресторанного Петрограда на Невском и глухих очередей на заставах, это не могло не погубить их Не может долго длиться праздник в "Мерседесах", когда другие - на телеге или в снегу. Нужен дух республиканского "автобуса". Правительство министров-капиталистов, произносящее фразы, непонятные народу, и допускающее чудовищные контрасты, обречено. Вопрос только во времени. В России могут выжить только те у власти, кто в доступных народу формах соединяет два свойства: силу и справедливость, вернее, отвечает народным представлениям, народному воображению вокруг этих двух свойств. Именно это воображение повлекло низы 1917 года за большевиками. Вспомним блоковского Христа «в белом венчике из роз».

К числу несомненных отличительных свойств нашего народа относится стоицизм, готовность претерпеть. Но - только ради идеи, ради воодушевляющего идеала. Ради патриотизма, например. Ради социальной справедливости. Ради счастья детей. Ради будущего благополучия общества. Ради всего, что обещает в перспективе общее благо. А не благо для самых пронырливых. И не должен телевизионный экран молчать о том, ради чего Россия претерпевает тяжкие испытания. Бесконечно так длиться не может - не надо забывать об Октябре. Демократическая вера покоится на принципах народовластия и заботе о социальном благополучии. В 1917 году апостолы этой веры в лице Керенского предпочли бороться с Корниловым, склочничать друг с другом и со вкусом спать в покоях Зимнего дворца (и обязательно - в постели императрицы Александры Федоровны). За то и поплатились.

Восьмое, и последнее. С началом первой мировой войны путь на Запад для русских оказался отрезанным: были перекрыты Босфор и Скагеррак, Черное н Балтийское моря. Прежний поток граждан Российской империи в Баден-Баден (для аристократии), в Гейдельберг и Сорбонну (для интеллигенции) оборвался.

С другой стороны, Запад в народном сознании предстал в виде крупповских пушек и пулеметов, косивших цвет молодежи страны с феноменальной эффективностью. За три года войны представление о Западе как об источнике идей и богатств, знаний и опыта сменилось в народе на образ эффективной машины, сделавшей смерть функцией науки. Померкло дело Петра, погасло русское восхищение «центром мира». Двести лет романовского сближения с Западом остановились, и началось попятное движение. Мы действительно повернулись к ним «своею азиатской рожей».

Казалось, горбачёвская перестройка и последовавшие за ней события радикально изменили ситуацию. Но верно ли это?

Запад улыбался не нам, а своей собственной тени на Востоке. Как только ему почудилось, что эта тень имеет свои собственные черты и нравы, ситуация резко изменилась.. Въездная виза становится новым "железным занавесом". Ездят в основном "новые русские" и они только оттеняют общую картину. Критически важен факт, что, кроме выборочных информационных передач, чудовищного качества рекламы, да «мыльных опер» Запад не присутствует в "русском доме". Изоляционизм имеет более чем благоприятную почву в стране, лидеры которой очень плохо знакомы с Западом и не знают ничего промежуточного между идеологической любовью к нему и столь же идеологической ненавистью. Если народ России сейчас, как и в 1917 году, свяжет свои нынешние страдания с враждебностью Запада по отношению к России, (а симптомы этого множатся), то будущее демократии в нашей стране проблематично. Нельзя в России безнаказанно разводить демократию с двумя органическими народными чувствами - верованиями: патриотизмом и социальной справедливостью. Демократия выживет только в союзе с ними. Без них она мертва - и в начале XX века и в конце его.

* * *

Циники говорят, что история учит лишь тому, что она ничему не учит. В определённом смысле это так, поскольку каждая историческая ситуация уникальна. Но история России содержит повторения, она развивается циклически - виток модернизации, возврат вспять.

Могла ли империя Романовых трансформироваться в буржуазную демократию? Ведь там тоже была Государственная Дума, выборы по партийным спискам. Но что демократические верхи того времени сделали ощутимого, конкретного помимо сдирания корон на государственных орлах? Автономизация страны, отход от могучих общих принципов демократии, становящейся на защиту человека и гражданина, к принципам опеки отдельных групп (этнических прежде всего). Безудержный оптимизм на пути к исторической могиле. Главное: никаких конкретных практических шагов, которые сказали бы мужику в дальней деревне и рабочему Демидовского завода, что эта власть делает дело лучше прежней, что она сострадательнее, что она за всю страну в целом и за каждого её отдельного жителя, что её совесть горячее, а эффективность больше, чем у прежнего губернатора и урядника.

Может быть и правда, что за восемь месяцев - срок существования Временного правительства - полноценные дети не рождаются, но сейчас, на девятом месяце существования Государственной Думы, мы должны серьёзно подумать о будущем ребёнке - нашей демократии. В противном случае ребёнок не выживет.

В стране, где я недавно работал - в Америке, живут представители, без преувеличения, всех наций мира, больших и малых. Эти меньшинства так или иначе приспосабливаются к американской реальности, однако различия в способности различных меньшинств к ассимиляции велики. Наибольшие сложности, по моим наблюдениям, возникают у русских.

Проходят два-три поколения, прежде чем гаснет русская речь, уходят в небытие образы родины, религия предков, общая память. "Дым Отечества" стойко живет в сердцах русских, ведь не даром еще античные историки определяли в качестве главной черты народов, живших к северу от скифов, неистребимую любовь к родине.

И это тем более удивительно, что родина почти никогда не была особенно ласковой к своим сыновьям.

Финал же нашего века, по ходу которого Россия потеряла в мировых войнах, гражданской войне и от самовольства жестоких правителей почти половину своего населения -больше, чем любой народ в мире - оказался новым, неожиданно суровым испытанием для нашего народа.

Расколов ареал обитания россиян, не понимая творимого его, решая собственные краткосрочные политические проблемы, власть поставила миллионы семей в новое, часто враждебное окружение. Посмотрите на запад, на юг, на юго-восток, и вы увидите новое жертвенное испытание нации. Кто стремится на помощь нашей огромной диаспоре? Кто употребляет силу государства для облегчения участия невиновных в своих испытаниях жертв?

Когда же -эта проблема встала во весь рост, когда цифра двадцать пять миллионов захватила национальное воображение, власти спохватились, но, как всегда поздно. И что еще более прискорбно, державный Кремль пошел по самому худому пути - по пути показно-демагогических жестов, которые, не будучи частью продуманной стратегии, никак не облегчили жизнь тех, кто по прихоти чужого замысла оказался за пределами Родины. Импровизация вместо политики, жесты вместо стратегии, бюрократический "гуманизм" вместо дельного плана братской помощи и продуманных шагов по сохранению русской культуры, гарантий выживания и пестования нового поколения, которому в конечном счёте придётся решать то, что не удастся нам.

Сегодня, с одной стороны, есть нынешнее государство Россия, естественный центр притяжения русских, а с другой - теряющаяся в многоцветье окружающих флагов нация, имеющая общий язык, менталитет, культуру, носительница великой цивилизации. Как сказал в свое время Джузеппе Мадзини, "страна -это не просто некая территория. Страна в подлинном смысле - это Идея". Историческая задача, стоящая перед нами, поколением россиян, выживших в двадцатом веке, сделать так, чтобы эти две России - страна и нация - не потеряли друг друга. Сделать так, чтобы россияне могли жить, ощущая себя и гражданами страны обитания, и животворной частицей великой российской цивилизации. А для этого они должны сохранить культуру, образование, язык» для этого они должны ощущать симпатию и понимание Россия, её интеллектуальных и культурных центров.

Сейчас им говорят, что они должны учить чужой язык, вникать в основы чужой культуры. Что же, общее культурное обогащение можно только приветствовать. Но не менее, а, возможно и более важно другое - они должны иметь возможность не забывать свой родной язык, свою культуру, помнить и гордиться своей принадлежностью к оригинальной, великой цивилизации.

Для достижения этой задачи крайне важна позиция российского правительства в отношении паспорта, языка, помощи, дипломатической защиты. Мы должны стараться максимально удовлетворить тягу русских не рвать живые связи и если будет необходимость в продлении срока предоставления российского гражданства, то такого продления необходимо добиваться.

Собственно, мы стоим перед испытанием исторических пропорций. Достоинство народа характеризуется и измеряется тем, насколько он понимает беды своих соотечественников в трудную минуту. Наше безразличие будет предательством коренных черт русского народа - небезразличия, сочувствия, душевной широты, радушия и сострадания в отношении тех, кто попал под молох исторических обстоятельств. Нам так или иначе предстоит поставить точку в российском развитии исхода века - потомки будут помнить и оценивать нас по тому, какие качества мы проявим в этот час национальных испытаний.

В сфере внешней политики просматривается в связи с этим весьма деликатная дилемма. С одной стороны, мы хотели бы иметь добрые отношения с соседними новообразовавшимися странами: - ведь от них зависит, в частности, тот политический, экономический, моральный климат, в котором живут наши соотечественники. С другой стороны, мы не должны проявлять эгоистической беспринципности и просто обязаны так строить свои отношения с соседними странами, чтобы они были обусловлены ик отношением к гражданам, которые думают и говорят по-русски.

И вообще те, кто пытаются самоутверждаться за счет эксплуатации великой национальной трагедии, далеки от патриотизма как небо от земли. Мы должны не набирать очки, а упорно разрешать практические проблемы, которые облегчают повседневную жизнь людей, оказавшихся "по ту сторону". А для этого, оставаясь независимыми, мы, вместе с тем, должны наладить рабочие отношения с властями - и в Москве, и в странах массового проживания россиян. Здесь нужны и твёрдость и гибкость, и сила и дипломатия одновременно.

В этом сложном деле заведомо проигрышной является тактика грубого нажима. У России в дипломатическом арсенале должно быть много точных и дозированных способов воздействия на те соседние правительства, которые по своим внутриполитическим соображениям взяли курс на вытеснение русских, на ограничение возможностей их культурного развития, на препятствие развитию связей с отчизной. Речь идет не только, (а может быть и не столько) о жестких мерах, но и о поощрении правительств сопредельных стран к созданию такой ситуации, когда им было бы выгодно помогать высококвалифицированным русским, которые повышают материальную и духовную культуру их стран, преумножающих их богатство, представляют собой живой человеческий мост к соседней великой стране.

Но, чтобы отстаивать права граждан за рубежом, мы должны иметь моральное право выступать с такими требованиями. А для этого необходимо цивилизованно относиться к гражданам, живущим в самой России. Жестокостью или невниманием к правам человека на собственной территории мы вольно или невольно поощряем в мире - в ближнем и дальнем зарубежье - силы, враждебные самим основам российской цивилизации. Кровь не должна литься на российской земле. Если этому не будет поставлен предел, насилие ожесточит этнические противостояния по всеми периметру наших границ.

* * *

Что же касается внутренних партийных различий, занимающихся этим важнейшим делом, то на ум мне приходят слова, сказанные в свое время американским президентом Хей-сом: "Тот лучше всего служит своей партии, кто лучше всего служит своей стране". Я добавлю - своим соотечественникам.

В России терроризм имеет большую и страшную историю. Подлинно Немезидой правящего слоя он стал после освободительных реформ 1860-х годов. "Черный передел", анархисты всех мастей, социал-революционеры - все нетерпеливые сторонники ускоренного прогресса обратились к бомбе и пистолету. Взрывы гремели и в Зимнем дворце, и на южных железных дорогах. Народовольцы в конце концов достигли своей цели, убив на берегу Фонтанка царя - освободителя Александра Второго, в момент, когда он фактически окончил создание конституции. Исторической расплатой за это убийство стал век анти-реформ, пришедший вместе с Александром Третьим. А анти-реформы привели к большевистской революции...

Так в течение полутора веков мы до смерти загоняли клячу истории, а затем травились ее трупным ядом. Терроризм плодил маразм, выступавший под личиной "стабильности". Маразм порождал терроризм.

Поучительно наблюдать, как реагировало на одиозное прилюдное насилие просвещенное общество. Три вида реакции, выявляющие три группы в обществе, бросаются в глаза. Первая группа кляла неожиданные свободы и звала к мести, страху наказания, дисциплине. Вторая группа, прикрываясь внешней лояльностью, втайне сочувствовала "ускорителям прогресса". Именно представители этой группы шумно оправдали террористку Веру Засулич, они же втайне аплодировали "палачам палачей". Третья группа пришла к выводу, что террор любого вида дискредитирует "дело", зло может породить только зло. В XX веке тяжело пришлось всем трем группам, но третья, по меньшей мере, сохранила чувство моральной правоты, убежденности в том, что цель действительно не оправдывает средства.

С распространением средств массовой информации и принятием (в качестве официальной) гуманистической доктрины почти всеми странами, терроризм в виде захвата заложников стал явлением глобального масштаба. Нынешние стимулы особенно соблазнительны для жертвенного фанатика: телевидение могучей рукой берет за живое миллионы людей, человеколюбие вопиет, любые уступки кажутся мелочью по сравнению с ужасом прилюдного массового убийства. Политики, думающие о своем имидже и о массовой реакции, становятся едва ли не первыми заложниками террориста. Разрываясь между праведным гневом и встревоженным человеколюбием, мировое сообщество не видит ничего иного, кроме выбора между двумя возможностями: 1) приоритет гуманизма, согласие на уступки (политические, материальные, моральные) ради сохранения жизней невинных жертв - с тайной надеждой на последующее возмездие; 2) приоритет практицизма: сдача террористу лишь усилить его аппетит, резко усилить желание повторить удачный эксперимент; в этом случае следует положиться на фактор времени, когда усталость, эмоциональное истощение плюс ловкость спецслужб дадут шанс на освобождение заложников.

Почти у всех национальных сообществ, объединенных единой средой телевидения и печати, наблюдалась общая парадигма поведения. Первые случаи массового заложничества пробуждали естественное сострадание, желание купить жизни невинных жертв едва ли не за любую цену. Гуманизм и тайная надежда на конечное мщение преобладали. Люди в масках правили страшный бал на земле, на воде и в воздухе. Но с печальным опытом сердце становилось мудрее, непосредственный зрительный опыт, образ неприкрытого насилия стал медленно, но верно уступать более взвешенному соотнесению фактов с последствиями, сегодняшних эмоций и завтрашних угроз. Первый рынок жалости стал сдерживаться более четким осознанием перспективы. Уступки сегодня неизбежно распаляют воображение атакующей стороны. И жизнь превращается в унизительный ад.

В конечном счете, большинство правительств мирового сообщества остановилось на практике отказа от выполнения требований террористов. Как это ни жестоко. Как ни вопиют кадры "живого" эфирного образа, как ни разрывается сердце. Одновременно потенциальные жертвы заложничества создали службы, специализирующиеся по борьбе с терроризмом. Праведный гнев должен выражаться прежде всего не в прилюдном сострадании, а в кропотливой работе по соединению профессионализма с техническими средствами, предоставляемыми нашей технологически изощренной технологически цивилизацией. Главное же - в превентивной работе, в выявлении эмбрионов терроризма.

Мы в России явно предпочитаем учиться на своем, а не на чужом опыте. Июньская трагедия Буденновска впервые в полном объеме поставила перед нами задачу выбора пути. Десятки миллионов телезрителей переживали происходящее самым непосредственным образом. Они по достоинству оценили то, как премьер-министр наступил на горло собственной гордости и добился освобождения заложников. Но все, что мы видели - тактика отдельного случая, огромного, но одиночного. Нужен выбор стратегии, иначе снова придется принимать решения в пламени и крови, невыносимых для нормального человеческого восприятия.

Роковой вопрос - как добиться того, чтобы любой потенциальный террорист знал, что, вне зависимости от числа захваченных им жертв, в его руках нет рычага воздействия на противостоящее правительство. Этого можно добиться только одним способом: заранее публично оповестить его и весь мир, что буденновское решение, этот тип компромисса уникальны и никогда, ни при каких условиях не будут повторены.

Разумеется, пойти на такой шаг непросто, но лучше, если он будет сделан сегодня, после финала кровавой трагедии, чем завтра, когда ободренный террорист будет разглядывать карту в поисках очередного объекта захвата. А выбор у него огромен. Стоит лишь бросить взгляд на карту, как глаз узнает крупнейший в мире склад химического оружия в Чапаевске, каскад крупнейших в Европе гидроэлектростанций на Волге, Воронежскую атомную станцию и пр. Пусть террорист знает сейчас, что в его руках будет орудие самоубийства, но не рычаг невиданного по силе воздействия на одну из крупнейших держав мира.

Мы должны понять не только головой, но и самой своей кожей: российское разгиль

дяйство и коекакерство - сегодня это прямой и быстрый путь к гибели страны и всех нас. Угроза терроризма делает этот тип поведения просто несовместимым с выживанием. Выбор очевиден: либо мы, наконец, сосредоточимся и протрезвеем, либо мы погибнем.

* * *

Из книг русских террористов мы знаем, какое ликование вызвало в их рядах изобретение авиации: подумайте только, одним аппаратом можно уничтожить Царскосельский или Петроградский дворец. Тогда еще ничего не знали о зарине, баллистическом оружии и ядерной энергии. Но главная проблема осталась не в формуле ядерного распада, а в старой области морали.

В передаче Б.Савинкова, друга детства И.Каляева, широко известный террорист мечтал о том времени, "когда по всей России разгорится пожар. Будет и у нас своя Македония". Увы, мечты террориста свершились. Но открытый революцией мир таил в себе вовсе не гармоническую свободу, а лютое столкновение воль, принципов, традиций, верований, цивилизаций в конце концов. И все это требует мужества согласования, а яе ярости уничтожения. И знамя фанатизма в нашей стране вовсе не обязательно оставалось красным. Его дьяволы выглядывают из всех наших углов. Неизменно лишь то, что его основа всегда будет враждебна человеческой природе: это отношение к чужой жизни как к средству. Неважно, как называется цель. Республика Каляева или Ичкерия Басаева.

Нет ничего банальнее утверждения, что внешняя политика страны исходит из её внутренней политики. И нет ничего правильнее. Пытаясь понять внешнюю политику страны, мы должны определить её внутреннее состояние, главные внутренние процессы, её реальные физические возможности, её исторический код, её нервное поле, степень осознания ею своего реального положения.

С этой точки зрения я нахожу, что понимание России не вполне адекватно ни в большинстве аналитических центров внутри страны, ни в более хладнокровном внешнем окружении. Я имею в виду прежде всего Запад. Надо всеми суждениями о России всё ещё витает мираж прошлого, прошлого совсем недавнего. И потому неадекватность кажется правдоподобной. Устойчивые клише, инерционность общественного сознания препятствуют зрелому и трезвому видению сегодняшней России.

Россия - это совсем не Советский Союз. Общественное сознание не только у нас, но и в западном мире с трудом свыкается с этим фактом. С трудом воспринимается тот факт, что валовой национальный продукт (ВНП) России равен примерно валовому продукту Бенилюкса и составляет всего двадцать процентов от ВНП СССР 1990 года. Одного взгляда на карту достаточно, чтобы увидеть, что Россия практически возвратилась к границам допетровской Руси. Смоленск, как триста лет назад, стал западным форпостом государства. Проблема выхода в мировой океан снова актуальна для России, как и проблема надёжных путей на Запад.

Российская армия отнюдь не воспринимается как армия, победившая во второй мировой войне.

С другой стороны, в мире страхов, фантомов и миражей Россия всё ещё нередко воспринимается как могучая имперская хищница, готовая к действиям от Анголы до Афганистана. А ведь речь идет о стране, которая в кратчайшие исторические сроки вывела свои войска изо всех соседних стран. И сделала это по доброй воле, идя навстречу пожеланиям своих соседей.

Геополитические позиции России тоже претерпели чрезвычайные изменения. Она теперь "не нависает" над западной к южной оконечностями Евразии. Она оттеснена в степи и леса, к границе вечной мерзлоты на северо-востоке, к бассейну Волги на юго-западе, Мурманск, Новороссийск и Владивосток заняли место, которое еще вчера занимали Рига, Одесса и Баку. Её прежние друзья от Болгария до Польши стремятся в противостоящей лагерь. Сопредельные территории превратились в самоутверждающиеся государства, со спектром стратегической ориентации от нейтралитета до весьма аморфных форм военно-политического сотрудничества с Россией при менее аморфных формах сотрудничества с НАТО.

Семьдесят процентов российских границ опасны и ненадежны. Сопредельных государств теперь втрое больше, чем было пять лет назад. Россия - все ещё крупная европейская страна, но её "давление" на Европу практически неощутимо, а её присутствие в Европе сократилось значительным образом. Соответственно, увеличилась относительная значимость азиатского компонента. Неосвоенная гигантская Сибирь все более становится геополитическим центром державы.

Напомню, что исторически Россия, незащищенная естественным географическим рельефом, испытывала постоянную геополитическую уязвимость как непреложный фактор своей судьбы. Уязвимость с запада, с юга, с востока. В исторической памяти страны живет этот страх, боязнь противостоящих коалиций со стороны широких, уязвимых границ. Наполеон, Гитлер, Тохтамыш и Батый, имперская Япония - вот символы угроз с запада, юга и востока. И эта память устойчива.

Наибольшие опасения, вплоть до появления специфического фатализма, вызывает у россиян особый тип угрозы, угрозы сразу на двух направлениях - европейском и азиатском. Контуры такого варианта вызывают подлинный национальный психоз. Примечательная его вспышка была связана с нормализацией отношений Запада с Китаем в конце 60-х - начале 70-х годов. Это в то время, кагда наши отношения с Западом и Китаем оставляли желать лучшего. Полагаю, что афганской трагедии не случилось бы, если бы не ощущение, что "уже нечего терять", что союз враждебных сил Востока и Запада обязывает контролировать нейтральное поле. От мироощущения до реальной политики оказался один шаг. Это опасное состояние. Если в России страх будет сохранять свое место - это опасно. В частности, непредсказуемостью её дальнейших шагов.

Столь значимый эмоциональный элемент объясняет, полагаю, многое в политике новой России по отношению к Западу.. Здесь с неизбежностью проследовали один за другим три этапа, невольно повторяя гегелевскую триаду от анализа до синтеза.

На первом этапе, между августом 1991 и весной 1993 года в российской внешней политике безусловно доминировал романтизм, порождённый немотивированной верой в то, что Запад не может не оценить развала ОВД, СССР и КПСС, не может не преисполниться признательностью за односторонние геополитические уступки. Не было случая, обстоятельства, по поводу которого российская дипломатия не сказала бы в этот период "да" Западу - эталону и потенциальному союзнику. Хотя в этом её и не всегда просили.

На втором этапе со стороны Москвы последовала попытка остановить внешнеполитическое отступление и столь же немотивированная попытка получить статус, положение, влияние прежнего СССР. Эта попытка приходится на период между летом 1993 года вплоть до первых сессии Думы в начале 1994 года. Последовали соглашения с непосредственными соседями, опробывание возможностей СНГ, новая (малооправданная) международная гордыня, поведение в стиле "супердержавы". Малая эффективность и большая стоимость такого поведения привели к началу в 1994 году к помехам реалистической, аутентичной политики • отношении СНГ, Китая, Восточной Европы.

На третьем этапе началось отрезвление не только от некритического романтизма, во и от великодержавных мечтаний. Наступила фаза оценки реальных сил и интересов России, соответствия их её внутреннему состоянию и интересам главных мировых сил. Поблекли надежды на западный альтруизм. Жестоким и неуступчивым оказался мир для тех, кто, закрывая глаза на факты, попытался играть прежнюю мировую роль. Стало ясно, что главные задачи (и основные экономические партнеры) России находятся на её новых границах - в Содружестве Независимых государств, в Китае, частично в Восточной Европе.

В политике по отношению к странам СНГ приоритетными стали вопросы восстановления экономических связей, а также минимальные оборонительные меры, предотвращающие роковое отчуждение ближайших соседей.

На огромной китайской границе - это нахождение долговременной линии сотрудничества с экономически быстро растущим соседом, перенятие его опыта выборочного инвестирования, создания экономических зон, взаимодействия с развитым миром, частичного объединения ресурсов.

В прежней "сфере влияния", в странах- Восточной Европы, существенно важно нахождение неких современных рыночных форм кооперации, восстановление связей с прежними " долговременными партнерами. Ведь многое в России, как и везде от Черного моря до Балтики, создавалось в расчете на соседние рынки, на сырье сопредельных стран. Здесь немало ещё может быть оживлено, здесь - поле деятельности не только для Запада.

При этом у России осталась и оборонительная задача на Юге, где бушует фундаменталистское возрождение. От Таджикистана до предгорий Кавказа стоит российский щит, осуществляется охрана границ, за которую Россия платит кровью. И эта российская кровь - не только во имя России, но и во имя тех, кто живет к западу от неё. В том числе и тех, кто по каким-то неясным соображениям борется за создание в центре Европы мусульманского государства.

В этой очень непростой для России обстановке Запад пытается довольно недальновидно воспользоваться сложившимися обстоятельствами. Он не только вытесняет Россию из Восточной Европы, но стремится организационно закрепить вхождение прежних союзников России в свой блок. Отсюда проблемы расширения НАТО на Восток.

С моей точки зрения, ситуация определяется двумя типами психопатического видения мира. Россия живет в старом, устойчивом и во многом иррациональном психозе страха перед волной западного нашествия. Запад живет в атмосфере неизжитого и столь же иррационального психоза, определяемого страхом агрессивной России, рискующей всем ради имперского возвышения.

Давайте займемся взаимной терапией. Давайте излечим оба психоза, приведём свои нервы в порядок, а свое видение мира в соответствие с новыми реальностями. Вы излечиваете свой психоз, состоящий в том, что только НАТО - щит, надежда и будущее. Россия будет стремиться излечить свой психоз, состоящий в том, что любое движение Запада смертельно опасно.

Необходима пауза. Пауза в несколько лет, наполненная оздоровлением, контактами, дополнительным взаимным узнаванием, созданием пояса доверия.

Эта пауза, по моему мнению, возможна, прежде всего, потому, что Западу и России сейчас, к счастью, нечего делить. Противоречия возникают, как о том нам говорит долгая европейская история, в результате наличия двух условий: активизации резко усилившихся агрессивных государств (1), наличия между ними слабого звена, создающего своего рода вакуум силы (2).

На данный момент ни Германия, ни Россия, ни кто-либо иной в Европе не являются хищниками, готовыми на внешнеполитические авантюры. А, следовательно, в Восточной Европе нет никакого вакуума. Подчеркну ещё раз - Восточная Европа не представляет собой вакуума. Это - группа национально выстроенных государств, меняющих социальные устои, но не парализованных внутренней слабостью. У них нет ситуации: сейчас или никогда. Такая ситуация - ещё один, на этот раз восточноевропейский психоз.

Давайте же используем желанную историческую паузу, когда сложились столь редкие обстоятельства - Европа живет без внешней угрозы и никто не "заполняет" политико-экономический вакуум. А, следовательно, его не существует.

Если, основываясь на этих благоприятных возможностях, мы не будем спешить, тщательно продумаем концепцию общеевропейской безопасности, комфортную для всех - и России, и Польши, и Германии, и Испании -мы прервем череду насилия и войн и создадим мирное общежитие, а не новую линию раскола в Европе.

В последнее время наша внешняя политика избавляется - практически полностью на словах и в определённой (неполной) степени на деле - от своего маниловски-прозападного курса. Есть, конечно, ещё немало проблем на пути окончательного преодоления этого инфантильного синдрома.

Но речь сейчас не об этом. Избавиться от показухи непросто - это "родовой знак" советской дипломатии со времен Хрущёва и ранее. И выдавливание из себя показухи - это, по существу, отрешение от советского начала, сидящего во всех нас.

Речь сейчас о другой нашей черте - скорее, национальной, российской. Она до сих пор проявлялась больше на уровне общественной дискуссии, но постепенно перекочёвывает и в сферу официальной политики и дипломатии. Я имею в виду этакую хватающую через краб удаль, лихость, абсолютизацию всего и вся, дефицит чувства меры в вещах, где успех и провал самым тесным образом связаны с наличием или отсутствием именно этой меры.

Автору этих строк уже приходилось в ходе общественного обсуждения проблемы российских национальных интересов предупреждать о несоответствии этим интересам нашего односторонне прозападного, по существу - мазохистского, внешнеполитического курса 1991-го - первой половины 1993 годов.

Сейчас, мне кажется, назрела необходимость в ещё одном предупреждении. С большой тревогой в последние месяцы я наблюдаю, как быстро и "лихо" некоторая весьма существенная часть нашего общества перескочила с одного политического края на диаметрально противоположный, превратившись в одночасье в арых адептов дипломатии солдафонской.

Уровень реализма, здравого смысла у этих людей точно такой же, как и у тех, кто с пеной у рта отстаивал тезисы автоматического равнения на высшего демократического заокеанского жреца. Усилиями этой "группы товарищей и в полном соответствии с канонами, гениально описанными российскими классиками, вчерашняя маниловщина оборачивается своей ноздрёвской стороной".

Всё чаще и громогласнее раздаются изречения типа; "Что до этого леса - моё, а что за этим лесом - это тоже моё". Причём, естественно, современные ноздрёвы, как и их гоголевский предшественник, не утруждают себя размышлениями о том, каким образом, с использованием каких ресурсов, помимо нашенской традиционной удали, они рассчитывают внезапно и, по-видимому, без пролития еще одного океана людской крови заполучить всё, что они хотят - "и по ту", и "по эту" сторону. Отсюда уже совсем недалеко от вызывающего "вымыть сапоги в Индийском океане".

Наши самые ретивые борцы с антинациональной прозападной позицией предлагают вниманию публики свою собственную "супернациональную" политику. Если суммировать её основные принципы, получается следующее:

- в отношении постсоветского пространства надлежит более или менее открыто провозгласить, что Москва - за скорейшее восстановление империи, а наши ближайшие соседи должны стать российскими сателлитами или умереть";

- в отношении Запада - проводить линию демонстративного задирания, а где удастся - то и прямой конфронтации, гордого и шумного отказа от какого-либо сотрудничества в области безопасности н строительство в этой сфере своей собственной, альтернативной системы;

- в отношении Востока - отказ от пограничного урегулирования со всеми сопредельными странами одновременно, при особом акценте на игнорировании жизненных интересов гигантского соседнего Китая (повышая, например, сверх приемлемых для Пекина уровень наших отношений с Тайванем);

- возобновление активной экспансии на Юге, в Центральной Азии, где мы, как они считают, сильно недовоевали;

- как следствие - резкое увеличение военных расходов по всем основным направлениям, что, по-видимому, должно благотворно сказаться на наших экономических перспективах.

Трудно придумать для России вообще и для нынешней России в особенности более гибельную, аитинациональную внешнеполитическую ориентацию. Суть этой ориентации - стимулирование наихудших для нас сценариев внешнеполитического взаимодействия по всем основным направлениям одновременно, посредством обострения в основном по нашей собственной инициативе) отношений практически со всеми соседями и главными лицами современной мировой политики.

Основное следствие этого курса (впрочем, можно ли назвать курсом громкое желудочное бурчание в головах амбициозных дилетантов) совершенно очевидно. Это постепенное складывание большой и мощной коалиции против России, включающей практически все великие державы и подавляющее большинство ваших соседей по всей протяжённости наших огромных и кое-как защищённых границ. На протяжении многовековой истории нашей страны призрак именно такой коалиция преследовал наших предков, стимулировал их на бесчисленные дипломатические и военные подвиги. Как правило, России удавалось избегать материализации этого призрака, часто весьма дорогой ценой. Описываемая проблема была ведома российским стратегам, начиная со времен Александра Невского, и почти всегда они находила ей решение. А когда не находила, как например, в середине прошлого века, в преддверии Крымской войны, Россию постигала беда. И вот теперь ослепленные, не помнящие собственной истории "профессиональные патриоты" пытаются втянуть нашу ослабленную, больную страну в капкан тотального окружения, материализовав самый страшный для России геополитический призрак.

Да, Запад вёл и ведёт себя в отношении России отнюдь не идеально. Да, он сильно перерекламировал свою помощь демократическим реформам и столь же сильно недопомог на практике. Да, он получил от нас (прежде всего во времена Горбачева) неслыханные геополитические уступки, "съел" все это и очень мало предоставил взамен. Но ведь это мы сами вели себя как сельские дурачки: сначала отдали всё, а потом просили дать взамен хоть что-нибудь.

Мы оказались в очень плохой геополитической ситуации. Практически нище мы не имеем надежных границ. Демократия на Гаити меня волнует лишь как человека, который выступает в пользу демократии. Но это такой, я бы сказал, абстрактный разговор. Надежность российских границ мне ближе.

Слава Богу, заключили договор с Казахстаном и Белоруссией о совместной защите границ. Но его надо реализовать. Дальше Казахстана ничего неясно. Между ним и Средней Азией', вплоть до Таджикистана. Эта ситуация создает совершенно незащищенную страну. Совершенно неконтролируемую в плане наркотиков, торговли оружием, в плане вообще всякого бандитизма. Это очень опасно. В таких условиях возникают все новые конфликты, все новые криминальные искушения.

Проблема Закавказья, прямо переходящая в Чечню, в Россию. Там тоже ничего ве ясно в пограничных делах. Я высокого мнения о нашей пограничной службе. Они делают все, что могут. И, по-моему, с приходом Андрея Николаева ситуация улучшилась. Только что я побывал на границе с Китаем, это спокойная граница, слава Богу. Если только наши могучие местные политики из нее не сделают конфликтной границы. Но и там пограничные войска находятся в очень сложном положении: им недоплачивают, их расформировывают. Включая очень сильные соединения, в том числе и авиационные. Граница становится символической. А с этим шутить нельзя. Это меня беспокоит прежде всего, а уж потом - Гаити.

Мы многое потеряли за истекшие годы, но у нас есть сейчас хотя бы одно крупное стратегическое преимущество - отсутствуют явные мощные источники военной угрозы. Так не будем же их своими руками создавать. И тем более не будем ковать коалицию против себя.

Означает ли это, что отказ от солдафонской дипломатии равнозначен возвращению к дипломатии мазохистской? Отнюдь нет. Именно между этими двумя национально-губительными крайностями пролегает внешнеполитическая линия профессионализма и здравого смысла. Её характерными чертами должны стать:

- преодоление, наконец, синдрома "многоподъездной дипломатии", концентрация выработки внешней политики в одних руках. Россия должна обращаться к миру одним голосом, а не обрушивать на него многоголосый хор типа "кто в лес, кто по дрова". Иными словами, исполнительная власть должна найти ресурсы для того, чтобы вырабатывать и реализовывать единую, согласованную, не меняющуюся по разу в неделю линию;

- признание, что волюнтаристское, одноактное восстановление того, что волюнтаристски, одноактно было разрушено в 1991 году не только не возможно, но исключительно опасно для всех сторон, причастных к этой проблеме, и прежде всего для России. Решить эту проблему в одночасье невозможно. Но решать одну за другой многочисленные проблемы стягивания постсоветского пространства не только возможно, но и необходимо. Главное - меньше крикливых слов о "конечных целях" и больше практических дел, использовать каждый шанс необходимо, подгонять лошадей - контрпродуктивно;

- отстаивание российских интересов в наших отношениях с Западом. Однако опять же не с помощью громких и напыщенных слов, Уже давно известно, что говорить мягко и держать большую дубинку значительно эффективнее, чем громко кричать и при этом держать лишь фигу в кармане. И еще: мы ничего не достигнем (во всяком случае при нашем нынешнем положении и вытекающем из него соотношении сил), если не будем искать равноправия • рамках партнёрства. А это предполагает на хождение баланса интересов посредством искусного сочетания давления и компромиссов.

На отношениях с Западом я обязан ос тановиться подробнее.

В широком историческом контексте смысл бурных восточноевропейских событий 1989-1991 годов заключался в открытии "второго" мира первому, в цивилизованном воссоединении восточной и западной половин Европы. Именно эта идея вдохновляла русских демократов, заплативших огромную (для "реальных политиков" непомерную) цену за право свободного общеевропейского общежития. И если сегодня намечается тенденция обособления запада и центра Европы от её восточной (бывшей советской) части, то не должно быть иллюзий: это обособление наносит мощный удар по коренным идеалам российской демократии со всеми вытекающими отсюда последствиями и для России и для Европы в целом.

Аргументы сторонников расширения НАТО за счет центрально- и восточноевропейских стран могут быть возвышенными и софистичными, но для широких масс российского населения суть подобного расширения достаточно проста: в ответ на наши жесты доброй волн, в ответ на роспуск Организации Варшавского договора, в ответ на слом СССР и его военной машины, в ответ на феноменально быстрый отказ от коммунистической системы Запад отреагировал не симметричными мерами, не реальным сокращением и перенацеливанием своей военной мощи, а, напротив, её консолидацией, примитивным перехватом бывших союзников России. Сторонники расширения НАТО могут упиваться убедительнейшими для них самих аргументами, но в тысячах русских городов и деревень реакция россиян будет одинаковая: нас предали.

Для российской демократии такое расширение будет означать, по крайней мере, одно определенно: Запад потерял веру в нормальное, демократическое развитие России и подстраховывает себя дополнительными односторонними военно-политическими мерами. В час колебания весов на российской политической арене такая "услуга" Запада может оказаться роковым самооправдывающимся предсказанием.

Хотелось бы предупредить своих западных коллег: одновременная утеря Западом веры в русскую демократию и вольная - невольная антагонизация российского населения может очень дорого ему (Западу) стоить.

Напомню, что в двадцатом веке Россия (а потом СССР) потеряла и в относительном и в абсолютном исчислении больше населения, чем любая другая страна мира - около трети (порядка семидесяти миллионов человек). Не следует забывать, что эта роковая цифра тесно связана с тем обстоятельством, что дважды за век Россия спасала Европу от германской гегемонии. Любая страна, будь она трижды приверженцем и оплотом демократии мира, при таких исторических потерях с абсолютной неизбежностью ожесточилась бы и превратилась в военный лагерь.

В чём-чём, но в стоицизме Россия определенно явилась европейским (а может и мировым) чемпионом, и очередная нужда в том, чтобы до отказа затянуть пояса и грудью встретить судьбу не содержит для неё ничего нового. Так поступали все предшествующие поколения русских. Вынуждено ли будет поступить так же ныае живущее поколение? Это вопрос тем, кто находится в плену собственных аргументов и фактически не желает слышать о безусловной и острой обеспокоенности России в отношении неожиданно подходящего к её западным границам военного блока.

Я, как и каждый россиянин, очень не хотел бы такого развития событий. Но я уверен, что если Россия, её народ почувствуют, что иного пути нет, нынешнее поколение справится с этой задачей точно так же, как и предшествующие поколения. Пусть Чечня никого не вводит в заблуждение, подобно тому, как многих ввела в заблуждение Финляндия в 1940 году.

Поэтому произошедшее на рубеже 80-90-х годов нельзя недооценивать. Россия пошла на риск роспуска своего военного союза, обеспечивавшего ей "пояс безопасности" в Европе и риск сокращения в области ядерных и обычных вооружений действительно в колоссальных масштабах. Мне трудно назвать подобный же пример разоружения, осуществляемого в столь грандиозных масштабах по внутренним убеждениям, а не в результате давления извне. Не старайтесь, не найдете - история не знает ничего подобного.

И вот, когда одна сторона феноменальным образом разоружается, другая не только не следует её примеру - не распускает, не преобразует коренным образом свой военный блок, но наоборот, расширяет его за счет бывших союзников стремительно разоружающейся стороны. И это после договорённостей о том, что объединение Германии обусловлено нерасширением НАТО на Восток. Здесь нет ия логики, ни благожелательности (не говоря уже о благодарности), а есть слепая и близорукая корысть. Она может обернуться против "расширителей": приобретая новых союзников в своем расширении на Восток, НАТО может надолго потерять Россию, ощутившую себя обманутой, если не преданной. Мы стараемся сделать всё, чтобы этого не произошло, чтобы психологические травмы, полученные Россией в двадцатом веке были всё же залечены. И призываем Запад по меньшей мере не вредить нам.

В скоропалительном и не всегда достойно выглядящем повороте наших прежних восточноевропейских союзников видна и наивность неофитов нового европейского ландшафта и, - что больше нас касается, - фантастическая апатия российской дипломатии на направлении, первостепенном для нас по значимости. С легким сердцем (традиционная русская беспечность) мы теряем наш прежний главный внешний рынок, словно у нас, у нашей экономики имеется множество иных вариантов. Трудно сказать, пытается ли сохранить связи министерство обороны - ведь это их прежние коллеги по советским военным академиям возглавляют армии, готовящиеся перенацелить фронт потенциальных военных усилий. Но поразительнее всего немота дипломатов, как бы внезапно потерявших интерес к блоку стран, которые могут быть и трамплином для контактов с индустриальными центрами Запада, и новой изолирующей нас системой. Мне уже приходилось говорить, что Восточная Европа -практически белое пятно в российской внешней политике. Мы говорим о Восточной Европе с американцами и западными европейцами, а с восточными - почти не говорим. Нас как бы не интересуют новые смутные стратегические ощущения наших прежних союзников по Варшавскому договору, продиктованные не столько новыми реальностями, сколько старыми, сегодня совершенно иррациональными страхами.

В конечном счёте нельзя заменять реальность фантомами типа "Партнёрство во имя мира". Что это такое? На Западе и в странах, ставших такими партнёрами, предпочитают не раскрывать смысла, стратегических целей такого партнерства, предпочитают загадочную неясность. Читатель, возможно, помнит семь конкретных вопросов, которые я ещё год назад (апрель 1994г.) задавал руководству НАТО я потенциальным членам о сути туманной программы "Партнёрства". Эта неясность может оказаться туманом, за которым скрываются айсберги на путях будущей европейской эволюции. Не лучше ли несколько развеять этот туман, мешающий ясному видению капитанов европейской политики? Если смысл этой формулы в том, чтобы отсрочить присоединение к НАТО восточноевропейских стран, то "Партнёрство" следует приветствовать. Если его смысл в анестезии России, в ходе втягивания её восточных соседей в НАТО, то цели и смысл происходящего нужно определить конкретнее, И ясно и определённо заявить о нежелании России подвергнуться подобной анестезии.

Реализация обсуждаемых в кругах НАТО формул способна не укрепить, а, напротив, взорвать мир в восточноевропейском регионе. Где будет проходить новая линия раздела чистых (западных) и нечистых (восточных) стран? Между Польшей и Украиной, или между Украной и Россией? У Ужгорода или у Смоленска? Не ясно, представляют ли на Западе реакцию нашего народа на новое, спустя триста лет, превращение Смоленска в приграничный оплот России. Видят ли они возможное смятение, отчаяние, новые конвульсии мировоззрения русских, всех восточных славян? Понимают ли, какие это сулит политические катаклизмы на рубеже столетий? Лучше ли будет Западу с травмированной, но все ещё ядерной Россией, снова понуждаемой к уходу в степь? Россией, морально подавленной и при спартанской жизни народа тяжело вооружённой, с убеждением, что ей мало что осталось терять. Хорошо ли создавать у одной из величайших наций мира чувство обиды, ущемлённости, неправедности обращения, ощущение маргинального бедного родственника в негостеприимном для нес европейском доме?

Если слепой эгоизм недальновидных политиков к западу от наших рубежей возобладает, мы обратимся к средствам, которые ещё есть в наших руках.

А они вопреки досужим домыслам, у нас ещё есть. Это средства своего рода отчаяния, средства искусственно изолируемой страны, но средства действенные.

Если расширение НАТО на Восток обретет реальные формы, Россия может прийти к выводу, что прежние двух- и многосторонние договоренности теряют в новой обстановке всякий смысл.

Во-первых, это касается договора СНВ-2, выработанного и подписанного в совершенно иной психологической обстановке, в обстановке благожелательности (и несомненной благодарности) Запада, получившего окончание "холодной войны" на своих условиях. Если военный блок в нашем географическом регионе расширяется, грозно приближаясь к нашим границам, то самым дешевым (материально) способом для нас было бы оставление на боевом дежурстве дополнительного числа ядерных боеголовок.

Во-вторых, договор о сокращении обычных вооружений окажется для России совершенно бессмысленным. Мы его подписывали, обладая крупнейшим в Европе потенциалом обычных вооружений, противостоя Западу от Закавказья до Заполярья. Нужно ли большее доказательство нашего миролюбия, чем решение пустить под автоген 60 тысяч танков? Но в условиях приближения НАТО к нашим границам выполнение соглашения, подписанного в совершенно иной геополитической обстановке, становится под вопрос.

Мы хотим безопасности общеевропейской. Но если нам не пожелают предоставить там место, которое принадлежит нам по праву, мы должны будем позаботиться о безопасности собственной и согласовать наши действия с соседями, которых, равно как и нас, не намереваются приглашать к "барскому столу". Такой вариант - не лучший, но он минимально необходим, если лучший вариант оказывается невозможным.

Пусть Запад выберет линию поведения в Европе. Мы готовы быть его добрым партнером. Но добрый партнер тот, кто ведёт себя по-партнёрски. А нам говорят: Вы не обладаете правом вето на расширение НАТО. Юридически это совершенно справедливо. Политически - это очень напоминает пинок, с помощью которого Россию, как щенка, пытаются вышвырнуть за дверь из комнаты, в которой решаются вопросы общеевропейской безопасности на стратегическую перспективу. Помимо всего прочего, так можно отбить и ногу, поэтому значительно лучше поубавить тон и перейти к серьёзному разговору, который просто ее включал бы в себя слово "вето" ни с одной, ни с другой стороны.

И меня беспокоит, что вместо того, чтобы вежливо, но последовательно настаивать именно на таком серьёзном разговоре о взаимокомфортной системе общеевропейской безопасности наша дипломатия вновь (уже не в первый раз) начинает мямлить что-то о "новом НАТО", который вроде бы может расширяться на Восток в отличие от "НАТО старого".

Где он, этот "новый НАТО" и чем он отличается от НАТО старого?

Мне вспоминается анекдот из застойных времен: прибегает в больницу человек и требует провести его к врачу "ухо-глаз". После некоторого замешательства, его ведут к главврачу. Тот просит пациента изложить симптомы недуга. Пациент отвечает: "Понимаете, доктор, я все время вижу одно, а слышу другое".

Когда я слышу о "новом НАТО", то подобно этому анекдотическому пациенту, вижу прежде всего мощную военную машину, исторически нацеленную на Восток, а теперь приближающуюся к нашим границам по мере того, как мы отходим на Восток (отошли примерно на тысячу километров). При этом наших недавних союзников и нынешних соседей хотят принять в эту организацию, а нас - не хотят. Слышу же я нечто совершенно иное... Если кто-то желает под шелест добрых слов удобно обосноваться в районе Смоленска и Риги, то делать ввд, будто ничего особенного не происходят, мы просто не можем. В конце концов мы дважды в этом столетии спасали Запад - в 1914-1917 и в 1941-1945 годах, снимая в первом случае напряжение с западного фронта и сражаясь три решающих года в одиночестве - во втором.

Очень хотелось бы, чтобы это предупреждение оказалось услышанным. Мы отметили 50-летие окончания второй мировой войны. Ялтинский мир был несовершенен, для многих несправедлив, но он по меньшей мере оказался эффективным. Европа жила без войн около полувека. Для сравнения: Версальский мир привел к новой мировой войне через 20 с небольшим лет после его подписания.

Сейчас ялтинский миропорядок отошел в область истории. Новый ещё не создан. Перед нами - труднейшая задача конструирования нового европейского (а вернее евроатлантическо-азиатского) миропорядка на первую половину XXI столетия. Если мы подойдем к решению этой проблемы с узкими и корыстными критериями сиюминутного политиканства, мы все окажемся исторически несостоятельными. Этого просто не должно случиться. В новом европейском доме все должны чувствовать себя уютно и, по меньшей мере, безопасно. И Франция, и Германия, и Польша, и Чехия, и Украина, и, не в последнюю очередь, Россия. Иначе он быстро взорвётся. В нынешний ядерный век этого просто нельзя допустить: ведь от "холодного мира" слишком короткий путь до "горячего конфликта".

Именно поэтому я считаю, что каркас Партнёрства" в виде рамочного соглашения этот документ присоединяющаяся к Программе страна подписывает первым) не отражает ив специфики России, ни особой роли СНГ в Европе. Сам же механизм присоединения к Программе должен стать, как минимум, "предметом обсуждения": формула "12+1" игнорирует созданную с огромным трудом систему коллективной безопасности в рамках СНГ.

"Партнёрство" "при определённых обстоятельствах" может оказаться полезным для России. Очевидно, как раз международный комитет Думы и намерен взять на себя инициативу формулирования таких условий. России следует оговорить их уже в собственной, представляемой в НАТО, презентацией ной программе. В частности, непонятно, каковы будут взаимные обязательства России и НАТО в случае угрозы их безопасности. Неясно и то, будет ли Россия иметь возможность повлиять на решение о принятии в НАТО восточноевропейских стран. Возникли и вопросы в связи с финансированием Программы со стороны Россия (каждый участник "Партнёрства" финансирует тот объем участия в нём, в котором он заинтересован). Имеется сомнение в том, что Россия останется полноправным членом ввиду невозможности для неё полномасштабного финансирования. Число подобных вопросов, видимо, будет множиться в Думе по мере реализации "Партнёрства".

Поэтому я требую:

- при представлении презентационного документа в НАТО получить разъяснения о мерах, которые предпримет блок в "случае угрозы национальной безопасности России";

- так как Россия не является полноправным членом НАТО, необходимо продумать механизм её участия в принятии решений в качестве равноправного партнера блока;

- этот механизм должен быть увязан с ОБСЕ и с Советом Североатлантического сотрудничества;

- процесс оформления "Партнёрства" должен учитывать особую роль СНГ и региональные обязательства России в системе коллективной безопасности СНГ;

- должна быть создана система планирования и координации операций по поддержание мира, в которой Россия не лишалась бы возможности брать на себя командование ими;

- вопросы стандартизации вооружений должны решаться в интересах всех сторон, чтобы и Россия (а не только НАТО) могла торговать своим оружием в странах блока;

- продумать систему финансирования членства России в "Партнёрстве", вариантом которой могла бы стать некая "инновационно-поэтапная система", позволяющая совмещать активное участие России в Программе с небольшими затратами.

Мы должны добиться упрочения наших отношений с Китаем. Не дай нам Бог поссориться с ним. Это стало бы для нас такой стратегической пробоиной, которую, по нынешним временам, нам не заделать. Следует помнить, что, хотим мы этого или нет, соотношение сил между Россией и Китаем резко изменилось не в лучшую для нас сторону. Не следует также забывать, что российско-китайские отношения на стратегическом уровне являются составной частью весьма сложного и многофакторного уравнения: Россия-КНР-США-ЕС-Япония, в котором три последние компоненты являются (при всех серьезнейших противоречиях между ними) военно-политическими союзниками, а КНР и Япония - странами, имеющими потенциал для установления в перспективе особых отношений. Уровень наших отношений с КНР в сфере безопасности не должен уступать нашим соответствующим связям с Западом, но не должен и существенно превосходить их.

В феврале 1991 года, после длительных, тридцатилетних переговоров, которые неоднократно прерывались, причем прерывались и выстрелами, к большому сожалению, было заключено соглашение о границе. Китайская сторона предъявляла России очень серьезные территориальные претензии. Заключение соглашения о границе означало практически конец этих территориальных претензий в том глобальном виде, в каком они предъявлялись, и признание того, что граница должна в основном, за исключением каких-то деталей на протяжении 4 тысяч километров, проходить там, где она проходит сейчас.

Думаю, что это была очень крупная победа нашей дипломатии. И советской, и российской. Причем, в основном российская вела эти переговоры, но нельзя принижать вклад и советской, так как в феврале 1991 года существовал еще союзный центр.

Это соглашение было очень подробно рассмотрено во всех соответствующих инстанциях, и все признали его правомерным и очень выгодным для России. Оно было передано администрациям тех краев и областей России и Союза, которые являются пограничными, и на него не было получено никаких критических замечаний. В том числе и от Приморской администрации.

Эти обстоятельства, а также осознание исключительной важности вопроса о границе, привело к тому, что Верховный Совет России и ваш покорный слуга в том числе, который был тогда Председателем международного комитета, после тщательного обсуждения представил это соглашение к ратификации. И оно было ратифицировано Верховным Советом практически единогласно. Голосов против не было, шестеро воздержались.

После этого начался процесс практической демаркации границы. Было решено, что он продлится до конца 1995 года. После чего будет еще два года на соответствующую издательскую деятельность. А целиком процесс 6удет завершен подписанием правительственного соглашения. Подчеркиваю, правительственного. Принцип проведения границы, демаркации был ратифицирован и теперь детальные вопросы, карты, конкретные пункты - это дело правительства и к законодательной власти уже отношения не имеет.

Надеюсь, что, наверное, известен как Посол тем, что, как один из немногих из нас, ни одного сантиметра российской территории не отдал в Америке. В самое трудное время. Наоборот, кое-что там приобрел. Например, консульство в Нью-Йорке, на которое Украина претендовала. И я меньше всего могу подозреваться в том, что хочу отдать какие-то клочки нашей территории.

Но проблема все же состоит в том, что надо выяснить: где наша территория и где не наша. Где она на законных основаниях является нашей, а где чужой?

Есть три вопроса, которые являются дискуссионными. Все они связаны не с тысячами квадратных километров, а с гектарами. В целом порядка 15 - 16 квадратных километров. Но, конечно, и их не хочется отдавать. Не хочется и мне. Не меньше, чем кому бы то ни было еще.

Проблема, однако, состоит в следующем. Мы заключили и ратифицировали соглашение. Если мы обладаем серьезными документами, которые свидетельствуют о том, что границу надо проводить именно там, где она пролегает сейчас сантиметр в сантиметр, то на этом надо настаивать. Но документы, которые рассматривала комиссия по демаркации, вызывают вопросы относительно того, где стоит, например, пограничный столб, так называемый литер "П" на уссурийском участке границы. Есть сильные основания считать, что этот литер "П" стоит не на том месте, на котором он должен стоять по карте. Карты, которые составлялись в соответствии с пекинским договором, были весьма приблизительны. И там, где они ие приблизительны, например, в Хабаровском крае, где острова Тарабаров и Большой Уссурийский явно относятся к нам, мы не пошли на соглашение и не пойдем. Де-факто они принадлежат нам, и я против того, чтобы их отдавать, Но там, где граница неясна, следует разбираться на основе компромисса.

Естественно, если найдутся такие документы. Мы призываем Приморскую администрацию найти их. И если будет четко показано, что это наша территория, ясно, что мы должны на этом стоять. Но, если таких четких документов нет ни у одной нэ сторон - давайте договариваться! Об этих гектарах. Как нам ни горько любой из них отдавать. Потому что на другой чаше весов находятся российские национальные интересы.

А они состоят в том, что у нас более чем четырехтысячекилометровая граница с Китаем. Соотношение сил между нами и Китаем радикально изменилось, к сожалению, не в нашу пользу за последнее время. 70% наших границ находятся в необеспеченном состоянии. Мы имеем проблемы с Японией. У нас на юге проблемы с Таджикистаном и т.д. я т.п. Имеем серьезные проблемы и внутри России и на ее границах с Закавказьем. Неурегулированные, к сожалению, еще пока проблемы с Украиной. Трудные проблемы с Прибалтикой. И единственное, чего нам не хватало для полного патриотического самовыражения, так это поссориться сейчас с Китаем. Из-за нескольких гектаров.

При этом все попытки сказать, что либо Комитет по международным делам Совета Федерации, либо Комитет по международным делам Госдумы выступают за какие-то однозначные уступки, - совершенно неправомерны. Соглашение ратифицировано, конкретная демаркация границ - это дело не парламента. Это -дело правительства, комиссии по демаркациии правительственной комиссии.

Нам нужна также точная, выверенная российскими интересами политика на южном направлении. Любая попытка экспансии на Юг привела бы к тому, что нам пришлось бы отмывать обувь от крови и грязи на берегах Москвы-реки. Мы должны удержаться на нынешних южных границах СНГ - и не потому, что нам нужна Средняя Азия, а потому, что нам просто некуда отступать. Отступим - не остановимся. Но и эта задача потребует от нас крайнего напряжения сил. И здесь Запад может оказаться нашим реальным партнером, если мы поведем дело умело и по меньшей мере перестанем без толку задирать его. Думаю, что более, или менее схожая ситуация может сложиться и в Закавказье, где исламский мир вплотную приближен к российским рубежам.

Повторяю, наша позиция состоит в следующем: если внутри исполнительной власти возникнут серьезные аргументы в пользу того, что у нее есть доказательства о том, что граница должна проходить именно там, где она сейчас проходит, мы будем им аплодировать, н тогда надо созвать правительственную комиссию для того, чтобы обсудить этот вопрос с нашими китайскими друзьями, которые, кстати, в определенных моментах уступают нам. Когда речь шла о братских могилах в районе Хасана, они подвинули границу, чтобы захоронения остались на нашей территории. Поэтому надо вести диалог, исходя из понимания серьезности проблемы, наших действительных национальных интересов, а не в рассуждении возможности избрания на следующий срок какого-то очередного руководителя администрации.

Во-вторых, я просто призываю президента и правительство навести порядок в исполнительной власти по данному вопросу. При всем моем уважении к субъектам Федерации -они должны участвовать активно в таких делах, но этот разговор должен идти не перед лицом нашего соседа и не создавать проблем. Нам надо наладить порядок в исполнительной власти. Когда плюрализм господствует в парламенте - это нормально, и преступно, когда его нет - это не демократия. А плюрализм в исполнительной власти означает хаос. Особенно опасно, когда он имеет серьезные международные последствия.

В целом вопрос сводится к следующему: способны ли мы найти серьёзную, профессиональную, гибкую и нюансированную линию поведения нынешней России в нынешнем мире? Линию спокойную, последовательную, в максимальной степени использующую наши довольно скромные активы и пассивы наших оппонентов, сложности взаимоотношений между ними, линию, лишённую импульсивной, обидчивой риторики, ностальгических рыданий и заведомо нереализуемых грёз, линию, последовательно работающую на лучшую перспективу, а не громко кричащую о необходимости её "немедленного внедрения".

Я очень надеюсь - мы в состоянии это сделать, в состоянии преодолеть собственные иррациональные комплексы, в состоянии найти и реализовать действительно национальный, российский внешнеполитический курс на рубеже ХХ-ХХ1 веков.

Канцлер Бисмарк однажды сказал, что "даже самый злостный демократ не знает, сколько шарлатанства присуще дипломатии". Шарлатанства - но отнюдь не отсутствия цели, что блестяще продемонстрировал сам "железный канцлер". Роковой слабостью дипломатии являются не особенности или даже причуды стиля, а отсутствие в ней стратегического замысла, более ёмкой, чем естественное стремление к личному самоутверждению. Отсутствие такого замысла делает систему жизненно важных внешних связей государства уязвимой, построенной на песке мимолетных капризов.

После окончания холодной войны движение к союзу с Западом началось в зыбучих песках Аравии, когда Москва впервые за почти полсотни лет поддержала в 1991 году крестовый поход Запада в защиту Кувейта. Правда, нашего Нобелевского лауреата мира - Горбачева несколько смущал прекрасный новый мир, в котором США приобретает полный контроль над нефтяной кладовой Земли, а СССР теряет союзника н платежеспособного должника. Горбачёв в присущей ему манере начал делать дипломатические зигзаги тогда, когда крестоносцы уже включили машину войны. В результате он, с одной стороны, не разделил лавров победителя, с другой - не обрёл оливковую ветвь миротворца, честного брокера, который сделал всё, чтобы не обагрять песок Аравии кровью.

Этот песок так и остался в основания новой российской политики, с одной стороны, стремящейся с честным лицом встать в строй Запада, с другой - играющей "в собственную игру" с переменчивыми как мираж пустыне ориентирами, имея на руках карты без единого кояыря.

Перейдем от иносказаний к конкретной реальности. Ни либеральная Москва июля 1991 года, ни посуровевшая столица новой Россия осени 1994 года не видели и не видят двух основополагающих вещей: действительного смысла действий лидера Запада и собственных органических интересов.

Как в далеком 91-ом году, так и ныне президент Соединенных Штатов обращается к внешнему миру в поисках способов сконцентрировать негативные тенденции внутренней жизни и впечатлять избирателя славой защитника мирового закона и порядка. Клинтон верит в то, что могучий всплеск праведной энергии, аура военного лидера мировой демократии очень помогут его партии на промежуточных выборах в ноябре 94-го года (операции на Гаити для этого явно недостаточно).

А похитить у Белого дома лавры борца с Диктаторами попытался не "багдадский вор". В определенном смысле Саддам Хусейн оказался лучшим другом обоих американских президентов - он дал им шанс самоутверждения, шанс в огнях мировой рампы и без особых потерь поразить зло подобно Георгию Победоносцу) . Это попытались сделать московские дипломатические импровизаторы, едва не испортившие торжество 92-го года и определённо смазавшие эффект мирового наступления демократии, предпринятого Вашингтоном текущей осенью. Не нужно ждать мемуаров деятелей администрации Клинтона, чтобы ощутить их бурное и в целом обоснованное возмущение провинциальным византийством их российского партнера.

Главное - сыграла ли "особая роль" России на пользу российским интересам в данном регионе и в мире?

Первое. Существовала ли реальная угроза нападения Багдада на Кувейт осенью 1994 года? Да, наблюдалось перемещение некоторых воинских частей, да, танковые гусеницы скрежетали неподалеку от границы богатого Кувейта. Но представить себе второе нападение Ирака на Кувейт после операции "Буря в пустыне" можно только вооружившись умозаключением, что президент Саддам Хусейн решил пойти ва самоубийство. Военные маневры в пустыне ради политических маневров в Багдаде - это можно понять. Но очень трудно представить себе демонстративное харакири всего официального Багдада после десятилетий войн, успехов, поражений, продемонстрировавших поразительную волю к выживанию. Смею выразить сомнение в том, что усеченный Ирак 1994 года снова решил сразиться со всем миром (не имея в отличие от 1991 года никаких надежд на поддержку Москвы и значительной части арабского мира).

Второе. Могла ли Россия в 1994 году укрепить свои позиции и престиж посредством если ве перемены фронта в иракско-кувейтском конфликте, то путем создания серьёзных осложнений Западу и его американскому лидеру? Едва ли. Если выражаться просто, то следует оценить ситуацию таким образом: намеренно согласившись принять видимость за реальность, внутренние маневры Саддама за его действительный вызов всему миру, Смоленская площадь попала в простейшую мышеловку. Видимо, нам опять приснились лавры всемирных миротворцев. А губит нас именно страсть к показухе, подмена существенного внешним, синдром потемкинской деревни. После манипуляций с танками Саддам, "так и быть", признал (или полупризнал) Кувейт, после чего глава нашей дипломатии без промедления вылетел в Нью-Йорк. Словно там кто-либо поверил в радикальное изменение обстановки. Хлопушка хлопнула громко только для чуткого русского уха. В ветреном октябрьском Нью-Йорке дипломатический триумф погас как мяраж пустыни».

Третье. С помощью "крутой показухи" мы сумели испортить то, к чему стоило бы относиться бережнее - рабочие отношения с американской администрацией. Стоило ли попусту мести песок пустыни в глаза двум американским президентам да ещё именно в такой манере, чтобы это прямо затрагивало их личный престиж? Если целью Смоленской площади было раздражение самой сильной и самой богатой страны мира, то эта цель была достигнута в обоих случаях - о чем Вашингтон не преминул высказаться и тогда и сейчас с грубой американской откровенностью. Проявляя невесть откуда взявшуюся "силу", мы позволили Саддаму Хусейиу, не теряя ни солдата, укрепить свой престиж, но нарушили планы американского президента - испортили Клинтону планы на ноябрь, сделали это за так, не ставя перед собой никаких ощутимых целей. Словно мы участвуем в ноябрьских выборах в конгресс и играем против президента, который, так или иначе, но из последних сил сопротивляется нарастающему накату в пользу курса на изоляцию России. Результат: раздражение от попытки грубо и бессмысленно наехать на "личного друга России" Клинтона в самый трудный для него момент. Это - кризис доверия, какими бы дежурными успокоительными словами данный кризис ни сопровождался.

Четвертое. Убедили ли мы мир снять (или по крайней мере ускорить снятие) эмбарго с Ирака (чтобы получить назад 7-8 млрд.долл.; наладить новые связи, обеспечить широкий рынок для российских вооружений и т.п.)? Нет. Доминирующий в ООН Запад во главе с США очевидным образом не пойдет на скорое снятие эмбарго. Это означало бы для США потерю лица. Мы вновь употребили русское "нет" как уже привычное американскому уху со времен Молотова. Но во всех вопросах, заданных в Нью-Йорке и Вашингтоне, звучало значительно более весомое "нет", потому что на данном историческом этапе просительной была наша сторона. И понадобятся огромные усилия, в том числе и дипломатические, чтобы исправить это положение. Для защиты национальных интересов нам нужно строить внешнюю политику на твердом основании реализма, а не на песке аравийских неурядиц. Показухой и бенгальским холодным огнем здесь не обойдешься.

Если наш национальный интерес состоит в том, чтобы максимально приблизить начало выплат долга Ираком и одновременно не ухудшить отношений с Западом (а такое ухудшение чревато серьёзными финансовыми последствиями в самое трудное для нас время), то мы в результате проведенного дипломатического мероприятия осложнили ситуацию на обоих направлениях. Таков "сухой осадок".

В своей внешней политике мы должны тверд знать, что происходит в стане наших основных мировых партнеров. Триумф республиканцев в ноябре 1994 года - событие отнюдь не рядовое. Да, президент Клинтон по прежнему пребывает в Овальном кабинете Белого Дома, и будет оставаться у руля еще минимум два года. Но серьезно изменилось его внутриполитическое окружение, та "референтная группа", которая, по социологической теории, определяет политическую ориентацию ведущего государственного деятеля. Сложилась ситуация не формальной, а фактической "разделённой власти", когда исполнительная ветвь принадлежит одной политической партии, а законодательная - её оппонентам. В недавней истории Америки такое случалось не раз. Республиканские президенты вслед за Ричардом Никсоном не раз действовали в условиях преобладания в двух палатах Капитолия демократов. Сейчас сложилась значительно более редкая картина: президенту - демократу противостоит республиканский Конгресс.

Все вновь произошло нормально. И в этой нормальности заключено одно из чудес нового времени. Это чудо состоит в том, что Конституция 1789 года не была нарушена за двести лет ии разу. Даже гражданская и мировые войны не явились достаточной причиной для переноса выборов (на любом уровне) хотя бы на один день. Двести лет американский Конгресс заседает на одном и том же Капитолийском холме. Как сказал Томас Джеферсон, "пусть они там в Европе проливают кровь, мы в Америке будем проливать чернила".

Действительно, американская политическая система уникальна, и никто в мире не сумел пока воспроизвести её хотя бы отдалённо. И Россия - не самый худший в этом плане образец. Куда нам, скажем, тягаться с французами, имевшими за то же время пять республик, две империи, конституционную монархию, якобмнизм, директорию, консулат, коммуну, коллаборационистский режим. Нашсян-сок скромнее: монархия, временное правительство, однопартийный тоталитарный режим, президентская однопартийная республика, президентская многопартийно-авторитарная республика. Трудно представить себе в американской истории матроса Железняка, равно как трудно пока что представить себе в русской истории верховного судью Маршалла, блокирующего политику и президента, и парламента, находясь под защитой лишь одной скромной фразы в Конституции. Американскому президенту в предстоящие два года придется трудно с республиканским Конгрессом. Ни та, ни другая ветви власти не добьются победы во внутриполитических дебатах. Победы добьётся "третья сила" - избиратели, народ, ибо он получит близкий к оптимизму компромисс между реформами и преемственностью. Победит эволюция. Та самая, что является синонимом благополучия и могущества этой великой державу.

Что означают перемены в Вашингтоне для нас? Прежде всего новые серьёзные испытания для того курса, который исходил из принципиальной установки на преимущественную поддержку России в политической эволюции посткоммунистического мира. В американской политической элите шла прежде и резко обостряется ныне борьба между двумя точками зрения на "российскую проблему".

1) Россия - это, в любых условиях, великая страна, идущая в целом в правильном направлении и от её дальнейшего развития в основном зависит успех или провал "демократической волны" конца 80-х - 90-х годов.

2) Россия - полуповерженный коммунистический гигант, имманентно имперско-агрессивный, заведенный своим руководством в дебри и готовый, в своем смятении, выйти на прежнюю дорогу, в перспективе конфронтационную по отношению к Западу.

До снх пор первая точка зрения так или иначе преобладала. Изменения в политическом климате Вашингтона могут подтолкнуть президента Клинтона в направлении принятия на вооружение второй установки.

Клинтон пришел в Белый дом с идеями приоритета внутренних нужд, для разрешения которых ему необходимо было благоприятное внешнеполитическое окружение. Да, американцы высаживались в Сомали и на Гаити, бомбили сербов в Боснии и грозят посылать туда оружие. Но они были лояльны к европейским партнёрам и в целом по-своему благожелательны к новой Москве, о чем достаточно отчетливо говорят встречи Клинтона с российским президентом. Не было открытой и жёсткой игры на противопоставлении друг другу стран СНГ. Прохладным (при всех маневрах и колебаниях) являлось отношение к натовским амбициям восточноевропейских неофитов этого блока. Американская администрация отнеслась с полу молчаливым полупониманием к миротворческой миссии России в конфликтах на её границах.

Есть определённые опасения в отношении того, как поражение демократов в обеих палатах отразится на этом курсе. Пришедшие на Капитолий республиканцы не связаны никакими взаимными обязательствами с нынешним кремлёвским руководством, их интересует стабильный рост американской экономики и наращивание американского влияния в мире. У них нет сентиментов эры Буша-Клинтона по поводу окончания "холодной войны" и "совместной победы над коммунизмом". Они как бы начинают с чистого листа, учитывая не столько прошлые победы, сколько будущие опасности.

Президент Клинтон находится перед весьма неприятной для нас дилеммой: идти своим прежним курсом в американо-российских отношениях, рискуя углубить пропасть между Белым домом и Капитолием, или внести такие коррективы в свою политику на российском направлении, которые ослабят хрупкое двустороннее партнерство, негативно воздействуя на новую Россию, с её комплексом нерешенных внешнеполитических проблем, опасным потенциалом конфликтности на западе, юге и востоке.

Клинтон до сих пор сопротивлялся периодическим наступлениям стойких борцов с якобы "имперскими" тенденциями во внешней политике России. Сейчас эта сопротивляемость может ослабнуть перед искушением разменять "пророссвйский курс" на большую покладистость республиканцев в важных для Клинтона внутриполитических вопросах. Первые решения Клинтона после 8 ноября, в частности, прекращение участия в мерах по обеспечению режима эмбарго на поставки оружия в Боснию, по-видимому, указывают на готовность к подобной) рода "разменам".

Итак, ноябрьские перемены в США делают занятие американским правительством более определённых - и, возможно, более жёстких позиций делом актуальным. Приятная неопределенность, подспудная симпатия (столь необходимая русским душам, даже, если она и лишена реального "навара") может кануть в вечность. Жестокая реальность обесценивает оптимистические надежды тех, кто хотел бы ожидать от американцев тактичного вхождения в наше деликатное положение и "равноправного партнёрства в кредит" в условиях нынешнего тактического кричащего неравенства внешнеполитических возможностей.

Некоторое время новая Россия могла жить с ожиданием западной солидарности, столь необходимой ей в пору крутых и мучительных перемен. Самая могущественная сила на международной арене - Соединённые Штаты - действительно проявляли симпатию к нам и во времена Буша, и во времена раннего Клинтона. Сейчас исторический аванс по-видимому иссякает. А это означает, что мы больше должны рассчитывать на самих себя. Нежный возраст надежд и любви уступает место жестокому миру взрослых. Ошибки в дальнейшем будут стоить всё дороже, промахи непростительнее, неудачи - необратимее по последствиям. И уж совсем непростительными становятся доморощенные шоу, визгливое настаивание на своих непродуманных импровизациях, попытки доказать самим себе, что ничего не случилось, что мы - как и прежде, сверхдержава безграничного калибра и возможностей. Близорукость такого рода была бы наихудшим видом имитации защиты наших национальных интересов. Такого рода самоослепление опасно, а при его упрямом культивировании - самоубийственно.

Попытка русификации ближневосточных конфликтов в условиях, когда нам грозит интернационализация конфликтов российских и околороссийских - затея странная и, мягко говоря, неуместная.

Все нужнее становится здравый смысл, всё важнее реалистичный, лишенный как па-внки, так и самоослепления анализ наших действительных неотложных интересов, все жёстче нужда в том, чтобы наше правительство обрело реалистичное представление о том, что мы сделать должны, можем, а чего не можем и не должны. На данном этапе капризный тон (как и крепкий сон) в отношениях с нашими западными партнерами неуместен хотя бы потому, что прогнувшейся экономике страны вовсе не безразлично, два или двенадцать миллиардов долларов выплачивать ежегодно в счет погашения бездумно и хаотично взваленных себе на шею долгов. Мы должны пройти период нашей слабости с минимальными потерями. И мы должны постараться, как минимум, избежать формирования на наших границах блока враждебных нам сил, опирающихся на мощную внешнюю поддержку.

Трезвость и вера в себя - два основания, на которых только и можно строить нечто крепкое и долговечное. Жизнь и судьба - свое собственные у каждого поколения. Где-то за недальними границами рассматривают тиснённый на банкнотах профиль генералиссимуса Суворова. Вполне понятно, рядом Рымник и Измаил. А из глубины веков на потрясённый народ смотрит Иван Калига, понимавший, что для поднятия Москвы нужны время, терпение, такое сочетание твердости н манёвроспособности, которое предполагает и сосредоточение внимания и усилий на самом главном и уклонение от губительных для нас конфликтов с "сильными мира сего".

Говоря о современном мире, нельзя не коснуться югославской трагедии. Беды нашего завершающегося века начались, как известно, с рокового выстрела Гаврилы Принципа, оборвавшего жизнь наследника австро-венгерского престола. Именно тогда впервые весь мир услышал слово "Босния". С тех пор Босния стала символом конфликта, принимающего неконтролируемую и опасную для Европы форму. Подчиняясь "боснийскому року", император Николай II объявил мобилизацию. Ныне американский президент шлёт туда авианосные соединения. Есть ли логика в кажущемся иррациональным вековом кровавом споре?

Эту логику можно обнаружить, если подняться над эмоциями дня и выстроить в ряд события нашего бурного века. Югославия, или государства на её территории явились материалом, используемым западными демократиями для сдерживания державы, претендовавшей в течении большей части столетия на европейскую гегемонию, - Германии. В августе 1914 года Париж и Лондон в союзе с Петроградом выступили на стороне Белграда, чтобы остановить распространение германского влияния на Балканах. Примкнувший к ним американский президент Вильсон обрушился (в "14 пунктах") на искусственность многонациональной Австро-Венгерской империи, но приветствовал союз южных славян, вставших на пути германского проникновения на юго-востоке Европы. Именно Англия и Франция создали (в 1918 году) и воссоздали (в 1945 году) Югославию как средство осуществления этой стратегической задачи - одной из предпосылок послевоенной стабильности. (Всякий, гуляющий по Булонскому лесу может лицезреть помпезный памятник первому королю Югославии Александру, на котором начертано: "Храните союз с Западом -гарант югославской целостности"). С другой стороны, именно Германия в 1914 и 1941 годах обращала всю свою мощь против этого государства, пользуясь стандартным приёмом - отделяя словенцев и хорватов от сербов и стимулируя конфликт между ними.

Хочется ли нашим западным партнёрам вспоминать это или нет, но большую часть века именно они были гарантами югославской целостности - против кайзера, Гитлера, а затем я Сталина (когда германская угроза уступила для них место угрозе советской). Даже когда мир с крушением берлинской стены вступил в совершенно новую и критическую эпоху, лидеры Запада продолжали держаться своей традиционной позиции. Не кто иной, как будущий государственный секретарь США (и бывший посол США в Югославии) Л.Иглбергер провозгласил в 1991 году решимость своей страны сохранить югославское единство. В том же ключевом 1991 году Европейское Сообщество, Конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) и ООН неоднократно и публично подтверждали свою приверженность территориальной целостности Югославии.

Наши германские партнёры не любят, когда им прилюдно напоминают (как это сделал государственный секретарь США осенью 1992 года) о том, кто совершил первый роковой шаг, приведший ко всему тому, что мы имеем сейчас. Между тем, от упоминания этого факта, факта решающего для необратимости распада прежней Югославии я интернационализации внутренних (весьма, разумеется, сложных) югославских процессов никуда не уйти. 26 декабря 1991 года тогдашний министр иностранных дел Германии Ганс-Дитрих Геншер спустился к группе стоявших у дверей его резиденции хорватов и объявил об официальном дипломатическом признании двух северных частей Федеративной республики Югославии -Словении и Хорватии.

Для французов и англичан наступил месяц метаний в сложившейся совершенно новой обстановке. В другой части Европы при непротивлении Горбачева распускали СССР. Еще одна четырехзнаковая аббревиатура исчезала ва Балканах. После сложных внутренних разборок, французы и англичане в конце января 1992 года уступили волевому натиску быстро осознавших свои новые "особые возможности" немцам. Иначе альтернативой был бы раскол в рядах Европейского Союза, необходимость открытой поддержки Белграда, вступившего (что с учетом исторического и геополитического контекста по меньшей мере не удивительно) на путь вооружённой борьбы с сепаратистами Любляны и Загреба. Решение ЕС лишило Белград ожидаемой поддержки, федеративная Югославия исчезла, уступив место шести самостоятельным государствам.

США пережили пору моральных конвульсий. Президент Клинтон и государственный секретарь Кристофер не были готовы к столь явному триумфу абсолютного и безграничного принципа национального самоопределения над принципом территориальной целостности, освященного СБСЕ. Недаром реплика Кристофера о побудительных внешних силах, разрушивших Югославию, вызвала в то время волну острых протестов в сильнейшей стране Европы. США старались сделать критерием своего подхода определение характера самообразуемых государственных единиц, не находя априорно блага в возникшей обвальной и беспредельной фрагментации как таковой. Напомним, что в то же время президент Клинтон подписывал соглашение о Североамериканской ассоциации свободной торговли. Таким образом, интеграция в одной (близкой к США) части мира происходила с синхронной дезинтеграцией в другой. Но отказ от следования по пути Европейского Союза означал бы (история с Францией и Англией повторялась) раскол Запада по жгучему текущему вопросу.

Вашингтон предпочел сохранить общую позицию с европейским Западом и стать одним вз вагонов атлантического экспресса, влекомого германским электровозом. Для идеологического обоснования всей этой комбинации германских инстинктов и романско-атлантического безволия была широко пущена в обиход черно-белая схема о дьяволах-сербах и ангелах-мусульманах, поддержанных херувимами-хорватами. Наши "демократические неофиты" прицепились к заднему вагону устремившегося в пропасть поезда.

Так сложилась ситуация, из которой мы должны найти, хотя и с большим опозданием, рациональный выход. Именно ради нахождения этого выхода нелишне напомнить своим западным партнерам, что они за последние три года полностью сменили свои базовые ориентиры и едва ли имеют ныне столь уж безусловное право на "моральное горение" в этом вопросе. Впрочем, какое уж там "горение". Нынешний тур консультаций демонстрирует полную растерянность и безысходность.

Международный аспект проблемы экс-Югославии, её боснийского эпицентра обуславливаются принципиальным различием точек зреняя на происходящие события. Две точки зрения выступают как полярные.

Согласно первой - в Боснии имеет место международная интервенция. На суверенную республику Боснию посягают внешние силы, поддерживаемые "внутренними злодеями". Как субъект международного права, как член ООН, центральное боснийское правительство Изет-беговяча должно быть поддержано морально, юридически и, главное, физически. Следует отразить внутрибоснийские сербские военные усилия как составную часть внешнего по отношению к государству Босния нападения.

Согласно второй точке зрения, Босния - изначально и органически нежизнеспособное государство, созданное по ленинскому гибельному рецепту коммунистической мафией Тито, и используемое в весьма своеобразных интересах такими разноплановыми силами как воссоединённая Германия и ряд мусульманских "центров силы". На этой территории идёт жестокая со всех сторон гражданская война и действительной задачей международного сообщества является нахождение оптимальных условий, удовлетворяющих три участвующие в конфликте стороны: мусульман, сербов и хорватов, живущих в Боснии. Решение должно быть найдено для людей, а не для ополоумевших от властолюбия и крови всех без исключения пссвдогосударственных мужей и полевых командиров.

На первой точке зрения находятся американский Конгресс, и до последнего времени аравительство (возможно против собственной воли) и влиятельные круги в Германии (например, Христианско-социальный союз, выразивший эту точку зрения на своем съезде). В результате американский авианосец стремится в Адриатику, американское привительство готово снять эмбарго на поставки оружия центральному боснийскому правительству в Сараево, а германские вооруженные силы направляются на Балканы.

Вторую точку зрения занимают дипломатия России, а также возвращающиеся к реализму Франция и Британия. Если боснийские мусульмане уже вошли в конфедерацию с Хорватией, то та или иная форма раздела Боснии является неизбежной. Задача в том, чтобы как можно быстрее и с минимальными потерями завершить этот конфликт (продолжению которого более всего способствовало бы дальнейшее вооружение сторон и выдавание им неких авансов со стороны великих держав).

Просвет в сгустившихся тучах блеснул, когда администрация Клинтона в конце ноября 1994 года впервые признала приемлемость для неё какой-то формы ассоциации боснийских сербов с Белградом (к этому времени "исчадие ада" Милошевич превратился в главную надежду Запада). Тем самым Вашингтон если не на словах, то на деле начинает "отражение агрессии и помощь жертве". В условиях уже состоявшегося союза боснийских мусульман с Хорватией проблема раздела Боснии кажется в этом случае неизбежной, возможности перемирия увеличиваются, а трудности в будущем связываются с вопросом: на какие потери согласятся мусульмане-хорваты, какая территория (километраж, конфигурация) устроит боснийских сербов.

Общепризнанно, что Россия исторически и практически оказывала и оказывает на сербов большое воздействие. И для сторонников обеих точек зрения не секрет, что сербские победы дадут сербам шанс (и отвратят их от пропасти международного отчуждения), если именно российская дипломатия "озвучит" условия мира, впервые, на мой взгляд, ставшие сейчас реальными для Боснии.

Два главных условия напрашиваются сами: сербы получают не менее половины территории страны (они сейчас владеют 73 процентами, а ветер победы дует в их паруса) и эта территория представит собой некую цельность (а не фрагменты, не связанные между собой). Белград немедленно должен быть освобожден от эмбарго, иначе создающееся сербское государственное пространство возглавит ксенофобское и очень неуютное для Запада руководство. И если историей суждено ввести Словению и Хорватию в некую "новую Миттельойропу", то Балканы, освобожденные более века назад при помощи русского оружия, снова превратятся в достойных политических и экономических партнёров России, благо страны к югу от Венгрии не испытывают столь страстного и дестабилизирующего европейскую безопасность стремления уйти в объятия НАТО и стать маргинальной обочиной Запада- Восточноевропейский цивилизационный центр рано или поздно осознает, что положение придатка Запада ценой приобретения "бумажных гарантий" от несуществующей угрозы далеко не предпочтительнее сохранения действительно независимого существования и развития согласно выработанной веками парадигме, когда западный опыт и ценности органически прививаются на собственную почву, а не снимают местную почву полностью. Европа была, есть и будет единством в многообразии, а не идеальной унифицированной схемой примитивно-контрастным отрицанием отвергнутой марксистской унифицированной схемой.

Не может быть сомнений, что происшедшее на берегах Сунжи - страшная драма. Кто может оправдать нынешние методы решения чеченского конфликта, пролитие крови в массовых масштабах, о правых и виноватых среди моря человеческих страданий? Но в этих сумерках бытия, в развалинах красивого южного города возникает, по меньшей мере, один серьёзнейший фактор, одна проблема поистине глобального масштаба. Вернее - дилемма; национальное самоопределение или государственное единство.

И сразу же в памяти возникают два зрительных образа из моего недавнего дипломатического опыта. В центре Филадельфии, среди тесных, как музейные стены, улиц, затерялся колокол, возвестивший двести с лишним лет назад об американской независимости (то есть - отделения от Британии, отделения бурного, кровавого). И, величественно господствуя над столицей, вознесся тридцатью шестью колоннами к небесам грандиозный памятник, на фронтоне которого написано, что нация дарует его человеку, сохранившему единство страны.

Филадельфийский колокол и монумент Линкольна олицетворяют собой два главных принципа современной международной жизни - принцип права нации на самоопределение в принцип сохранения территориальной целостности- Оба принципа имеют своих адептов, мучеников и героев. И, если уж говорить о Соединённых Штатах, то в пантеоне национальных героев над филадельфийскими инсургентами - в памяти народа и во мнении профессионалов-историков - мощно высится человек, к памятнику которого всегда идут массовые демонстрации сторонников гражданских прав -человек, ради единства страны сравнявший с землей цветущую Атланту.

В новейшей истории оба эти принципа тесно соседствуют друг с другом. Иногда даже в одном "политическом кредо", например, в знаменитых "четырнадцати пунктах" президента Вильсона (январь 1918 года). Шестой пункт, посвященный нашей стране, говорит о необходимости соблюдать ее территориальную целостность, о "единой и неделимой" России. А пункт, посвящённый Австро-Венгрии, призывает к реализации права её народов на самоопределение. Ближе к нашей эпохе, в 1975 году, страны Европы и Северной Америки поклялись в Хельсинкском акте охранять территориальный статус-кво, но спустя пятнадцать лет они способствовали делению СФРЮ, СССР я ЧСФР на двадцать два новых государственных образования.

Правда, запад не сразу осуществил смену принципов. Вспомним - ещё летом 1991 года президент Буш, выступая в Киеве, призывал Украину сохранить союзное единство. Тогда же США декларировали свою поддержку югославскому единству. Понадобилась беловежская драма и волевое вмешательство Германии (признавшей в том же декабре 1991 года Словению и Хорватию), чтобы Запад поплыл по волнам событий и "задним числом" согласился признать легитииность права на самоопределение. Но и сегодня лучше не говорить с французами о Корсике и Нормандии, с испанцами о Каталонии и Баскоиии, с англичанами о Шотландии и Уэльсе. При разговорах на данную тему обычно велеречивые американцы молчаливо улыбаются. Генерал Шерман своим "маршем к морю", спалившим сердцевину южных штатов, закрыл этот вопрос для США.

И это молчание можно понять. В современном мире в более чем трех четвертях из наличных 180 государств есть меньшинства, величиною более миллиона человек. Реализация всеми этими меньшинствами принципа самоопределения, особенно доведения его до уровня создания собственной государственности, превратила бы мир в ад. Отблески этого ада мы видим на экранах телевизоров ежедневно, в текущей бурном десятилетии они стали едва ли не главным ферментом международном жизни.

Если мы по-прежнему будем признавать латентную ценность обоих принципов как "равновеликих", мы рискуем попасть на минное поле, конца которому не видно. Вопрос стоит довольно жёстко. Стоит ли расчленение прежнее Югославии четверти миллиона убитых и нескольких миллионов беженцев? Наложите эти пропорции на нашу страну, произведете калькуляцию и получится, что мы стоим везде в начале драны, прямиком ведущей к Армагеддону!

Напомним, что возобладание принципа этнического самоопределения над неприкосновенностью сложившихся к последнему десятилетию XX века границ не ограничилось территорией Европы и бывшего Советского Союза. Процесс "пошел" еще шире. Впервые за многие годы Запад выступил инициатором раздела государств, которые он, собственно, создавал, воссоздавал и чью территориальную целостность он длительное время оберегал. Возможно, наиболее наглядным примером является Эфиопия. После многолетнего осуждения сепаратизма в мире в целом и в Африке в частности (см. к примеру, отношение к попыткам Катанги выйти из Заира и Биафры покинуть Нигерию), Запад в 1993 году санкционировал раскол Эфиопии. Впервые открыто и даже демонстративно нарушен принцип территориальной целостности в пользу принципа "протонационального" самоопределения именно в том случае, когда "самоопределяющаяся нация" не имеет традиционных предпосылок государственности (общая история, территория, эмоционально-психологическая общность и т.п.). Потенциально появление на политической карте мира бывшей части Эфиопии - Эритреи представляет собой событие чрезвычайного значения для будущего. Мер едва ли переживёт фрагментацию до уровня суверенной Андорры или Лихтенштейна, до уровня острова-государства Науру (9300 жителей) в Тихом океане. Пример Эритреи перед ними. а поток вооружении из индустриальных центров Запада и Восточной Европы в мир этнической вражды лишь увеличивается. Эрнтрея - это своего рода символ и едва ли не приглашение трайбалистскому миру воззвать к старым богам. Это величайшая угроза не только полузабытому "новому мировому порядку", но и любой упорядоченности в системе международных отношений.

Нужно набраться интеллектуальной честности и моральной силы, достаточных для того, чтобы всерьёз поставить вопрос о стоимости процесса самоопределения для человечества и, главное, для человека. Складывается впечатление, что в 1992-1993 годах заворожённый мир, как бы поколебленный изнутри, хранил молчание относительно реальной цены самоопределения для неотъемлемых и общепризнанных прав отдельного индивида. И только в прошлом году своеобразный шок начал проходить и проблема самоопределения, человеческой стоимости этого самоопределения, попала в фокус общественного обсуждения. Уходит некий эйфорический подъем, когда национализм подавался как сугубо а однозначно прогрессивный поворот мировой истории. С трагическим опытом растёт понимание того, что торжество принципа самоопределения над конституционно-геополитическим основанием государственности выбрасывает наружу чудовищный потенциал конфликтов. Ориентация на принцип самоопределения чревата самоуничтожением для мира в целом, для Европы в частности, для нестабильно модернизирующейся Восточной Бвропы в особенности. Видимо, следует согласиться с мнением лорда Эктона о том, что принцип всеобщего права на национальное самоопределение представляет собой шаг назад в историческом развитии. В современном мире •движения, слепо преследующие цель самоопределения любой ценой, подрывают потенциал демократического развития в новых независимых странах и подвергают опасности основания народовластия в демократических государствах. Наступило время лишить морального одобрения большинство из них и увидеть в них. то, чем они, собственно и являются - деструктивную силу, влекущую мир в самые мрачные эпохи прошлого.

Вся экономическая теория взывает к расширению рынков, а рвущиеся к государственному самоопределению национальные группы обрекают себя на прогрессирующее отставание. Не менее сурова плата за разрушение социо-психологических условий, составляющих естественную среду жизни многих поколений. Разрушение этой среды с неизбежностью вызывает кризис морали, самосознания, культуры. Не требует ли подлинная демократия разнообразия, а не диктуемого национальным угаром жертвенного единомыслия? Государства, придуманные в голове, равно как и Уголовное" расчленение государственных пространств на регионы, базируются на легитимации прав групп, плановых интересов в ущерб исконным, базовым правам человека и гражданина. Недаром именно коммунистический тоталитаризм поднял на щит это пещерно-доисторическое право. Чтобы мировое сообщество не ринулось в пучину национального остервенения следует поставить права личности, гражданина выше орав склонной к фанатизму группы, клана, тейпа, рода. Естественно неприкосновенны при этом все права национально-культурной автономии.

Интеграция, а не национальное разъединение, защита прав индивидуума, а не жертвенный родовой, этнический романтизм, должны быть основой при определении политической карты мира в век распространения ядерного оружия, частичного паралича ООН и натиска корыстно заинтересованных местных националистических элит, чей идеал - своя армия я своя казна и, не в последнюю очередь, пусть и смехотворный, но свой международный протокол "в полном объеме". А не принцип Линкольна: "Правление народа, посредством народа, для народа".

Мерилом государственной мудрости всегда была и осталась способность - особенно в кризисные моменты - увидеть главное, отсечь второстепенное, определить неистребимую реальность и закрыть глаза на фантомы и миражи. И напротив, синонимом плохой, неграмотной политики является принятие миражей за явь. В этом плане внешняя политика России представляет собой удивительное явление. Коренные вопросы третируются как преходящие, а видимость принимается за твердую реальность.

Впрочем, это - не вновь. Давняя Византийская традиция стоит за нашей страной, воспринявшей у Византии не только ортодоксальное православие. У нас всегда уделялось повышенное внимание символике. Так нас учили мудрые светочи византийства. Два логофета всегда беседовали не о чем-нибудь, не о пустяках бренной материи, а о мирах, о звёздах над головой, о судьбе исчезающего света, о вечности мироздания и совершенной небесной механике. А думали о гораздо более заземленных предметах. Прежде всего, о том, кого император, в божественном проявлении монаршей волн, сделает своим главным помощником, главой совета, кому поручит войска, казну, правление. Но внешний декор составляли символы. Этот символизм вошел нам в плоть и кровь.

Обратимся непосредственно к окружающему миру. Вывески различных международных организаций могут выглядеть равнозначно солидно, но суть то не везде одинакова.

Скажем, Североатлантический союз - это реальность, и ещё какая. Это - блок наиболее могущественных мировых сил, с развитой инфраструктурой, с ресурсами и волей навязать своё решение. Несомненная реальность - Европейский союз, будущий надгосударственный колосс XXI века. Никто не сомневается в реальности Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ), ныне именуемая Всемирной торговой организацией (ВТО). Ведь именно эта организация препятствует торговым войнам и способствует развитию товарообмена.

Но есть организации (точнее, процедуры) - символы. Одной из главных "символических" организаций является пресловутая Г-7, форум семи наиболее развитых стран. Это, собственно, не организация, а своеобразный клуб с необязательными функциями участников. Страстное стремление стать членом этого клуба по человечески можно понять. Я вспоминаю, как в бытность мою послом в США окружавший меня мир прекрасной части человечества был постоянно взволнован одной темой: жена вице-президента США возглавила столичный клуб избранных, в том числе супруг министров и послов ведущих держав мира. В него, естественно, все стремились попасть. Существовал сходные "клуб №2" без "первой леди" - клуб поменьше, в него стремились попасть все остальные, но значительно меньше, чем в первый клуб. За все время моей службы в Вашингтоне ни от первого клуба, ни от второго никакой практической пользы не было (как, впрочем, и вреда). Но головная "занятость", активная суета, не ослабевали. Стало быть, символизм не совсем уже и русская 6олезиь.

И всё же расставим акценты. "Семерка" - это, прежде всего, символика. Два дня ежегодных контактов с ужинами и тостами и важными, но общими разговорами - это все же символика. Страстное рвение сюда, в конечном счете, в ситуации, когда "старожилы" вежливо, но твердо придерживают нас за фалды, несколько неудобно, чтобы не сказать унизительно. Ведь, как и в любой клуб, нужно добиваться, чтобы тебя стремились пригласить, и не только на прощальный коктейль. Ведь дипломатия знает другие и более достойные для нас формы общения.

И здесь мы подходим к главному. В этом мире считаются с силой (разумеется, не только военной). В этом мире удел бесснльного - наблюдательная галерка. В своё время президент Горбачев слишком легко и быстро обменял реальность Варшавского договора на символику Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, реальность СССР на химеру "новоогаревского процесса" и т.п. Давайте же учиться отличать первое от второго. Возвращаясь к международным символам: вопрос не в том, куда нас пустили или не пустили, это упражнение придворное. Вопрос в том, чтобы не тратить и без того скудеющий престиж на миражи, поверхностность, быстро испаряющиеся словопрения. Ответственный государственный деятель должен понимать, что имеет значение реальный вес его страны. Если (и когда) Россия будет сильна, организована, обретет национальную целостность (не только территориальную) и цель, подлинную единую национально-государственную стратегию и направит энергию своих граждан в верное русло, тогда любая "семерка" ощутит необходимость принять нового члена клуба и пригласит его сразу на все обеды и ужины. Мы безусловно станем членами любого клуба, когда станем подлинно развитой страной, когда курс рубля будет реально влиять на доллар, марку и йену.

Повторяю. Надо держать в голове, что быть или не быть приглашенными - это упражнение придворное. Каждодневный государственный труд и осмысленная национальная стратегия - вот что нам нужно, а не хлопушки Галифакса или любого другого места встреч приятных "больших людей". К общению с ними нужно стремиться, но не посредством самонавязывания, а приведя в порядок самую крупную и потенциально мощную страну Земли.