На мой взгляд, чем длиннее предисловие, тем слабее книга. Ведь предисловие призвано объяснить читателю то, что в принципе должно быть объяснено в основном тексте.

Ограничимся поэтому лишь несколькими словами.

Первая половина 90-х годов - это время становления отношений между новой Россией и западным, европейско-атлантическим миром, зачастую не вполне точно именуемым "мировым сообществом". Эти отношения претерпели два основных этапа: этап эйфории и этап, который может быть охарактеризован как нервозно-напряженное полупартнерство-полуконфликт.

В чем причина столь резкого и быстрого перепада? Какой видит Запад современную Россию, и каким видит Россия современный Запад? Что требуется сделать для выравнивания "российско-западных отношений", подстроить под них прочную основу для долговременного сотрудничества?

Книга написана как попытка ответить на эти принципиальные вопросы. Удалась ли эта попытка - решит читатель.

Конфликт России и Запада, начатый в 1917 году, завершился в августе 1991 года победой демократических, прозападных сил. Столь быстрого отказа от идеологической зашоренности, от менталитета "осажденной крепости" никогда не произошло бы без очевидной надежды всего общества порвать с изоляционизмом. После многих десятилетий рухнула казавшаяся основной преграда на пути сближения всего северного пояса индустриальных стран. Наиболее активным проводником идеи возобновления плодотворной кооперации с Западом как лидером интеллектуального и экономического прогресса стала интеллигенция - хранительница исторической памяти о взлете русской культуры в результате послепетровских контактов с Западом.

Выход из изоляции предполагал, прежде всего, безвизовое (как до 1914 года) сообщение с западным миром. возможность получения западного образования, западной информации, приобщение к рациональной экономике рыночного типа. Появились надежды на слияние с общим цивилизационным потоком, приобщение к европейской цивилизации.

Преувеличенно-позитивное отношение к Западу выросло на особой почве: массы не знали Запада и жили в условиях изоляции даже тогда, когда перестройка набрала полную силу. Поэтому пропаганда западного образа жизни имела необычайный успех. Склонные к идеализму и манихейству русские охотно согласились на переворачивание прежних схем на отношение к Западу как к воплощенному добру, а к себе самим как к воплощенному злу. Однако, даже среди элиты нашлось немало консерваторов или патриотически настроенных людей, которых оскорбляло самобичевание и непомерное восхищение тем, что еще вчера было предметом осуждения. Не вызвал "религиозных" иллюзий Запад также у образованной части общества, знающей его плюсы и минусы.

Вместо термина "Запад" в этих условиях стал использоваться эвфемизм "всемирная цивилизация, цивилизованность". Западное развитие из самоцели превратилось лишь в более адекватную цивилизационным задачам фазу общего пути эволюции человечества. Смена термина не преминула сказаться на общественном сознании. произведя его относительный сдвиг с идеи вестернизации к идее модернизации - овладения наивысшими технологическими и социальными достижениями, разрыва с "застоем", перехода к современной цивилизации.

На смену теории общественноэкономических формаций победно заступила теория цивилизации с той лишь разницей, что "светлое будущее" имелось уже сейчас на Западе как таковом или на Западе как части мира, более других продвинувшейся по пути всемирной цивилизации.

Глухие к подобной риторике массы, однако, вполне разделили то чувство, что прежде, ведомые КПСС, они шли не туда, и что истинный путь теперь найден и может быть быстро пройден.

Выход из изоляции стал официальным курсом этого периода. Не только выйти из изоляции, но догнать Запад, стать страной, похожей на Запад, "нормальной страной" в такую обыденную форму были обличены идеи вестернизации и "догоняющей модернизации" на правительственном уровне.

Внешнеполитическое ведомство и окружение Президента возглавили лица, многие из которых считали западное направление российской политики и интеграцию России с Западом своей прямой миссией. Период 1991 - 1994 годов знаменателен тем, что Москва жаждала (как может быть никогда более во всей русской истории) восстановления прежних и создания новых связей между недавними антагонистами.

Следует отметить, что медовый месяц в отношениях России и Запада все-таки был. После августа 1991 года в России не ощущалось антизападных, антиамериканских настроений. Напротив, чувствовалась явная симпатия, казавшаяся противоестественной после семидесяти лет идеологического противостояния и целенаправленной пропаганды.

Не было антирусских настроений и на Западе. Новая реальность дружественной России расположила к себе общественность, заставила уверовать западных аналитиков в то, что объединившиеся первый и второй мир помогут менее удачливому третьему миру. Уже писали о "конце истории", о начале эры бесконфликтного развития. Взаимные симпатии 1991 года наряду с общественной поддержкой были хорошим основанием для построения иных отношений России и Запада.

Колоссальные военные бюджеты можно было теперь направить в производственную сферу. Лозунг дня в России: использовать единственный хорошо технологически оснащенный сектор промышленности для производства товаров народного потребления. Что-то вроде крупповского лозунга 1919 года: "Мы теперь производим все".

Многие надеялись, как минимум на повторение китайского опыта реформ: открытие специальных экономических зон, появление на русском рынке западных товаров. приток иностранных инвестиций, приобщение России к международному разделению труда. В этом символе веры была почти едина большая часть общества, невзирая на политические и персональногрупповые симпатии; демократы-западники, "либеральные" демократы, экс-коммунисты и др. Общественный консенсус, столь трудно достижимый в России по множеству других вопросов, был в отношении Запада во второй половине 1991 года налицо. Не хватало только конструктивной программы, исполнителей, настоящей экспертизы. Следовало избегать лишь одного некомпетентности, дилетантизма. Однако, довольно быстро обнаружилось, что в традиционном уравнении Россия - Запад произошло, видимо, необратимое изменение значимости его частей.

Дело не только в том. что новая Россия - это лишь часть прежнего Советского Союза. Важнее то, что эта Россия вступила в полосу кризиса - экономического, морального, общественного.

Содружество независимых государств не создало надежных механизмов взаимодействия и не сохранило жизненно важных экономических и этнических связей. Отдельные части прежде единой страны Таджикистан, Закавказье - впали в состоянии коллапса. Ослабевали центростремительные тенденции в странахучредителях СНГ - Белоруссии и Украине. Россия оказалась, по существу, единственным государством, способным обеспечить хотя бы некоторый прогресс. Но она могла это сделать лишь в дружественном окружении, не теряя связей с территориями, находившимися в многовековом родстве. Все сильнее, однако, проявлялась угроза возникновения враждебного окружения по всему огромному периметру границ России со странами ближнего зарубежья. Запад не спешил с помощью России. Это меняло настроение, создавало предпосылки для возрождения дремлющей тенденции полагаться только на себя.

Перспективам отношений с Западом потенциально угрожает отношение к российским границам. Глубинное неприятие массами населения России окончательности нынешних границ Российской Федерации было и остается устойчивой чертой национальной психологии. Для сомневающихся в этом напомним, что ни одна российская политическая партия национального масштаба не сочла для себя возможным пойти на программную констатацию такой окончательности. И напротив, на декабрьских выборах 1993 года возобладали силы. открыто отрицающие необратимость нынешних границ, обещавшие предпринять усилия по реинтеграции. Трудно представить себе. как может быть переломлена эта тенденция, которая жестко проявляется даже сейчас.

С западной же стороны именно самоограничение России становится сейчас критерием в проверке ее готовности жить "неимперским образом", цивилизованно отпуская прежние республики и не драматизируя факт наличия двадцатипятимиллионной диаспоры.

Нет сомнения : именно в этом кроется корень грядущего зла. Активизация общего с "ближним зарубежьем" развития немедленно вызовет реакцию как на проявление откровенного имперского реваншизма. Здесь, а не в экономике, не в идейном споре или прямом военном противостоянии, таится опасность восприятия Западом идеологии "длинной телеграммы" нового Кеннана о необходимости сдерживания экспансизма российской державы.

Хотя с самого начала было ясно, что Запад охотно пошел на подмену демократизации, защиты прав человека, формирования цивилизованного рынка распадом СССР. образ Запада продолжал оставаться положительным , и не только для прозападных элит. В новой ситуации Запад уже не воспринимался как царство Божие на Земле или как добрый дядюшка, готовый оплатить России все ее действия, отвечающие его принципам или интересам. Однако, рейтинг Запада оставался еще очень высоким в обществе, а образ Запада включал в себя представления о нем, во-первых, как об образце для подражания; во-вторых, как о единственной силе, способной преодолеть косность российского общества, агрессивность оппозиции и политически поддержать реформаторскую элиту и, в-третьих, как о реальном источнике экономической поддержки, способном помочь в осуществлении реформ, типа Л. Эрхарда, помощи, типа плана Дж.К. Маршалла, участия в бизнесе СНГ и России, размещения инвестиций, предоставления займов. Не исключено, что в более благоприятной обстановке некий вариант повторения плана Маршалла по отношению к России или СНГ был возможен. Реально же осуществились преимущественно займы - весьма непродуктивный вид экономической помощи для России, не дающий стимулов к производству. Деньги к тому же были потрачены бездумно. В результате 130 млрд. долл. США российского долга стали не связующим звеном, а постоянным раздражителем в отношениях с Западом.

Сказалась также разница не только в восприятии и мировоззрении, но и в психологии. Российское руководство ожидало "премий" за крах коммунизма, как минимум благожелательного адаптационного периода. Ничем не сдерживаемая пропаганда твердила о грядущем "золотом дожде" западной помощи и инвестиций. Прием в основные международные организации (МВФ, ГАТТ, Г-7, ОЭСР, КОКОМ. Европейский Союз, даже Североатлантический Союз) виделся триумфальным торжеством, объятиями Запада за ликвидацию военной угрозы, за добровольное изменение геостратегической ситуации в его пользу. События в очередной раз наказали дилетантов, построивших свои оптимистические прогнозы не на реальном знании Запада, а исходя из иллюзий, внутренней конъюнктуры и попросту безоглядного российского "авось".

Гайдаровский вариант реформ очень быстро привел к спаду в обществе прозападной эйфории. Ожидания потока западных инвестиций в Россию никоим образом не сбылись, их уровень достиг примерно всего лишь миллиарда долларов (КНР - 54 млрд. долл. иностранных инвестиций за период 1978 - 1995 гг.). Вариант реформ Международного валютного фонда, подготовленный для развивающихся стран и уже вызвавший в мире более двадцати восстаний (которые так и именуются "восстания против МВФ"), оказался непригодным для России события октября 1993 года входят в этот общий ряд сопротивления жестким отвлеченным схемам. Запад, руками МВФ, устами своих советников типа Дж.Сакса и А.Ослунда, содействовал воцарению в России подобия капитализма самого примитивного типа, возможного, наверное, лишь в XIX веке. Колоссальный рост цен на фоне снижения вдвое производства, подведение отечественной продукции к барьеру конкуренции с западными товарами, который она взять заведомо не в состоянии, создание ситуации, когда не только не последовал приток западных средств, но отток отечественных достиг колоссальных размеров все это нанесло удар по вере в экономическое чудо, которое можно достичь путем следования мудрому Западу. Население страны начинало воспринимать реформы как принятые под давлением Запада. А когда стало известно, что 80% выделяемой в очередной год экономической помощи идет на содержание западных консультантов, то восславление этих реформ самими этими консультантами бумерангом ударило по стратегии сближения с Западом.

Следование за Западом стало ассоциироваться с потерей основных социальных завоеваний в здравоохранении, образовании и т.п. Особенно неблагоприятным для Запада явилось то обстоятельство, что экономические тяготы наступившего периода обрушились на традиционную опору Запада в России - русскую интеллигенцию - людей науки, получающих фиксированную зарплату, т.е. на преподавателей, врачей, академическое сообщество. Именно они всегда создавали гуманистический образ Запада, именно они готовы были рисковать, идти на конфликт со всемогущими партийными автохтонами, веря в благо открытости. С бессмысленной жестокостью уничтожалась эта прозападная опора в России. Только в 1993 году сорок тысяч ученых выехали за пределы страны. Огромное их число в самой России деградировало в буквальном смысле, опустившись до розничной торговли, спекулятивных афер и т.п. Для восстановления утраченного интеллектуального потенциала понадобятся поколения. И будут ли новые, более жесткие и эгоцентричные интеллектуалы такими же приверженцами гуманистических западных ценностей?

Произошла общая деинтеллектуализация общества. И любой думающий русский усмотрит в качестве одной из причин этого прискорбного явления подрубленную конкуренцией массовокультурной продукции Запада национальную кинематографию, литературу, эстраду. Не преувеличивая значения отдельных факторов подобного рода, следует все же сказать, что в совокупности своей они изменили и облик Запада в обществе, и устойчивость западных идеалов у его творческой части. Так была сначала утрачена привлекательность Запада как источника экономической поддержки, а затем как образца развития. Постоянная обусловленность помощи выгодными для Запада политическими целями воспринималась обществом как бесцеремонность и вмешательство, сформировав на русской почве типичный для третьего мира конфликт модернизации: западные цели и методы против интересов модернизируемой страны, в данном случае - российских интересов (геополитических, экономических, социальных).

Этому сопутствовало то, что другая черта этого облика была реализована без ясного понимания российских процессов, их отличия от западных. Критика косности российского общества, агрессивности оппозиции, политическая поддержка реформаторской элиты осуществлялась в 1991 - 1994 гг. в форме грубого истолкования всякой критики российских реформ в чернобелых тонах, а точнее в цветах: неделимо-демократическом с одной стороны и краснокоричневом - с другой. Запад поддержал эту поверхностную, уводящую от проблем, выдвинутую идеологами Москвы картину расклада политических сил России, нанеся этим вред российской демократии и стимулировав ее номенклатуризацию. Он много потерял в глазах интеллигенции, которой всегда была присуща критичность в отношении общества и власти. Все сильнее укреплялось мнение, что Запад не желает видеть действительного положения дел. Пиком этой упрямой необъективности Запада в отношении России стало одобрение им возможности подавления парламентской оппозиции вооруженным путем (октябрь 1993 г.).

Непонимание ситуации, упорное подталкивание России даже с сомнительного пути "догоняющей модернизации" в прежнюю вестернизацию (отказ учитывать слабость социальной базы демократии, признать неэффективность реформ, в ходе которых нищает население, падает производство, не создаются производительные стимулы, возникает лишь торговый и финансовый капитал, исключается вероятность социального взрыва при форсировании банкротств предприятий и пр.) привело к разочарованию как в объективности Запада, так и в самой его способности быть объективным.

И, наконец, Россия все более явно стала ощущать, что не только Запад не понимает ее, но и она не способна понять его. В постгорбачевский период отмирает концепция "нового мышления", т.е. абстрактногуманистической риторики, и вместе с ней постепенно исчез идеал Запада как образца социального устройства с присущими ему демократическими институтами и защитой прав человека. Все духовное пространство заполнилось рекламой товаров, акций, услуг. Началась эра прагматики.

Увеличилось количество людей, побывавших на Западе и более предметно, хотя нередко односторонне, воспринимавших его. Это дало им опыт свободы, но привезли они с Запада не плоды его духовного и материального развития, а говоря словами С. Франка, "черствеющие крохи с его пиршественного стола". Поначалу эти крохи произвели эффектное впечатление. Через западные продукты, товары в ларьках, возможность жить на проценты, люди открывали для себя новый мир. Становление "дикого капитализма" в России на первом этапе сделали Запад привлекательным как генератор ларечного изобилия. Но по мере ужесточения внутреннего кризиса как неизбежного следствия падения производства, "дикий капитализм" стал восприниматься как синоним моральной деградации и внешнего изобилия на фоне растущей бедности. Именно в этом смысле Запад невольно оказался ответственным за те трудности, с которыми Россия столкнулась во внутренних и внешних делах.

В конечном итоге этот процесс взаимного разочарования стал наглядной иллюстрацией новой природы международных конфликтов и отношений в посткоммунистический период.

Окончание "холодной войны" явилось завершением одной мировой трагедии и, увы, началом очередных испытаний для человечества. Пятидесятилетнее мировое противостояние по социальному признаку, казавшееся основополагающей осью мировой политики, на самом деле оказалось гигантской ширмой, за которой скрывались и зрели подлинные конфликты человечества. Крушение двухполюсного мира вызвало вопреки ожиданиям не невольное магнетическое стремление к единому центру (разумеется, Западу), а как раз противоположное движение к собственной цивилизации.

После краха военного противостояния Восток Запад наиболее существенной чертой переживаемого периода стал кризис концепции мировой взаимозависимости, единой мировой деревни, не говоря уже о "единой мировой семье". Вопреки демографии, интенсивным коммуникациям и общим учебникам выяснился доминирующий фактор: так называемая взаимозависимость означает на практике зависимость девяти десятых мирового населения от его более удачливой десятой доли. живущей в странах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). За последние десятилетия в ряды ОЭСР вступила лишь одна страна (Мексика), доведя число ее членов до 25. Возможно, никто не ощущает этого "пребывания за пределами" лидирующего региона сильнее, чем Восточная Европа, прежде склонная оправдывать свою второсортность исключительно коммунизмом. Нам важнее не констатация мирового неравенства, а то, что ощутив себя "там, где они реально есть", страны и группы стран стоят перед проблемой новой самоидентификации. Эйфория взаимозависимости уступает место поискам "собратьев по несчастью" (или партнеров по совместному курсу, союзников по региональной интеграции и т.п.).

Если говорить очень упрощенно, то главной причиной, осложняющей международную обстановку в настоящее время, является повсеместный "фундаментализм" обращение во всех регионах мира: в развитых, новых индустриальных странах, посткоммунистических государствах, развивающихся государствах и в формированиях пауперизованного "четвертого" мира к исходным ориентирам, утраченным родовым обычаям, религиозным устоям, патетике прежних ценностей. На Западе - в странах ОЭСР - среди первоочередных задач общества стоят сохранение здоровой семьи, моральных ценностей, борьба с безработицей, предотвращение экологической катастрофы. Все лидеры западного мира - У.Клинтон, Г.Коль, А.Жюппэ, Д.Мейджер, С.Берлускони и пр. пришли к власти, обещая решение внутренних, а не внешних проблем. В успешно развивающихся НИС всемерна поддержка семье, религии, почти кастовой структуре. В бывших странах социализма и большинстве развивающихся стран такие лидеры как Б.Ельцин, Л.Валенса, В.Гавел и др. также оказались у власти для решения внутренних проблем - смены социальной системы. Очевидно возвращение к национальным религиям. Беднейшие страны обращаются к родовым вождям или опирающимся на сугубо автохтонную среду лидерам.

Мир как бы вернулся к своим основам. И это могло бы породить новую гармонию (как отвлечение от международных дел), но, как выяснилось на практике, исконные основы у каждого сообщества свои. До 1991 г. в России эти различия объяснялись разницей в идеологии. Когда этот камуфляж был отброшен, культурное, традиционное т.е. цивилизационное отличие целых регионов друг от друга обнажилось со всей своей очевидностью.

Наступает время подвести первые итоги этого "отлива истории", обнажившего в 90-е годы не просто пестроту мира (что было очевидно всегда), а фундаментальную противоположность нескольких основных цивилизационных парадигм. К середине 90-х годов их выявилось шесть: западная, латиноамериканская, восточноевропейская, исламская, индуистская, буддистско-конфуцианская.

Тенденции цивилизацинного обособления довольно отчетливо проявили себя в мире, отрешившемся от идеологической борьбы, даже невзирая на внутрицивилизационные конфликты. Так, многие люди на востоке Европы, на Украине, в Беларуси и России все более сознают общность судьбы и свое отличие от Запада или исламской цивилизации.

Эйфория победы в "холодной войне" продолжалась на Западе недолго. Войны в Персидском заливе, Югославии, Сомали подстегнули сложные и противоречивые тенденции. Внутри каждой из цивилизаций мы видим сближение наций на общей традиционно-культурной основе вплоть до образования межгосударственных союзов (интеграция в той или иной степени). И напротив, обращаясь вовне, указанные цивилизации как бы забывают о "предписанной" им интеграции мирового хозяйства и культуры. сохраняя цивилизационную дистанцию, укрепляя старые и воздвигая новые рубежи.

Ответом на враждебность внешнего мира после краха коммунизма стала по одну сторону Атлантики программа интенсивной и экстенсивной эволюции Европейского союза, по другую - создание Североамериканской зоны свободной торговли. Еще три европейские страны (Швеция, Финляндия и Австрия) вошли в ЕС. При этом Европейский Союз активно начал укреплять внешние рубежи группировки. Принятые за один (1993) год законы Паскуа во Франции, шестнадцатый параграф федеральной конституции ФРГ, новый иммиграционный закон в Нидерландах довольно резко ограничили доступ в страны ЕС, сохраняя при этом безвизовый въезд для других жителей Запада США и Канады). Последние также сократили въездные квоты. Впервые в истории Запад так "ощетинился", отгородившись от внешнего мира новыми правилами. Цель этого законодательства очевидна: ограничить въезд в бастион Запада представителей Африки, Азии, Латинской Америки и, что все более и более заметно - жителей Восточной Европы. Официальная мотивировка наиболее прозрачно звучит в британском законодательстве: чтобы избежать ситуации "культурного противостояния". Это новое явление в подходе Запада к жителям "неЗапада". Раньше речь шла об идеологии, враждебных режимах, экономических соображениях; сейчас проблема стоит иначе и названа открыто: цивилизационно-культурная несовместимость.

Со своей стороны, страны восточноевропейской цивилизации весьма быстро обнаружили, что коммунизм не был единственной преградой на пути продвижения в сторону Запада. Православие, коллективизм, иная трудовая этика, отсутствие организованности, иной исторический опыт, отличный от западного менталитет, различие взглядов элиты и народных масс все это и многое другое смутили даже стопроцентных западников, увидевших трудности построения рационального капитализма в "нерациональном" обществе, свободного рынка в атмосфере вакуума власти и отторжения конкурентной этики.

Россия в своем новом стремлении войти в закрытый клуб Запада приобрела и приобретает опыт, сходный с имеющимся у Мексики и Турции, в историческом развитии которых сложилась ярко выраженная особенность: "верхняя" часть их населения эмоционально (и часто культурно) отождествляет себя с Западом, в то время как основная масса населения находится в ином цивилизационном поле. Здесь возможен один из двух вариантов: либо западные ценности постепенно войдут в "генетический код" большинства населения, либо правящая элита изменит (добровольно или под давлением снизу) свой иноцивилизационный комплекс. "Обрезание бород" в стиле Петра Первого, Кемаля Ататюрка, Салинаса де Гортари уже невозможно. Вездесущность средств коммуникаций делает цивилизационную самозащиту неизбежной. Насилие в данном случае оборачивается против себя. Судьба расколовшегося Алжира весьма показательна. "Почвенничество" берет верх уже и на самом Западе. Все это ставит под удар такие грандиозные схемы недавнего прошлого как строительство "единого европейского дома", "большой Европы от Атлантики до Урала" (или шире от Калифорнии до Дальнего Востока) и модель "догоняющей модернизации", типичную для России и названных стран. Между тем шанс другим цивилизациям Запад фактически дал сам. Возможность незападной модернизации как развития по пути интенсификации с сохранением собственной идентичности появилась в свете того, что Запад изобрел конвейерное производство, "убивающее" как Раз то, в чем он сам был так силен - самостоятельность, инициативность, индивидуализм, творческое начало в труде, поиски оригинального решения. Оказалось, что конфуциански воспитанная молодежь гденибудь на Тайване не менее, а более приспособлена к новым обстоятельствам упорного труда. Шанс, данный Генри Фордом в Детройте, более успешно, чем другие, подхватила Восточная Азия, иная цивилизация, иной мир.

Итак, вместо ожидаемой либерально-капиталистической гомогенности мир обратился в 90-е годы к тем основам, которые Запад, не переставая, крушил со времен Ф.Магеллана. Временный ли это поворот самосохраняющихся цивилизаций и найдется ли планетарная гуманистическая идеология, объемлющая этноцивилизационные различия? Этот вопрос будет так или иначе разрешен в предстоящие годы. Но уже сейчас достаточно ясно, что впереди не бесконфликтное получение мирных дивидендов после "холодной войны", а серия жестких конфликтов, затрагивающих органические основы существования. Если относиться к ним с прежними мерками и искать однозначно классического североатлантического решения, то можно вместо эры общечеловеческих ценностей; вступить в полосу планетарной разобщенности.

Где место России в новом, на этот раз цивилизационном разделе мира? Ее элита не знает сомнений: разумеется на Западе, в Европе, нашем общем доме, откуда в Россию пришла культура, основы религии, письменность, наука, важнейшие идеи. Этой дорогой Россия идет, пусть с перерывами начиная с Петра Великого. Главным смыслом происшедшего в 1991 году было нежелание всего народа жить в изоляции, признание привлекательности западных ценностей, инстинктивное признание Запада носителем близких идеалов, завидных качеств, олицетворения прогресса.

Но России, как и прочим странам Восточной Европы, придется пережить то, что теоретики евразийства называют опасностью оказаться во "второсортной Европе", ощутить себя чуждыми латиногерманской основе Запада. Требуется кропотливая и долгая работа интеллигенции того слоя, который всегда в России нес миссию сближения с Западом, для того, чтобы открытие силовых заслонов не превратило встречу отличных друг от друга культур в источник массового отчуждения.

Наверное, первой российской встречей на высшем уровне был визит царя Петра Великого в Париж. Устав от придворных суесловий, известный своей непосредственностью монарх неожиданно нарушил всякий этикет и, встав на четвереньки, предложил семилетнему Людовику Пятнадцатому покататься на царской спине. Жест Петра имел успех, это было ново и пикантно.

Оригинальность постепенно утрачивалась романовской династией. Визит австрийского императора Иосифа к императрице Екатерине Второй запомнился разве что поведением фаворита Потемкина, по ночам перегонявшего тучные стада скота вдоль берега Днепра, по которому на корабле перемещались участники российско-австрийского саммита. Придворные ежедневно узнавали вчерашних коров, что привело к неологизму "потемкинские деревни". Но урожденная германская герцогиня, Екатерина Вторая чувствовала себя с австрийцем на одной ноге. Это продолжалось до последнего императора Николая, чьи венценосные родственники правили миром из Лондона и Берлина. Встречи Николая Второго с лидерами Запада не таили в себе никакого культурного шока. это были беседы людей одной культуры, одинакового менталитета, психического склада.

Совсем иной характер приобрели встречи на высшем уровне, когда одну из сторон возглавили руководители "нового типа" от Сталина до Ельцина Теперь уже диалог велся между представителями безусловно различных культурных пластов.

Уникальная личность многолетний премьер Сингапура Ли Куан Ю, получивший образование на Западе и знавший как западную так и восточную манеру ведения переговоров, - однажды постарался помочь растущему числу восточных и западных бизнесменов, испытывающих трудности во время взаимных контактов. В журнальной статье глава чуть ли не единственного на Востоке социал-демократического правительства обрисовал две манеры ведения переговоров. Западный бизнесмен, направляясь для заключения сделки с восточными партнерами, берет с собой лучшего адвоката, досье с информацией, свод законов и портативный компьютер. Его интересуют детальная проработка вопроса, аргументы за и против, соответствия положений соглашения действующему законодательству, устранение неожиданности, четкий и ясный характер соглашения - компромисс, в котором обе стороны от чего-то отказываются и что-то приобретают.

Когда в Европу или Америку отправляется восточный бизнесмен, он берет с собой лучшую секретаршу и чековую книжку. Несколько дней он проводит вместе с потенциальным партнером, стремясь сделать встречу максимально непринужденной. Получив впечатление, что он установил личный (эмоциональный) контакт, представитель восточного мира стремится "заглянуть в глаза" будущему партнеру, и, буквально не обращая внимания на текст (ему важен персональный контакт, а не сухое законопослушное крючкотворство), подписывает текст соглашения.

Возникает межцивилизациоиный кризис. То, что так важно представителю Запада -анализ, компромисс, четкая фиксация договоренностей - кажется неважным представителю "неЗапада". Последний ценит эмоциональные узы, общий тон, взгляд, честное слово, тост, характер приема, цвета флагов, форму одежды словом, все символические атрибуты. Анализ и скрупулезность лежат в одной плоскости, эмоции и лояльность - в другой. Не противодействуя друг другу, они помогают добиться договоренности на начальном этапе, но впоследствии то, что важно одной стороне оказывается абсолютно неважным другой и образуется непонимание, порождающее растерянность, озлобленность, взаимные обвинения.

В новейшее время первая встреча Востока и Запада на высшем уровне произошла в Тегеране, последняя - в Галифаксе. В ноябре 1943 года Сталин использовал всю доступную ему дипломатию символов и жестов, направленную на установление уз дружественности. Он поселил президента США Рузвельта на территории советского посольства в Тегеране, он пообещал вступить в войну с Японией два-три месяца спустя после окончания войны в Европе. Ему не было равных в тостах, он взвешивал каждый свой жест. И позднее, в Ялте и Потсдаме задача изучать карту передавалась помощникам. Это Черчилль, а не Сталин тщательно (в процентах!) обозначил будущее влияние СССР и Запада в странах Восточной Европы. Сталин лишь мельком глянул в листок с цифрами и кивнул. Но зато свято было его слово: Греция действительно не получила никакой помощи из Москвы.

Такие жесты Сталина как вывод советских войск из Ирана были из той же череды жестов, символов. И ничто не могло обидеть его больше, чем неожиданная, несогласованная остановка поставок по ленд-лизу. Для Трумэна же в последнем случае проблемы не было: смотрите в статут о порядке ленд-лиза - помощь оказывается лишь в военное время, которое для СССР прекратилось 9 мая.

Импульсивный Хрущев шел тем же путем - а иного, разумеется, и не знал. Он наполнил содержанием "дух Женевы", где смотрел в глаза Эйзенхауэру: вывел войска из Финляндии и Китая, объединил Австрию, сократил вооруженные силы. Для Запада это был шок. Все попытки рационализации советского поведения так ничего и не дали, пришлось высоколобому западному истеблишменту воспринимать поведение Москвы как данность - и ничего более. Но когда Хрущев попытался нарушить статус-кво и ввез ядерное оружие в западное полушарие безо всяких предварительных согласований. Запад встал на дыбы. Понадобилась угроза ядерной войны, чтобы кубинский кризис разрешился благополучно. Опять же отметим, что было важно Хрущеву: полет Гарри Пауэрса накануне саммита в Париже, молчание Кеннеди в Вене (1961 г.), его личная переписка с американским президентом в декабре 1962 года, в результате которой Хрущевым было дано обещание вывести советские ракеты с Кубы. Ему и в голову не приходило приравнять советские ракеты на Кубе к американским в Турции, что ставило сразу же спор в рациональное русло. Кеннеди не нужно было даже убеждать, по своей логике он молча вывел ракеты с турецкой территории. Два мира - два подхода.

Разумеется, борьба символизма с анализом была продолжена в годы правления Брежнева. В Сан-Клемемте, наотрез отказавшись от предоставленной резиденции, он поселился в маленькой комнате спешно выселенной дочери президента Никсона. Дождавшись темноты, он с шалью для супруги президента и неизбежным российским сувениром постучался в спальню соседа. Вручив, со слезами на глазах (свидетели Никсон и Киссинджер) подарки, он предложил радикально решить китайский вопрос с юга и с севера. Выезды в Завидово, грот в Крыму, обмен катера на автомобиль. Что-то никто не вспоминает о доверительном анализе мирового соотношения сил, аргументы за или против той или иной стратегической системы. На президентском ВВС-1 прилетала стая адвокатов-аналитиков, но переговоры экспертов на Смоленской площади велись своеобразно: выслушав (и передав) аргументы западных коллег, эксперты восточной стороны напряженно смотрели на ... телефон. Именно из телефонной трубки, доносившей звуки восточного символизма. слышалось согласие (или несогласие - если символы не обнадеживали) советской стороны.

Убийственное дело - историографически проследить за переговорами по ядерным или обычным вооружениям между Востоком и Западом. Это в высококачественных книгах Строба Тэлботта о переговорах по СНВ все логично, драматично и рационально. Западный ум не терпит хаоса, он видит во всем классическую битву аргументов и компромиссную развязку. В жизни же продолжалась все та же битва между сердцем и умом. между чувством и разумом, между символом и анализом.

Речь не идет о том, чтобы сказать чей подход лучше Важно отметить сам факт: что мило сердцу твоему, то может быть уму постыло. И наоборот.

Горбачев, такой универсалист и западник в заоблачном мире идей ("новое мышление для нашей страны и для всего мира"), на бренной земле был партийным функционером из провинции. И символы ему были нужны не менее, чем его предшественникам на кремлевском тропе. Пожалуй, наиболее впечатляющим было его поведение накануне, возможно, важнейшего решения его жизни о воссоединении Германии. Он повез канцлера Г.Коля в родной Ставропольский край, провел по самым дорогим его сердцу улицам, доставил вертолетом в маленькую горную резиденцию, где рассказывал о детстве и сокровенном. Говорил ли он о будущем Европы, о будущем Варшавского Договора, о связях Восточной Европы с СССР? Нет. Ему, как и предшественникам, важно было "заглянуть в глаза", получить моральный кредит, удостовериться.

Обидно, но на западных собеседников эмоциональный натиск Востока не производил ни малейшего впечатления. Достаточно прочитать мемуары государственных секретарей Шульца и Бейкера, чтобы усомниться, об одном ли событии говорит и мучается Восток и Запад. Есть холодное удивление по поводу спешки Э.Шеварднадзе и М.Горбачева, есть собственный анализ советских намерений, но нет того, чему те же Э.Шеварднадзе и М.Горбачев придавали такое огромное значение: рыбалка в Вайоминге, горячие речи заполночь, обмен авторучками при подписании. Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и им не сойтись никогда - резюмировал еще сто лет назад поэт.

А о чем пекутся современные руководители и их советники? Посетит ли Президент США Красную площадь и Поклонную гору, или только Поклонную гору? Можно ли приехать в Неаполь (Галифакс, Лион) на коктейль? Где умственные усилия, где анализ? Допустим, лидер вырос далеко и занимался всю жизнь не тем. Но специалисты, эксперты, знатоки! Где профессиональное понимание национальных интересов, за которые надо сражаться очень вежливо и очень твердо, без эскапад проникновения в западную душу и без неистребимого символизма?

Мы заложники своего прошлого, своей истории, своей памяти, своей литературы, своей цивилизации, и, по-видимому, в обозримом будущем не станем западными людьми. Осознав это, постараемся не утратить лучшее, что у нас есть искренность, простоту, широту взгляда, откровенность, желание подняться над прозой жизни все, что часто уводит нас от плоской рациональности. Но вступая в жизненно важный контакт с Западом, давайте будем разговаривать с Западом так, как Александр I с Наполеоном, как Горчаков с Бисмарком. На языке трезвого анализа, учета своих интересов и подлинного самоуважения. И пусть последним символом эпохи 1943-1995 годов останется в истории "двойной парад" этого пятидесятилетия. В конце концов, те, кому поставлен памятник на Поклонной горе, умирали за то, чтобы мы были мудрее.

Мерилом государственной мудрости всегда была и остается способность - особенно в кризисные моменты увидеть главное, отсечь второстепенное, определить неистребимую реальность и закрыть глаза на фантомы и миражи. И, напротив, синонимом плохой, неграмотной политики является принятие миражей за явь. В этом плане внешняя политика России представляет собой удивительное явление. Коренные вопросы то и дело третируются как преходящие, а видимость принимается за твердую реальность.

Впрочем, это не ново. Давняя византийская традиция стоит за нашей страной, воспринявшей у Византии не только ортодоксальное православие. У нас всегда уделялось повышенное внимание символике. Так нас учили мудрые светочи византийства. Два логофета всегда беседовали не о чем-нибудь, не о пустяках бренной материи, а о мирах, о звездах над головой, о судьбе исчезающего света, о вечности мироздания и совершенной небесной механике. А думали при том о гораздо более заземленных предметах. Прежде всего - о том, кого император в божественном проявлении монаршей воли сделает своим главным помощником, главой Совета, кому поручит войска, казну, правление. Но внешний декор составляли символы. Этот символизм вошел нам в плоть и кровь.

Обратимся непосредственно к окружающему миру. Вывески различных международных организаций могут выглядеть равнозначно солидно, но суть-то не везде одинакова.

Скажем, Североатлантический союз - это реальность, и еще какая. Это блок наиболее могущественных мировых сил с развитой инфраструктурой, с ресурсами и волей навязать свое решение. Несомненная реальность Европейский Союз, будущий надгосударственный колосс XXI века. Никто не сомневается в реальности Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ), ныне именуемого Всемирной торговой организацией (ВТО). Ведь именно эта организация препятствует торговым войнам и способствует развитию товарообмена.

Но есть организации (точнее процедуры) - символы. Одной из главных "символических" организаций является пресловутая Г-7, форум семи наиболее развитых стран. Это, собственно, не организация, а своеобразны клуб с необязательными функциями участников. Страстное стремление стать членом этого клуба по-человечески можно понять. Так, совсем недавно в США прекрасная часть человечества была взволнована одной темой: жена вице-президента США возглавила столичный клуб избранных, в том числе супруг министров и послов ведущих держав мира. В него, естественно, все стремились попасть. Существовал сходный "клуб № 2" поменьше, без "первой леди", в него стремились попасть все остальные. Ни от первого клуба, ни от второго никакой практической пользы не было (как, впрочем, и вреда). Но головная "занятость", активная суета не ослабевали. Стало быть, символизм не только русская болезнь.

И все же расставим акценты. "Семерка" - это прежде всего символика. Два дня ежегодных контактов с ужинами и тостами и важными, но общими разговорами - это все же символика. Слишком страстное рвение попасть сюда (в ситуации, когда "старожилы" вежливо, но твердо придерживают нас за фалды) несколько неудобно, чтобы не сказать унизительно. Ведь, как и в любой клуб, нужно добиваться, чтобы тебя стремились пригласить, и не только на прощальный коктейль. К тому же дипломатия знает другие, более достойные для нас формы общения.

И здесь мы подходим к главному. В этом мире считаются с силой (разумеется, не только военной), удел бессильного наблюдательная галерка. В свое время президент Горбачев слишком легко и быстро обменял реальность СССР на химеру "ново-огаревского процесса" и т.п. Давайте же учиться отличать первое от второго. Возвращаясь к международным символам: вопрос не в том, куда нас пустили или не пустили, это упражнение придворное, а в том, чтобы не тратить и без того скудеющий престиж на миражи, на поверхность, на быстро испаряющиеся словопрения. Ответственный государственный деятель должен понимать, что имеет значение реальный вес его страны. Если (и когда) Россия будет сильна, организована, обретет национальную целостность (не только территориальную) и цель, подлинную единую национально-государственную стратегию и направит энергию своих граждан в верное русло, тогда любая "семерка" ощутит необходимость принять нового члена клуба и пригласит его сразу на все обеды и ужины. Мы, безусловно, станем членами любого клуба, когда станем подлинно развитой страной, когда курс рубля будет реально влиять на доллар, марку и йену.

Повторяем; быть или не быть приглашенными это упражнение придворное. Каждодневный государственный труд и осмысленная национальная стратегия - вот что нам нужно, а не хлопушки Галифакса или любого другого места встреч приятных "больших людей". К общению с ними нужно стремиться, но не посредством самонавязывания, а приведя в порядок самую крупную и потенциально мощную страну Земли.

Одним из наиболее впечатляющих аргументов примитивно прозападных сил, возобладавших на русской политической арене было утверждение, что платой Запада за обретенную на "восточном фронте" безопасность будет щедрый поток помощи и инвестиций. Если Россия устремляется к развитию по западному пути, то Запад не сможет не оказать помощи на начальном этапе перехода к новой социальной системе. Иллюзорность этого сейчас особенно очевидна на фоне подлинной межсистемной помощи, оказываемой Западной Германией пяти восточным землям. А ведь ГДР была самой развитой частью социалистического лагеря, уровень жизни в ней был вдвое выше, чем в СССР.

Запад не провел операции по трансформации российской экономики, подобной плану Маршалла (что, собственно, было бы не столь уж большой суммой, ныне его объем составлял бы примерно 150 млрд. долл. США). России "не повезло" в том, что именно в 1991 году на Западе начался экономический спад, и деньги понадобились на расширенные социальные программы, на помощь 18 млн. безработных Запада. Дело осложнила "холодность" японской стороны - ведущего кредитора и донора современного мира, раздраженного тупиком в вопросе о "северных территориях". Совокупность обстоятельств достаточно быстро показала, что ожидания массированной помощи напрасны, о них нужно было говорить до роспуска ОВД, СЭВ, СССР. а не после; до вывода войск из Германии и Восточной Европы, а не потом; до подписания договора о сокращении обычных вооружений, а не месяцы спустя,

Второй иллюзией начала 90-х годов была уверенность в том, что большие долги - это не бремя, а благо. Банальная истина: "Если вы должны доллар, то зависите вы, если вы должны миллион, то зависят от вас", возобладала с неожиданной легкостью. Казалось, что если стомиллиардные долги не пугают Бразилию и Мексику, то они не могут быть серьезной проблемой для гораздо более богатой России. Сказалась и почти детская вера в то, что нефть и газ, выйдя из рамок сэвовских цен, покинув бездолларовые рынки СНГ, принесут несметное богатство наконец-то побеспокоившейся о себе Росси Смесь эгоизма, невежества и глупости привели к тому; что быстро полученные 120 млрд. долларов кредитов (у СССР была прекрасная репутация скрупулезного отношения к долгам) были истрачены самым нерациональным образом.

В общем и целом Запад не нарушил обещаний, которых он практически и не давал. Запад не виноват в идеализме и легковерии непохожего на него мира. Возможно, он виноват лишь в том, что воспринял Россию как зрелого партнера, не забывающего о собственных интересах. Но и Запад должен будет платить по своему счету; слишком сильно сторонники демократизации и свободно-рыночных отношений в России полагались на поток инвестиций, экономическую помощь. Бросок в рыночную стихию и вызванные трудности теперь так или иначе будут восприниматься в России как связанные с Западом.

Помимо этого Запад, не придя на помощь, так и не получил серьезных рычагов воздействия на процесс реформ в России. Запад не постарался вовлечь Россию в мировое разделение труда. Напротив, он оттеснил российских производителей там, где это оказалось нетрудно, где политический климат изменил экономические процессы не в пользу России. Прежде всего это касается производства и экспорта оружия в Восточную Европу. За три года эта статья экспорта сократилась с 13 млрд. долл. до 2 млрд. в год. В эти же сроки восточно-европейские страны переориентировались экономически с Востока на Запад. Фактически Россия лишилась единственного рынка, поддерживавшего технологический тонус отечественной экономики, если и не на самом высоком (западном) уровне, то все же выше уровня основных развивающихся стран.

Психологически вредную роль для престижа Запада среди россиян сыграли периодически выдвигавшиеся в прозападных международных организациях идеи о помощи, о массированном кредитовании России. Подхваченные средствами массовой информации цифры вроде пресловутых 26 млрд. долл. вызывали у далекой от понимания финансовых вопросов общественности большие надежды, которые, по мере развития контактов с Западом не оправдались и породили в конечном счете ощущение некоего обмана, которым постоянно пользуется Запад в своих контактах с Россией. С течением времени становилось ясным, что даже скромные фонды, выделенные России, почти целиком используются для оплаты экспертизы западных специалистов, часть из которых даже не выезжала в Россию.

Наиболее одиозными фигурами среди западных экономистов, которым удалось пробиться на самый высокий политический уровень в России, в глазах общественности стали экономические советники российского президента Дж.Сакс и А.Ослунд. Они, как и большинство анонимных экспертов Международного валютного фонда, оказались не знакомы со спецификой российской экономики и переоценили возможности социал-дарвинизма и саморегулируемого рынка. (Справедливости ради надо сказать, что такие столпы свободного капитализма, как глава "чикагской школы" М.Фридмен, довольно быстро признали неприменимость исповедуемых ими принципов для России, о чем гласно оповестили экономическое сообщество). Однако, как известно, эпигоны всегда более ретивы и ортодоксальны, чем учителя, примитивность их разрушительных советов полностью соответствовала наивной доверчивости адептов идеи "рынок все поставит на свои места" в России. В целом западная экономическая мысль оказалась в России в тупике.

Итак, Россия оказалась неудовлетворенной своим экономическим взаимодействием с Западом по следующим причинам:

- не было программы масштабной помощи (хотя бы отдаленно напоминающей поток в системе ФРГ - ГДР), которая могла бы улучшить инфраструктуру России и облегчить переход от планового хозяйства к саморегулируемому;

- нецеленаправленно предоставлялись кредиты. оказавшиеся в результате неэффективными (как в плане стимуляции производства, так и в плане смягчения социальных издержек);

- Россия не была допущена в основные экономические организации Запада (что, может быть, имело только символическое значение, но в условиях меткого кризиса российской экономики приобрело характер злонамеренного манкирования):

- жесткая конкуренция вплоть до силового выталкивания велась в тех областях, где российская промышленность обладала конкурентоспособностью (прежде всего, военный экспорт);

- отсутствовал интерес к инвестированию в России;

- примитивным был характер макроэкспертизы МВФ к "экспертов-варягов", игнорировавших цивилизационные особенности России и весь пласт сопутствующих социальных проблем;

- не было хотя бы демонстративных - единичных проектов (типа совместного производства "народного автомобиля"), что лишило новый российский капитализм столь нужного прикрытия от обвинения в сугубой непроизводительности;

-постепенно свертывалась (не развернувшаяся как следует) помощь всех видов, в том числе и гуманитарная;

- использовались фонды технической помощи на содержание западных советников;

- частью стимулированного Западом перехода к рынку стал крах российской науки.

В результате полуреформы зашли в тупик, а Запад в представлении части общества стал соучастником деградации второй по масштабам экономики мира. Падение жизненного уровня начало связываться в массовом сознании с эгоизмом Запада. Народ России получил такой первоначальный "иммунитет" к капитализму Сакса-Ослунда, что возникли серьезные сомнения по поводу возможности в принципе реформировать огромную, пришедшую в состояние хаоса экономику страны.

Все вышесказанное не означает выставления некоего "счета" Западу. О последствиях непродуманного курса прежде всего обязаны были заботиться российские отцы" реформ во главе с Гайдаром. Не следует обвинять Запад в предумышленном разорении "одной шестой". Но уже сама неадекватность реакции Запада на российские проблемы, его фактическое безразличие связывается в умах многих россиян с целенаправленным подрывом экономической жизни многолетнего военно-политического соперника. Это негативно сказывается на отношениях России и Запада в целом, что, несомненно, препятствует развитию отношений России и Запада и может досадным образом помешать возвращению России на мировой рынок, где она занимала достойное место до 1914 года.

Совсем недавно в России получила распространение здравая мысль, что западный мир более прагматичен. чем представлялось ранее, и начало расти число сторонников идеи, что Россия сама обладает огромным богатством и что полагаться нужно в основном на собственные ресурсы. В унисон прозвучало сделанное на неапольской встрече "семерки" заявление, что на сей раз Россия ничего просить не будет. Впервые за три последних года в России возобладало мнение о том, что положение должника (а этот путь проходили и США, и новые индустриальные страны) незавидно, что помощь может служить только своеобразным допингом, что социальные проблемы не менее важны, чем экономические.

В России также впервые появилось понимание тогой что она не столь уж важна и привлекательна для Запада. Общее стремление к созданию ресурсосберегающих технологических процессов лишало прежней значимости российское энергетическое сырье. Апогей запоздалого прозрения - появление точки зрения, что мы - одна из развивающихся стран, что нам рано строить даже автозаводы, потому что вначале нужно создать сеть подрядчиков, а не покупать запчасти на Западе, и что никто не заставлял нас набирать 130 млрд. долл. США кредитов - ведь долги нужно отдавать, а Россия этого сделать сейчас не в состоянии. И если Запад согласился отсрочить выплату 17 млрд. долл. США долгов и процентов, то такое благоприятствование может продолжаться 510 лет но никак не больше. Отсутствие в российских правительственных структурах управления экономикой специалистов, знающих Запад, поражает. Однако критика, как правило, не воспринимается нынешним руководством страны.

Представляется, что едва успев избавиться от старых догм, страна быстро обрела новые. К их числу относится навеянный Западом миф о том, что частная собственность всегда и во всем является символом прогресса. Между тем даже история самой России в двадцатом веке позволяет усомниться в этой западной аксиоме. Так несправедливость распределения частной собственности стала одной из причин Октябрьской революции со всеми ее последствиями. Стремительное введение частной собственности в стране с таким приоритетом социального равенства чревато катастрофами, на этот счет у Запада не должно быть иллюзий. В России еще следует доказать, что можно быть и богатым, и моральным. Традиции и коллективистский менталитет меняются медленно, а на насилие отвечают насилием. Это не означает, что Россия решительно ушла со столбовой дороги частного владения, но это означает, что в России частная собственность должна еще доказать людям свою способность служить общественному благу и быть источником производительности.

Также предстоит доказать, что приватизация всей страны в течение нескольких лет (если не месяцев) возможна, что она не влечет за собой глубокого социального расслоения, неодолимого стремления "восстановить общественную справедливость" со стороны тех. кто оказался пасынками ваучерной, блатной приватизации. При этом силы социального реванша не спят на дне исторического бытия, напротив, они практически доминируют в парламенте н. при наличии талантливых организаторов, быстро завоюют улицу. Растет в России и значимость тех политических сил, которые, признавая "энергетическую" ценность частной собственности, стоят за многоукладность, что очень отличается от чубайсовской повальной приватизации. Можно, конечно, подсчитать быстро растущий процент приватизированной собственности, но в данном случае цифры не позволят судить о внутренних процессах, о производстве рантье, о психологии масс, об исчезновении ценности труда, о резко ухудшившемся качестве жизни, о росте социального недовольства.

Второй основополагающий миф - об абсолютном идеологизировании рынка. Но рынок, столетиями складывавшийся, хорош для того, у кого есть товары, которые можно предложить или у кого есть средства на что купить. Рынок на Западе при всех его издержках принес впечатляющие плоды В России перевод за короткие два года едва ли не всех общественно-экономических сфер деятельности на рыночные рельсы дал амбивалентные результаты. Начнем с того, что в России накануне 1991 года никто собственно не знал, что такое рынок. Его можно было изучать по западноевропейским или американским книгам, но живое соприкосновение с конкурентностью, с законами товарного предпочтения у российского населения не было никакого. Мы только видели, что даже небольшие страны, такие как Португалия или Греция, вошли в мир тотальных рыночных отношений с большим трудом, немалыми потерями, с ростом, кстати говоря, левых сил.

Следует прямо сказать, что советы западных специалистов были обескураживающими. Их слепой оптимизм, их вера в "книгу", в то, что "иначе быть не может" побила даже стальную советскую убежденность прежних лет. Вероятно, их можно понять: никогда еще кабинетным университетским профессорам не доводилось проводить эксперименты в столь грандиозных масштабах. Только вот экспериментирование происходило, во-первых, без предварительной подготовки, во-вторых, без серьезного изучения и осмысления специфики объекта экспериментирования, в-третьих, без учета цены эксперимента для народа.

Общий итог этих очень важных лет не утешителен. Думая о лидере, о Западе, мы все еще мечтаем о грядущих экономических отношениях с США, с Германией, с Японией. Но эти мечты все более отрываются от реальности. Откровенно говоря, мы мало что можем предложить на их рынок, а предлагать примитивную продукцию лучше нас умеют новые индустриальные страны и лидеры бывшего "третьего мира". Между тем рядом с нами находится обширная восточно-европейская зона, которая в рамках почившего СЭВ с 1949 года строила гигантские промышленные мощности именно для нас, для огромного рынка СССР. Мы, обращаясь только на Запад, губим эту специализированную промышленность.

Они, восточноевропейские страны, в посткоммунистическом угаре бегут от нас, опасаясь реванша, под крыло Запада. Но западные фирмы без большой охоты вкладывают туда деньги: больше всего в ГДР, существенно меньше в Чехию, относительно много в Венгрию, раньше всех вставшую на путь экономического сближения с Западом, что не избавило ее от проблем, если судить хотя бы по итогам последних выборов, приведших к власти экскоммунистов.

Если Запад ныне не желает, боится (из-за отсутствия стабильности) инвестировать в стареющую российскую промышленность, то ради собственного же интереса он должен содействовать или по крайней мере не препятствовать восстановлению старых сэвовских связей. Это поднимет Восточную Европу, это замедлит падение постсоветских республик, что укрепит восточные границы Запада. Восстановление на новой основе интеграционных связей СЭВ - СНГ - Россия видится реальной, а не надуманной схемой восточноевропейского "макроремонта". До сих пор Запад с подозрением смотрел на эту схему, видя в ней едва ли не "восстановление восточной империи". Но мир необратимо изменился в военной и политической сфере: Запад уже присутствует в Восточной Европе, НАТО расширяет зону сотрудничества. Главная проблема для восточноевропейских стран перемещается от военно-политической "неприкаянности" к экономическому восстановлению. Содействие такому восстановлению было бы реальной помощью Запада России.

И последнее: способ прежнего инвестирования в Россию должен быть изменен. Оно должно производиться только под конкретные программы, только с перспективой вывода крупных предприятий на рынки третьих стран. Попытка поощрить в России экономику колониального типа встретит опасную для Запада реакцию населения, воспитанного в нерыночной социальной системе.

До сих пор Запад, мягко говоря, не продемонстрировал заинтересованности в возникновении экономически сильной России. Было бы, конечно, наивно и не обосновано винить исключительно Запад в экономических и прочих бедах, случившихся с Россией. Но верно то, что он и не понял глубины совершенного страной поворота. Опыт должен подсказать Западу, что страна, способная на величайшее напряжение и жертвы, не будет его сырьевым придатком. Она предпочтет любую форму самоотвержения, найдет связи с экономически отставшим миром, выберет изоляцию, но никогда не согласится с судьбой второсортного экономического партнера. В интересах Запада иметь спокойную, экономически стабильную и умиротворенную Россию, восхищающуюся действительными, а не мнимыми достижениями западной цивилизации, открытую для общения и культурного взаимообогащения. Не в его интересах будить подспудную ксенофобию и поворачивать стоицизм российского народа против сытого меньшинства человечества.

Ситуация в области безопасности крайне противоречива и парадоксальна. С одной стороны, впервые за несколько десятилетий у России нет даже гипотетического потенциального противника. Отпала жестокая, губительная для экономики задача 60 - 80-х годов иметь вооружения и вооруженные силы, примерно равные совокупной мощи практически всех вооруженных соседей. Теперь Россия впервые официально сотрудничает с крупнейшим военным блоком современного мира НАТО. Стратегические ракеты Запада опять же официально перенацелены с российских объектов. На повестке дня совместные учения, штабные игры, обмен информацией, сотрудничество в глобальных масштабах. У экономики страны нет нужды надрываться, чтобы держаться совокупного военного уровня богатейших стран Запада. В этом состоит положительная черта сложившейся ситуации.

Но есть и другая, тревожная сторона. Если НАТО, защитив Европу, выполнила свою миссию, то почему она продолжает существовать, не следует примеру ОВД? Да, США сократили свой военный бюджет, но оставили его на респектабельном уровне 260 млрд. долл. в год. Российские физики и военные ядерщики, а не их коллеги из Лос-Аламоса ищут работу по всему миру. Одного взгляда на карту достаточно, чтобы понять: элитарные приграничные округа утеряны вместе со всей инфраструктурой и техникой. То, что было глубинным тылом, стало внешней границей новой страны отсюда проблемы обустройства этой границы. Экономическая база России - это около 60% потенциала прежнего СССР, а значит - нагрузка на Россию, воспринявшую примерно 80% мощи прежней державы. возросла.

В августе 1994 года возвратились на российскую территорию последние части западной группы войск. В то же время впервые со времен Петра Великого сложилась ситуация, когда на Западе у нас не стало военных союзников. Даже в глухие времена сталинского изоляционизма наша страна сотрудничала (тайно) с Германией до 1933 года, с Италией до 1936 года, с Францией и Чехословакией в период 1935 - 1938 гг.. снова с Германией вплоть до второй мировой войны, а затем мы во второй раз в этом веке стали полноценными военными союзниками Запада. Впоследствии Варшавский договор был инструментом влияния СССР на европейском континенте. После распада Союза все это ушло, страна вернулась к границам допетровской эпохи, и столь же подозрительны как тогда стали ее польско-литовские соседи.

Разумеется, есть одно существенное отличие. Чрезвычайными национальными усилиями созданы стратегические силы сдерживания, охраняющие любую границу, указанную Россией в качестве последнего рубежа национальной обороны. Этот фактор чрезвычайно важный сам по себе, нельзя и переоценивать: никто в мире не верит в сознательное использование этой "запредельной" (и в плане последствий - самоубийственной силы, выражаемой в мегатоннаже и числе ракетоносителей). В противном случае такие государства, как Эстония не выставляли бы нам территориальный счет, а Латвия признала бы все русскоязычное население своими гражданами. Несомненно, первый же намек на использование ядерного фактора вызвал бы быстрое выяснение отношений с Западом и его неизбежное отчуждение, что сразу же поставило бы Россию перед выбором между полной изоляцией и обращением к глубинам Евразии, ибо на юго-западных границах неизбежно бы возник, в той или иной форме, новый "санитарный кордон", так или иначе связанный с НАТО. После распада Советского Союза, давшего России новые границы, ее геостратегическое положение значительно осложнилось. Главный позитивный фактор - прекращение противостояния с Западом, но на другой чаше весов прибавились новые проблемы. Восточноевропейские страны из союзников превратились в подозрительно (если не неприязненно) относящихся к России субъектов европейской политики, которые не только не стремились быть связующим звеном между Россией и Западом, а скорее оказались готовы играть роль очередного "санитарного кордона" в отношении России. Такая позиция в наибольшей степени свойственна странам-членам так называемой Вышеградской группы (Чехия, Словакия. Польша, Венгрия).

Бывшие республики Союза, ныне суверенные государства. не испытывают ни малейшей благодарности к правительству, стране, обеспечившей обретенный ими суверенитет. Соседство с ними не укрепляет безопасности России, исходя по меньшей мере из трех обстоятельств:

- отсутствие исторически легитимных, географически выверенных границ; нынешние были проведены Сталиным, в основном, с целью укрепления местных промосковских элит в столицах тогдашних союзных республик; превратившись в государственные внезапно, эти границы (точнее - процесс их формирования) таят в себе потенциал для споров и взаимного отчуждения; само обустройство этих границ, воспринимаемое местным населением как неестественное, полно трудноразрешимых противоречий;

- отсутствие двуязычия во всех четырнадцати странах бывших республиках Союза: если на Западе таким двуязычием пользуются, скажем, составляющие 5% от общего населения Финляндии шведы, то в соседней Эстонии статуса государственного не имеет язык около 40% населения; во-истину трудно представить себе. что от права на свой язык откажется более половины населения Казахстана или двенадцать миллионов граждан Украины; любой взрыв на языково-культурной основе вызовет апелляцию к России, что, понятно, не улучшит ее отношений с новыми соседями на западе и юге;

- нестабильность во всех четырнадцати новых государствах; своей независимости эти страны добились основываясь на двух силах: националистах (давших идейную основу движению за отделение от Союза) и коммунистах, обеспечивших организационную основу. Объединение идеи и организации эффективно сработало повсеместно, но на следующий же день по достижении независимости перед государствами-соседями встали задачи позитивного строительства, для чего блок националисты-экскоммунисты никак не был приспособлен.

Отсюда острая внутриполитическая борьба во всех государствах от Таджикистана до Литвы.

Не лучше положение и на огромных дальневосточных рубежах России. Видя ее ослабление, не утратили надежды на удовлетворение своих территориальных претензий наши восточные соседи. Китай, проводя в целом конструктивный курс по отношению к новой России, имеете с тем увеличивает свой военный бюджет, развивает современные вооруженные силы и его коммунистический режим никак не симпатизирует нынешним властям в Москве. Япония блокирует стремление России войти в некоторые международные организации и, будучи самым трупным мировым финансовым донором, ограничивает доступ России к мировым валютным ресурсам.

Итак, если прежняя угроза безопасности России заключалась в эскалации противоборства с Западом в развивающихся странах (лобовое столкновение со второй половины 50-х годов было немыслимо), то нынешняя таится в зыбких (либо не санкционированных взаимно) границах, в потенциальной нестабильности сопредельных государств, в попытках возрождения на западных границах "санитарного кордона", загоняющего Россию в леса и степи самой безлюдной части Евразии.

За устранение ядерного противостояния Россия заплатила немалую цену. Между тем на Западе зреет и укрепляется точка зрения, что цена еще недостаточно высока. Это мнение проецируется на отношения Москвы с Киевом. Самая большая потенциальная угроза России - это выход Запада на позиции безоговорочной поддержки Украины (как меньшего из двух великих восточнославянских государств) с целью окончательно связать инициативу России внутриславянским расколом, противостоянием с наиболее этнически и цивилизационно близким соседом. Нельзя исключать, что эта линия "сломать России хребет еще раз" возобладает, ибо сохраняются и крепнут все раздражители Запада то. что признанные ООН суверенные страны Россия называет ближним зарубежьем, то. что она пытается реализовать своего рода "доктрину Монро" для пространства СНГ. стремясь быть посредником во внутренних конфликтах соседних стран, то. что Россия остается великой державой и пытается вести себя как таковая даже в столь кризисной для себя обстановке и др. Главная угроза России: потеря, заключенного в 1991 году, мира с Западом на фоне растущих противоречий с огромным непосредственным окружением.

Долгие годы Россия имела значительное превосходство над западноевропейскими странами в обычных вооружениях - 60 тысяч танков (плюс 4,4 тыс. танков ежегодно) придавали весомый "аргумент" наземным силам. Ныне оно исчезло в качестве платы за нормализацию отношений с Западом, Россия в соответствии с договором ОВСЕ ограничила себя 6400 танками. Сейчас идет падение производства в отраслях, создававших обычные вооружения. Накопленных запасов еще, возможно, хватит на 310 лет, пока не станет ясным, что России нужно заново создавать вооруженные силы. Новая армия будет иначе укомплектована и оснащена. В ней, несомненно, будет более развит мобильный компонент, необходимый для "гашения" региональных конфликтов. Но на одном из наиболее опасных для России направлений - Дальнем Востоке - проблемы не могут быть решены просто мобильными средствами. Самые важные свои проблемы Россия в принципе не может решить военными средствами, однако без них страна рискует попасть в ситуацию, где главные решения будут приниматься не ею.

Ныне Россия все еще имеет величайшую в мире армию - 2,9 млн. человек. Экономика страны с огромным трудом несет бремя ее содержания. Ее сокращение было бы рациональным и в свете планов США довести свою армию до 1,4 млн. чел. Пока же 10% ВНП страны уходят на военные нужды, причем из общего бюджета в 183 трлн. рублей военные в 1995 году просили 87 трлн.

Постоянный спор внутри России о перспективах армии не имеет концептуальной основы. Забыта доктрина брежневского периода о стратегическом балансе, доктрина горбачевского периода о разумной достаточности. Подготовка современной военной доктрины представляется как детальная формулировка российских интересов. Думается, что это - ошибочное представление. Но ни одно из государств мира не представило своей доктрины в виде обозначения реальных национальных целей и интересов. Заявляется только о наличии таковых, но сами стратегические принципы сегодня везде в мире как правило определяются разумной достаточностью и техническим обновлением вооружений.

Обеспечение мира все больше перекладывается на международные организации, в большинстве из которых Россия не имеет равного партнерства. Кроме того, страна с опытом России в двадцатом веке не может доверить свою безопасность каким-либо международным организациям - ООН, НАТО, ОБСЕ. Это историко-психологическая реальность для населения России. Но и чисто организационно никто в мире не смог бы да и не желает, гарантировать российский статус-кво даже в его нынешнем виде. Сделать это под силу только самой России на основе реалистичного учета своих нынешних возможностей и мировых (прежде всего европейских и дальневосточных) реальностей.

Чрезвычайно настораживает следующее: снижение Россией уровня своего военного потенциала имеет скорее стихийный, неуправляемый (или только отчасти управляемый) характер. Оно не является результатом прямого Давления Запада, но, истины ради, следует сказать, что Москва надеялась на плодотворную дружественность Запада в период принятия основных решений по слому большой военной машины прежнего СССР. Может быть Россия и выиграла в плане международного доверия, но лишь будущая готовность (или неготовность) Запада к сотрудничеству покажет, справедливо ли воспринял жертву России.

До сих пор военное сотрудничество с Западом для России было весьма накладным. Поддержав Запад в Персидском заливе, она лишилась многомиллиардных контрактов, заключенных с Ираком. Присоединившись к Западу в изоляции Ливии, Россия потеряла важнейшего оптового покупателя своего оружия. Она теряет миллиарды рублей из-за участия в организованной Западом блокаде Сербии. Склонен ли Запад возместить России хотя бы часть этих потерь? За свои действия против Ирака в 1991 году США получили от союзников финансовую компенсацию, но Россия повсюду терпит одни убытки.

Нынешняя военная политика российского правительства хромает на обе ноги. Да это, собственно, и не политика, а сумма спонтанных реакций на возникающие проблемы. Если говорить о прежней системе договоров с США, то их смысл утерян. Сегодня этот набор старых документов едва ли может быть фундаментом для строительства новых отношений. Очевидно, что у властей нет осмысленной политики в области международной безопасности, конверсии, сокращения вооружений: внутри российского руководства нет единства по вопросу о том. до какой степени сокращать вооруженные силы и вооружения. по проблемам возможности большой войны, применения ядерного оружия и др. Складывается впечатление, что подходы российского руководства разрабатываются во многом под влиянием Запада. Наконец, региональные конфликты в СНГ убедительно показали, сколь неожиданной и малоразрешимой является эта проблема для российского руководства.

В сложившейся ситуации в этой сфере у России две главные проблемы. Проблема № 1 - может ли Россия выработать единую военную политику. Проблема № 2 может ли она "продать" эту политику Западу. Нет сомнения. что на Западе прежде всего обеспокоены отсутствием гражданского контроля над армией в России, испытывают серьезные опасения по поводу хранения и контроля над ядерным оружием в обществе, испытывающем глубокие потрясения. Худшей новостью для Запада был бы захват ядерного оружия одной из конфликтующих на территории СНГ группировок. Во избежание этого Запад готов ослабить требования легитимации в отношении некоторых шагов Москвы по урегулированию ситуации на постсоветском пространстве. Это шанс, возможность ослабить жесткое неприятие новой роли России - гаранта стабильности на постсоветском пространстве со стороны Запада. Именно в этом плане следует оценить молчание Запада в ответ на российское заявление о готовности платить за содержание 25 - 30 баз в пределах СНГ.

История ныне ставит вопрос, сумеет ли Россия достаточно быстро преодолеть свой системный кризис и выработать убедительную для российского населения и одновременно приемлемую для остального мира (в первую очередь. Запада) систему геополитических координат. В конечном счете военно-политическое влияние России будет определяться не количеством танков, а тем, станет ли Россия геополитическим "хартлендом" Евразии или, потерпев экономический крах, превратится в евразийский "медвежий угол".

Обладает ли Россия потенциалом и структурами, Достаточными для нейтрализации указанных угроз?

Здесь есть три подхода. Первый - фактически предполагает все пустить на самотек; проявлять активность только тогда, когда созреет очередной кризис; плыть по прихоти исторических волн, надеясь на пресловутое русское "авось". Это - сценарий слабой государственной власти, сконцентрированной на вялом самосохранении, лишенной стратегического видения. Это идеология временщиков, прагматическое движение от события к событию без предупредительных мер, энергичного предотвращения очередной катастрофы. Это - раздробление власти на военную и гражданскую, на центральную и местную, это передача особых полномочий на места, где периодически возникают то дудаевы, то ноздратенки. Собственно, мы уже плывем этим курсом, и единственный "твердый берег" - это поощрительное внимание Запада, завороженного покорностью прежнего мирового строптивца. Так можно плыть до тех пор, пока не проржавеет последняя подводная лодка и не удовлетворит своих максимальных территориальных претензий эстонский парламент, то дипломатия слабости, одним из проявлений которой стал обмен лучших российских истребителей на кокосовое масло Малайзии. Кивая на общую неразбериху, сторонники этого курса бегут от неумолимой задачи увидеть реальность во всей ее неприглядности с соответствующими выводами.

В случае полной реализации первого сценария ради цивилизующей близости с Западом Россия отказывается, от пути, начатого Иваном Калитой. Она замыкается я пределах Российской Федерации "допетровского варианта" открывает свои границы перед западными капиталами, обращает свои экспортные (н основном сырьевые) ресурсы на западные рынки. Она сокращает армию до полутора миллионов человек и ниже, если госсредства позволят ввести общеконтрактную основу наемного набора), фаталистически наблюдает за старением своих ВВС и ВМС, резко сокращает стратегические силы, уходит с рынков вооружения, отказывается от военного влияния как в дальнем, так и ближнем зарубежье. Компенсации две, малая и большая. Первая - расчет на мирный дивиденд освобождаемой от военного заказа промышленности. Вторая - надежда на приобщение к западному экономико-культурному полю, позволяющее модернизировать страну на мирных рельсах, в условиях благожелательности Запада мирового банкира, технолога и университета. Отказывающаяся от сколько-нибудь активной внешней политики Россия крепит внутренние силы на информационно-организаторской основе либерального капитализма, частично делающего Россию очередным «Дальним Западом» евро-атлантической индустриально-идейной экспансии. Расчет будет сделан на японский вариант исхода к середине XXI века - "если мы их не можем побить, присоединимся к ним".

Второй вариант действий предполагает впадание всей страны в психологическое состояние "второго Сталинграда", создание той атмосферы, когда ни одна жертва не кажется чрезмерной, когда каждый человек в стране является мобилизованным, а разница между "тылом и фронтом" растворяется. России не привыкать к очередной тотальной мобилизации, она делала это в текущем веке неоднократно. Необходимые условия налицо: развал страны, резкое падение жизненного уровня и деморализация населения. Если даже на карту ставится дружба Запада, то это не столь существенно. Да и в чем проявляется эта дружба? Для глубинного населения, никогда (по сию пору) не имевшего контактов с Западом (кроме как в действующей армии), дружба с ним исторически сводится к отголоскам продовольственной помощи комиссии Гувера (АРА), ленд-лиза, гуманитарных посылок начала 90-х годов. Теперь этому населению объяснено, что семидесятилетнее негативное отношение к Западу было исторической ошибкой. Доверчивость россиян общепризнана, но даже они не в силах забыть об интервенции, откладывавшемся открытии "второго фронта", ядерной гонке послевоенных лет, нынешних двусмысленностях и обманутых ожиданиях. Короче говоря, Запад не может рассчитывать на органическое доверие россиян они имеют свой счет, свой труднопреодолимый запас недоверия к Западу, который оборачивался к России то пулеметами кайзера, то танками Гитлера, то ядерным оружием, созданным за спиной союзной борьбы. Путь возвращения к изоляции на антизападной основе не исключен, и структуры для нейтрализации новых угроз (от которых. вообще говоря, советский народ почти отвык) ясны, Это старые символы военного лагеря единоначалие, тотальная мобилизация, дисциплина. Патриотический потенциал России бездонен, стоицизм родовая черта ее народа, и если Запад предпочтет силовое давление, насаждение дикого капитализма и отождествление себя с ним, то он может получить еще одну "Россию во мгле", уходящую в "третий мир" со своими ракетами и освеженной паранойей.

Второй сценарий в реальности может представлять собой тот или иной способ российской реконкисты, воссоединения со славянами на западе. Кавказом и мусульманами на юге. Методы мирные, возврат может произойти путем использования того краха, в который уже вступили или вступают российские партнеры но многовековому историческому пути. Степень "рыхлости" нового объединения может быть очень велика, но в геополитическом смысле новая евразийская конфедерация будет ориентирована на российский центр, а не экзотические вышеградско-балтийско-туранские альтернативы. Военная мощь нового объединения будет значительна, даже если экономические вериги обанкротившихся соседей парализуют Россию еще более, чем прежде. Оно сохранит остов прежнего военно-промышленного комплекса и будет стремиться не к получению влияния в отдаленных регионах мира, а неизбежно представит собой фактор тяготения для части Балкан и на южном европейском предполье.

В случае недальновидного и упрямого ожесточения Запада второй вариант будет покоиться на возможности социального реванша ортодоксальных коммунистов (неважно, со старыми партбилетами в карманах или без таковых), которые постараются в следовании классовым принципам сместить фокус российской политики с Запада на огромный развивающийся мир, решающий сходные с российскими проблемы. Восстановление СССР в той или иной форме будет не последним шагом на пути этого военно-политического развития. Новый Союз (Славянско-Евразийский) постарается найти общий язык с двумя главными силами незападного мира - Китаем и Индией. У России в этом случае может не быть преднамеренной антизападной установки, но логикой своей программы она будет стремиться к государственному регулированию и социально ориентированной идеологии, что закроет ей дорогу в ОЭСР и другие каналы приобщения к Западу. Новые коммунисты со старыми инстинктами постараются осуществить имитацию китайского опыта сочетания политической централизации и относительной экономической свободы (особенно, если Китай после Дэн Сяопина сохранит целостность и завидные экономические показатели). в случае реализации этого варианта Россия не будет повторять сознательно опыта конфронтации с Западом, но она очертит пределы приемлемого в западном опыте и того, что создает в стране "культурный шок". Вооруженные силы будут в привилегированном положении как одна из основ базирующегося на наднациональной почве режима.

Нам видится необходимым и исключительно важным как для России, так и для Запада создание условий для реализации третьего пути, который должен сочетать как интересы Запада (безопасность), так и интересы россии (модернизация экономики и общества). Для того, чтобы уверенно пойти по этому пути необходимы следующие предпосылки.

1. Выяснение вопроса, окончательны ли нынешние границы России и СНГ (или его эквивалента). Недостаточная определенность с этим вопросом делает форму российской государственности проблематичной. Строго говоря, одна тенденция уже видится необратимой: сторонники "усеченной" России в Москве уступают место тем, кто видит Россию если не "расширенной", то являющейся гарантом безопасности значительной части постсоветского пространства {повторим, министр обороны говорит о содержании Россией 2530 баз в "ближнем зарубежье"). Если эта тенденция получит эффективное развитие, то логично предположить (в свете отсутствия иных экономических альтернатив) восстановление той или иной формы "расширенной" России - "усеченного" Союза. Чем тоньше и деликатнее будет совершен этот переход, тем быстрее сможет Россия начать создание механизмов противодействия региональным угрозам.

2. Как показал опыт 1991-1995 годов, Россия не может нормально существовать и обеспечивать единение общества без понимания своих национальных целей. Эта черта {поиск "смысла жизни", прояснение идейных оснований социальной жизни) абсолютно чужда западному образу мышления, но для российского общества переход от "целенаправленного", ценностно-рационального существования к свободному плаванию в житейском море, преследованию исключительно частных целей дается с величайшим трудом. Задачей высшего руководства страны является, в конечном счете, не поток "указов", а предъявление самой общей перспективы государственной деятельности, целей общественной трансформации, обозначение задач национального творчества, образа того будущего общества, которым должна стать Россия. В дальнейшем, с построением гражданского общества, с возможным укоренением модернизированных цивилизационных основ потребность в "образах", в объединяющей цели, в целенаправленной деятельности отойдет на второй план и когда-нибудь вовсе исчезнет. Но в период "бури и натиска", революционного переворота в обществе, потрясения всех общественных ценностей, передача формирования "национального проекта" прессе есть проявление опасной беспомощности, способной лишь еще более расшатать и без того потерявшее ориентиры общество.

3. Наивным и обреченным видится современное партийное строительство в пределах двух российских столиц. Общество еще не усвоило понятий "консенсус" (следование общим планам) и "компромисс" (жертва части интересов ради согласия, (предпосылок существования, а не расстрела друг друга), а партийные вожди самым поверхностным образом делят спектр политических лозунгов и демагогических клише в надежде на простодушие и доверчивость избирателей. Эта доверчивость быстро вырождается в озлобление, а постоянно приводимый в пример Запад - в антитезу здравого смысла. Социально-политической предпосылкой решения Россией проблем своей безопасности является формирование более широких надпартийных движений. Такой пример дает практически весь мир, за исключением очень узкого ряда западных стран. Ориентация на немедленное введение западного парламентаризма сродни требованию быстрого всеобщего счастья; нам требуется довольно значительное время. Между тем признанные "демократиями" Япония, Мексика, Индия и др. имеют очень отличную от западной парламентскую систему, которую только и может имитировать наш слабый демократический организм. Сохранить парламентаризм в России необходимо. Без этого нельзя сохранить и других элементов открытого гражданского общества. Но при этом надо ясно представлять себе длительность и сложность движения к совершенному парламентаризму, особую трудность синхронизации этого процесса с модернизацией общества и укреплением безопасности государства.

4. Военная промышленность никоим образом не должна попадать под колеса приватизации - здесь производство всегда убыточно, а экспорт возможен лишь с государственной помощью. Оптимизация производства должна строиться постепенным образом и не за счет гибели наиболее квалифицированной рабочей силы - главной надежды России в эти сложные и жесткие времена.

Основываясь на этих предпосылках, мы должны обратиться к обеспечению национальной безопасности на базе широкой дипломатической инициативы (а не сведения ее к деятельности начиненных лишь идеологическим пафосом новичков, заговоривших от лица России на мировой арене). Не раз в своей истории Россия обращалась к Западу с позиций слабости, и не без успеха. Смысл был в том, чтобы видеть в Западе не монолит, а весьма рыхлую коалицию. Петр после Нарвы, Горчаков после Севастополя, Чичерин после Генуи усмотрели выход в выборе предпочтительного партнера.

Сейчас Россия не готова к такой политике строительства блоков с отдельными странами Запада прежде всего в связи с тем, что сам Запад переживает противоречивый процесс интеграции, с одной стороны, и возвышения Германии -с другой.

В данном случае нас интересует не столько степень реализуемости этих сценариев, и даже не столько их предпочтительность, сколько реакция Запада.

Естественно, для Запада наиболее приемлем первый сценарий. Еще советник Вудро Вильсона полковник Хауз говорил, что предпочел бы четыре России вместо одной. В незападном мире исчезнет единственная способная противостоять ему в военной сфере величина. Это развязывает Западу руки в развивающихся странах, ориентирует НАТО на функции, выходящие за прежнее противостояние Востоку, исключает международную кооперацию левых сил. предоставляет дополнительный (потенциально емкий) рынок и источник широкого спектра сырья. Происходит своего рода латиноамериканизация России, при которой США через расширенное НАТО как бы распространяют новую "доктрину Монро" на северную Евразию. Ради реализации этого сценария Запад, возможно, готов полностью списать долги России, включиться в создание зон свободной торговли, а в последующем (со стабилизацией политической системы и пригашением инфляции) в инвестирование новой российской промышленности перерабатывающей, "дымной", текстильной, ненаукоемкой, ориентированной не на западные рынки, а на пояс новых индустриальных стран, на лидеров развивающегося мира, на прежние республики Союза.

При этом Запад никогда не даст России возможность стать полноправным членом НАТО из-за "консенсусной" основы работы этой организации. Право "вето" Россия здесь не получит никогда хотя бы из-за противодействия восточноевропейских стран. На Западе слишком ценят стабилизирующий механизм НАТО, чтобы радикально изменить ее характер принятием огромной и плохо предсказуемой России. Иллюзии на этот счет могут питать лишь очень отвлеченные умы.

У данного сценария есть свои плюсы и минусы. Запад дает России время и безопасность для раскрытия внутренних сил. Но он настаивает при этом на отказе от амбициозных сверхзадач и политической самостоятельности на классовом эгоизме, на принятии западных ориентиров,. на активной работе по внедрению в широкие слои населения ценностей западного мира: индивидуализм, трудовая этика, рациональная организация экономики западного типа. Второй сценарий будит на Западе демонов "холодной войны". Прошли времена, когда президент Буш уговаривал в Киеве украинское руководство не рвать жизненных связей с Россией. Принятые в ООН в качестве независимых субъектов международного права, пятнадцать частей прежнего Союза предстают ныне перед Западом как абсолютные носители суверенности. В Москве могут рассуждать об исторических, экономических, психологических и прочих связях, но на Западе уже простое теоретизирование о "мягком", "ограниченном" суверенитете прежних советских республик вызывает готовность даже с риском для себя указать России на неприемлемость подобного курса, на эвентуальный обрыв российско-западных связей в случае развития этого процесса. Неизбежно в этом случае: кредитное давление; возобновленный КОКОМ; технологическая блокада, культурное отчуждение, если и не гонка вооружений в доперестроечном масштабе, то восстановление прежних уровней военных бюджетов у тех стран, которые их сократили (США, Британия, Германия).

Более опасным даже чем эти "привычные" меры и рычаги, будет нововведение в западно-российских отношениях помощь националистической оппозиции во всех частях прежнего Союза, прежде всего - на Украине. Это будет означать помощь Львову и Киеву против Харькова и Симферополя.

Короче говоря, во втором сценарии новое издание "холодной войны" выступает как очень вероятный оборот событий, реалистический вариант реакции Запада на восстановление восточноевропейского "центра силы".

Реакция на третий вариант будет зависеть от быстроты разворачивающихся на евразийских просторах процессов. Менее всего Запад хотел бы получить тяготение Москвы к Пекину в те решающие полтора-два десятилетия начала следующего века, когда Восточная Азия впервые за пятьсот лет непрерывного подъема Запада предстанет его полноправным экономическим и стратегическим конкурентом. Именно ради избежания хода событий по второму сценарию Запад, возможно, будет готов, "скрепя сердце", согласиться на третий вариант - если ощутит образование независимого мирового полюса в Китае после Дэн Сяопина. Если и когда столкновение христианской и конфуцианской цивилизаций перейдет из кабинетных дебатов в реальную жизнь, Западу может понадобиться большая Россия, менее ослабленная, чем в случае с первым сценарием. Тогда России может быть предложено вступление в реформированное НАТО, тогда российские офицеры будут охотно приглашаться для стажировки в западных военных академиях, а американцы, возможно, захотят проводить совместные с Россией военные учения в районах Хабаровска и Семипалатинска, испытывать свои боеголовки на Новой Земле.

В определении выбора одного из трех вариантов российской эволюции на рубеже тысячелетий решающее значение возымеет фактор, маскировавшийся последние восемьдесят лет идеологическим флером - фактор культурно-цивилизационного отличия Восточной Европы от Запада, итог различия и исторической эволюции на протяжении многих столетий.

В широком историческом контексте смысл революции 1989-1991 годов заключался в открытии "второго" мира первому, в цивилизованном воссоединении восточной и западной половин Европы. Именно эта идея вдохновляла русских демократов, с радостью и легкомыслием согласившихся, заплатить немалую цену за право свободного общеевропейского общежития. И если сегодня намечается тенденция обособления запада и центра Европы от ее восточной части, то не должно быть иллюзии в отношении того, что это обособление бьет по коренным идеалам российской демократии со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Аргументы сторонников расширения НАТО за счет центрально- и восточноевропейских стран могут быть возвышенными и софистичными, но для широких масс российского населения суть подобного расширения достаточно проста: в ответ на наши жесты доброй воли, в ответ на роспуск Организации Варшавского Договора, в ответ на слом СССР, феноменально быстрый отказ от коммунистической системы Запад ответил не симметричным уходом, отводом, децентрализацией, а мобилизацией, консолидацией, перехватом бывших союзников России. Сторонники расширения НАТО могут упиваться убедительнейшими из аргументов, но в тысячах русских городов и деревень реакция русских будет одинаковая: нас предали.

Для российской демократии такое расширение будет означать, по крайней мере, одно определенно: Запад потерял веру в демократическое развитие России и подстраховывает себя дополнительными мерами. В час колебания весов на российской политической арене такая "услуга" Запада может оказаться самооправдывающимся предсказанием.

Одновременно утеря Западом веры в русскую демократию и вольная-невольная антагонизация российского населения может дорого ему (Западу) стоить.

Напомним, что в XX веке Россия потеряла и в относительном и в абсолютном плане большую часть своего населения, больше, чем любая другая страна мира, около семидесяти миллионов человек. Не следует забывать, что Россия не только потеряла в двадцатом веке треть своего населения, но и дважды за век спасала Запад от германской гегемонии. Подобный опыт необратимо ожесточил бы любую страну мира, будь она трижды приверженцем и оплотом демократии, и при таких исторических потерях с абсолютной неизбежностью превратил бы ее в военный лагерь,

При этом следует иметь в виду, что в чем-чем, но в стоицизме Россия определенно явилась европейским (а может и мировым) чемпионом, и очередная нужда в том, чтобы затянуть пояса и грудью встретить судьбу не содержит для нее ничего нового. Так поступали все предшествующие поколения русских. Вынужденно ли будет поступить так ныне живущее поколение? Это вопрос тем, кто находится в плену собственных аргументов и фактически не желает слышать о безусловной обеспокоенности России в отношении неожиданно надвигающегося на ее границы блока.

Поэтому произошедшее на рубеже 80-90-х годов нельзя недооценивать. Россия пошла на риск роспуска своего военного союза, обеспечивавшего ей "пояс безопасности" в Европе и сокращения в области ядерных и обычных вооружений - действительно в колоссальных масштабах. Назовите подобный же пример разоружения, осуществляемого в столь грандиозных масштабах по внутренним убеждениям, а не в результате давления извне. Не старайтесь, не найдете - история не знает ничего подобного.

И вот, когда одна сторона феноменальным образом разоружается, другая не только не следует ее примеру - не распускает свой военный блок. но наоборот, увеличивает его за счет бывших союзников стремительно разоружающейся стороны. Здесь нет ни логики партнерства, ни благожелательности (не говоря уже о благодарности), а есть слепая и близорукая корысть. Она может обернуться против "расширителей": приобретая новых союзников в своем расширении на Восток НАТО может потерять Россию, ощутившую себя обманутой, если не преданном. Мы, демократически ориентированные политики России, стараемся сделать все, чтобы этого не произошло, чтобы психологические травмы, полученные Россией в XX веке были все же залечены.

В скоропалительном и не всегда достойно выглядящем повороте наших прежних восточноевропейских союзников видна и наивность неофитов нового европейского фона и, что больше нас касается, фантастическая апатия российской дипломатии на направлении, первостепенном для нас по значимости. С легким сердцем (традиционная русская беспечность) мы теряем наш прежний главный внешний рынок, словно у нас, у нашей промышленности множество иных вариантов. Пытается ли сохранить связи министерство обороны - ведь это их прежние коллеги по советским военным академиям возглавляют армии, готовящиеся перенацелить фронт потенциальных военных усилий. Но поразительнее всего немота дипломатов, как бы внезапно потерявших интерес к блоку стран, которые могут быть и трамплином для контактов с индустриальными центрами Запада, и новой изолирующей Россию системой. Восточная Европа - практически белое пятно в российской внешней политике. Ее, эту политику, как бы не интересуют новые смутные и примитивные стратегические ощущения наших прежних союзников по Варшавскому договору.

В конечном счете, нельзя же заменять реальность фантомами типа "Партнерство во имя мира". Что это такое? На Западе и в странах, ставших такими партнерами, предпочитают не раскрывать смысла, значения, стратегических целей такого партнерства, предпочитают загадочную неясность. Читатель, возможно, помнит семь конкретных вопросов, которые еще год назад задавались руководству НАТО и потенциальным членам о сути туманной программы "Партнерства". Но эта неясность может оказаться туманом, за которым скрываются айсберги, подводные камни будущей европейской эволюции. Не лучше ли несколько развеять этот туман, мешающий ясному видению капитанов европейской политики? Если смысл этой формулы в том, чтобы отсрочить отчуждение восточноевропейских стран, то "Партнерство" следует приветствовать. Если смысл в анастезии в ходе втягивания ее восточных соседей в НАТО, то цели и смысл происходящего нужно определить конкретнее.

Реализация обсуждаемых к западу от наших границ формул способна взорвать мир в восточноевропейском регионе. Где будет новая линия раздела "чистых" (западных) и "нечистых" {восточных)? Между Польшей и Украиной или между Украиной и Россией? У Ужгорода или у Смоленска? Не ясно, представляют ли на Западе реакцию нашего народа на новое, спустя триста лет, превращение Смоленска в приграничный оплот России. Видят ли они возможное смятение, отчаяние, новые конвульсии мировоззрения русских, всех восточных славян? Лучше ли будет Западу с травмированной Россией, снова поставленной перед давлением в сторону ухода в степь, Россией морально подавленной и при спартанской жизни тяжело вооруженной, оставленной к тому же с впечатлением, что ей мало что терять. Хорошо ли создавать у одной из величайших наций мира чувство обиды, ущемленности, несправедливого обращения, ощущение маргинального бедного родственника в негостеприимном для нее европейском доме?

Если слепой эгоизм недальновидных политиков к западу от наших рубежей возобладает, мы обратимся к средствам, которые, вопреки досужим домыслам, у нас еще есть. Это средства своего рода отчаяния, средства искусственно изолируемой страны, но средства действенные.

Если расширение НАТО на Восток обретет реальные формы, Россия может прийти к выводу, что прежние двух и многосторонние договоренности теряют в новой обстановке смысл.

Во-первых, это касается договора СНВ-2, выработанного и подписанного в совершенно иной психологической обстановке, в обстановке благожелательности (и несомненной благодарности) Запада, получившего желаемое для себя окончание холодной войны. Если военный блок в нашем географическом регионе, в среде наших первейших экономических и цивилизационных партнеров расширяется, грозно приближаясь к нашим границам, то самым дешевым (материально) для нас было бы оставление на боевом дежурстве дополнительного числа ядерных боеголовок для дополнительных членов блока, с которым мы вроде бы договорились об окончании военного противостояния, но как оказывается договорились неокончательно.

Во-вторых, договор о сокращении обычных вооружений потеряет свой смысл для нас. Мы его подписывали будучи величайшей наземной силой мира, противостоя Западу от Закавказья до Заполярья. Нужно ли большее доказательство нашего миролюбия, чем решение пустить под автоген 60 тысяч танков? Но в условиях приближения НАТО к нашим границам выполнение соглашения, подписанного в совершенно иной геополитической обстановке, следует оставить. Более того, наши крупнейшие в мире танковые заводы могут получить новый заказ - ведь если в Европе волнуются и не доверяют, то у нас исторических оснований волноваться и не доверять гораздо больше. В конце концов, в 1914 и 1941 годах не мы, а нам объявляли войну, не мы бросались на запад, а западные войска пересекали нашу границу. Мы уже не говорим об опыте 1612 и 1812 годов.

Пусть Запад выберет линию поведения в Европе. Мы готовы быть его добрым партнером. Но если он желает под шелест добрых слов перенацелить на нас польские, чешские и венгерские дивизии, то делать вид, будто ничего не произошло, мы не должны. Напротив, у нас всерьез могут задуматься о том, о чем думал совсем недавно Запад, когда он компенсировал свою слабость в обычных вооружениях по отношению к Организации Варшавского Договора размещением у его границ тактического ядерного оружия.

В российской политической жизни в последнее время наблюдается весьма нехарактерное явление - единодушие. А ведь речь идет об отношении к Западу, неизменно вызывающем со времен Ивана Третьего раскол среди русских. Но не сейчас. В вопросе о расширении географии НАТО на восток, видимо, срабатывает инстинкт. Этот инстинкт вызвали те, предшественники которых дважды жгли Москву, и кто сейчас не желает считаться с российским историческим опытом. Пытаясь неуклюжими и несбалансированными мерами затушить польские, чешские и прибалтийские психозы, Запад делает все возможное для того, чтобы с огромной силой разжечь российский исторический психоз. Лучший ли это путь для строительства безопасного "европейского дома"?

Но оставим психологию, обратимся к логике. Подобно тому, как расширение Североатлантического союза в восточном направлении вызывает в России страх, на Западе разгорается энтузиазм. Аргументы приобщения Польши. Венгрии, Чехии и Словакии к НАТО делятся на две категории.

В первую категорию входят доказательства того, что НАТО укрепит в указанных странах демократию и рынок. Ничего не может быть нелепее. У НАТО есть довольно скромная пропагандистская служба, но не она же будет заниматься "демократическим строительством". И уж конечно не штабы, дивизии, авиакрылья. Военная структура не имеет к политическому "созреванию" и экономическому восстановлению никакого отношения. К ним имели бы отношение мероприятия типа плана Маршалла, но о них что-то не слышно. Чтобы утверждать, что демократию в Центральной Европе разовьет реактивная авиация и танковые колонны западных стран, нужно иметь богатое воображение.

А это значит, что действительный политический смысл имеют аргументы второй категории, основанные на идее, что Россия сможет "вернуться в Европу" сильной страной, чье силовое влияние снова будет вызывать опасения. Этот сорт аргументов с точки зрения геополитики безупречен: вооружайся, укрепляйся, расширяйся на всякий случай. С позиций силы можно гарантировать свои интересы, а по возможности и диктовать.

Здесь мы и приходим к сути проблемы, которую в России удивительно единодушно понимают все. Даже те, кто семь лет подряд после 1988 года не говорил Западу "нет". Если Западу недостаточно распада СССР, слома Варшавского Договора и заключения серии договоров, низведших обычные силы России с 60% общеевропейских (в 1990 году) до 15% в 1995 году. то даже самый безупречный российский западник испытает неприятные предчувствия.

Ну что ж, если мы живем, по крайней мере, в едином общеевропейском логическом поле, то зададимся, вопросом, для чего создаются военные коалиции? Ответ, прост; для отражения внешней угрозы и ни для чего более. С ее исчезновением угасают и коалиционные связи, ничего иного мировая история на этот счет не говорит. Надеясь на этот мировой исторический опыт. Россия и, предлагает создание системы коллективной безопасности; либо посредством ее включения в НАТО, либо путем передачи гарантийных функций всеобъемлющей общеевропейской Организации по безопасности и сотрудничеству; в Европе. И если Запад отвечает отказом на оба эти предложения, значит он что-то имеет в виду. А именно, что коалиция еще нужна. Из чего для всех русских политиков вывод один: Запад видит еще угрозу на Востоке.

Итак. семилетнего "да", разоружившего Восток до "голого пупка", оказалось все еще недостаточно. Запад готов укрепить свою коалицию за счет новых членов. Против кого? Нет сомнений.

В этом случае мы подходим к развилке двух дорог, как они видятся из Москвы. На первой дороге верстовыми столбами обозначены договор о сокращении и уничтожении ядерною оружии о резком, существенном сокращении обычных вооружений (шутка ли пустить под автоген десятки тысяч российских танков?). На второй дороге наблюдается движение в пользу перенесения границ НАТО на тысячу километров ближе к Москве.

Запад волен выбирать свой путь. Он может следовать семилетним курсом создания плотной договорной сети безопасности, реально уменьшающей военную угрозу. А может направиться по другому пути, переводя подобные пограничные структуры в Варшаву, Будапешт и Прагу. Чего он не может, так это двигаться по двум дорогам одновременно, ибо в случае тысячекилометрового броска НАТО на Восток, в Москве возникают реальные сомнения в релевантности семилетнего позитива, семи лет безоговорочного по сути согласия с Западом, сладко певшем о снижении порога противостояния. Попросту говоря, возникнут серьезные, почти непреодолимые сомнения в правильности сделанного выбора разоружаться, когда сладкоречивый партнер своими практическими действиями обозначает тебя в качестве противника. Съесть пирог и иметь его - это слишком. Либо Запад укрепляет сеть безопасности договоренностями с Россией, либо строит против нее новую, расширенную коалицию. Но тогда семилетним "да" определенно приходит конец, наступает эра новых раздумий, новых трудных, но неизбежных решений.