Незаслуженно забытые имена российских ученых, подвергшихся репрессиям или вынужденных уехать из России, продолжают возрождаться из небытия. И по-прежнему основной труд по восстановлению утраченного интеллектуального наследия ложится на плечи энтузиастов. Одним из тех, чьи книги вновь появились на полках книжных магазинов, после долгих лет забвения, стал Леонид Юровский, замечательный российский экономист, автор советской финансовой реформы 1922-1924 гг.. Он был расстрелян в 1938 г. Мы публикуем статью социолога, к.эконом. н., руководителя Центра крестьяноведения и аграрных реформ МВШСЭН Александра Никулина по поводу недавно вышедшего сборника статей Л.Н. Юровского 1916-1918 гг..
Публицистические статьи замечательного русского экономиста Леонида Наумовича Юровского печатавшиеся в газете «Русские ведомости» в 1916-1918 годах сейчас изданы отдельной книгой с обширными комментариями, приложениями, библиографией и фотографиями из семейного альбома (скачать электронный вариант книги на сайте «Яблока», *.pdf).
Л.Н. Юровский известен среди историков и экономистов, прежде всего, как один из ключевых российских профессионалов масштаба Н. Кондратьева и А. Чаянова. Именно Л. Юровский непосредственно обеспечивал разработку и проведение советской финансовой реформы 1922-1924 годов, положившей конец гиперинфляции, сотворившей крепкий рубль, который, в свою очередь, стал финансовой основой устойчивого развития экономики НЭПа. В 1930-м году Юровский был арестован, осужден на 8 лет политической тюрьмы по делу так называемой Трудовой Крестьянской Партии. В 1938-м году его расстреляли. Только в 1988-м году Юровский был окончательно реабилитирован. В 1990-2000-е годы были переопубликованы некоторые его книги и статьи, да и само его интеллектуальное наследие с этого времени становится благодатным объектом для изучения.
Юровский, выходец из богатой еврейской купеческой семьи, изначально получил прекрасное образование, окончив Петербургский политехнический университет, где его научным руководителем был П.Б. Струве. Юровский продолжил свое обучение за границей в Берлине, а потом в Мюнхене защитил свою докторскую диссертацию по политической экономии "Русский экспорт хлебов, его организация и развитие”.
По возвращении из Германии в Россию с 1910 по 1918 год Юровский особо много и плодовито работает как журналист – аналитик разнообразных политических и экономических российских и международных проблем.
В 1915 году Юровский призван в армию, служит прапорщиком в артиллерии Юго-Восточного фронта. После февральской революции Февральской революции в августе 1917 г. Юровский назначается управляющим Особым статистико-экономическим отделом министерства продовольствия Временного правительства. Во время гражданской войны Юровский находился на преподавательской и исследовательской работе в Саратовском университете.
После прочтения книги Юровского убеждаешься, что талант публициста является органично естественным продолжением таланта Юровского ученого. Хорошо, точно озаглавлена по названию одной из газетных статей 1917-го года вся книга Юровского как «Впечатления». Именно из первоначально искренних и оригинальных впечатлений, а потом тщательной аналитической их разработки рождаются истинно глубокие произведения интеллектуального труда, не утрачивающие со временем своего значения.
Книга состоит из трех хронологических циклов статей за 1916, 1917 и 1918 годы.
Три статьи 1916 года представляют собой репортажи-зарисовки прапорщика Юровского с полей сражений Юго-Западного фронта. В двадцати одной статье 1917 года часто содержатся важные аналитические характеристики продолжающейся войны, но, прежде всего, эти статьи посвящены анализу политических и экономических проблем революционной России между февралем и ноябрем 1917 года. Наконец шесть заключительных статей написанных в начале 1918 года носят наиболее обобщающий мировоззреченско-прогностический характер. Потрясенный октябрьским переворотом и воспоследовавшими за ним событиями Юровский стремится осмыслить первопричины все углубляющихся хаоса и смуты, анализирует особенности новой большевистской власти, наконец, пытается предвидеть перспективы политической и экономической эволюции России на ближайшие годы.
Руководствуясь именно этим естественным хронологическим порядком расположения статей Юровского, постараемся кратко реконструировать эволюцию его мировоззрения как солдата, гражданина и, наконец, ученого. Не забывая, конечно, что все эти три ипостаси целостным образом сосуществовали в душе нашего автора. И лишь в зависимости от того, где он находился, - в прикарпатских окопах (1916 начало 1917 года), на петроградских и московских собраниях (1917), среди общероссийских бедствий (1918), – та или иная сторона многогранной личности Юровского проступала на первый план в очередной статье, написанной как, правило, по конкретному случаю, на злобу дня.
Статьи прапорщика Юровского, пересылаемые с артиллерийских позиций Юго-Западного Фронта из района Карпат, отличаются добродушным спокойствием, мягким юмором, почти безмятежным настроением, чем-то напоминающим «письма» товарища Сухова из «Белого солнца пустыни». Чувствуется, что воин-патриот Юровский, пишущий в либеральные «Русские ведомости», стремится создать впечатление достойного ратного труда русской армии, укрепляя читателя в твердых намерениях пережить многолетние испытания великой войны до победного конца.
В статьях Юровского достаточно много места занимают описания повседневных армейских будней на фоне живописных галицийских пейзажей, с любовным упоминанием особенностей поведения его лошади по кличке Налет, рассуждениями об особенностях артиллерийской жизни на привалах и в боях. Что касается боев, то конец 1916 года ознаменовался для Юго-Западного фронта решительным наступлением – знаменитым Брусиловским прорывом. Юровский с достоинством и удовлетворением перечисляет австрийские и германские трофеи, доставшиеся русской армии. В этом перечне добротные противогазы и палатки австрийцев, пожалуй, вызывают особое почти детское удовольствие Юровского. Еще прапорщик Юровский из трофеев упоминает разнообразную газетно-журнальную австро-германскую периодику, которую он (в гражданской жизни профессор) свободно по-немецки читает и соответственно может судить о новостях общественной жизни противника. Он принимает живейшее участие в допросе германского унтер-офицера, который, оказывается, в мирной жизни также был профессором, но не университета, как Юровский, а гимназии. С немецким коллегой унтер-офицером-профессором Юровский беседовал по-рыцарски учтиво.
Тон Юровского становится более жестким и глубоко серьезным, когда он пишет непосредственно о трудностях боев. Например, на его участке фронта долго не давали приказа к наступлению, потому что впереди находились хорошо и сильно укрепленные позиции противника. Только когда брусиловские части с флангов обошли неприятеля, австрийцы сам без боя оставили свои бетонные, покрытые колючей проволокой укрепления. После их осмотра Юровский с армейско-философским удовлетворением заключает: “Нет, разумеется, такой позиции, которую невозможно было бы взять. Но существуют такие позиции, которые брать не стоит”. С глубокими печалью и сожалением Юровский описывает смерть своего однополчанина артиллерийского поручика Ковалева, погибшего от ранения в голову осколком неприятельского снаряда.
В последней своей статье с фронта зимой 1917 года Юровский основное внимание уделит трудам и дня не только армейской жизни, но и будням местного населения, в домах которого расквартировалась русская армия. Юровский констатирует: «Бабы очень красивы в этой части Галиции… С нашими солдатами установились очень дружеские и интимные отношения: будущее поколение с трудом найдет своих отцов».
Разительно переменился тон армейских рассуждений Юровского в 1917, когда, вернувшись в столицы, он с горечью и тревогой пишет об армии, стремительно разлагающейся на глазах всей страны. Эти тексты Юровского настоящие «страдания русского Юнгера».
Уже в июньской статье «Без лозунга» Юровский бьет тревогу, он призывает политические партии России занять однозначную позицию в поддержку войны, выдвинуть соответствующие твердые лозунги. Увы, по его наблюдениям твердые лозунги есть лишь у крайне левых (против войны) и крайне правых (за войну). Но остальные и основные политические партии, да и само временное правительство, по мнению Юровского, слишком сложно и с оговорками рассуждают о войне - о трагедии вовлеченных в нее народов.
И Юровский так упрекает колеблющуюся центристскую элиту:
«Война – жестокое и варварское дело; мысль человеческая работает очень упрощенно на линии фронта… Солдаты, выходящие из окопов, чтобы броситься в атаку, должны бесспорно знать, достойны ли доверия их вожди и борются ли они за правое дело. И на этот вопрос необходимо ответить категорически: да или нет… Пессимистические рассуждения могут быть подходящим занятием для философов и литераторов, но ни как для политических деятелей…»
Далее с каждым месяцем вновь обращаясь к положению дел на фронтах и в тылу, Юровский все с большими тревогой, отчаянием и, наконец, отвращением, будет писать о некогда славной и грозной русской армии, превращающуюся в неуправляемую орду дезертиров-мародеров. К началу осени 1917 года Юровский констатирует, что эта громадная армия теперь просто бесполезна и даже опасна для государства и общества. От ослабевшего государства недееспособная армия требует, тем не менее, значительных довольствия и пропитания, сама, являясь главным источником политической нестабильности в обеих столицах. Тем временем экономически и организационно страна слабеет день ото дня. Юровский предлагает трезво оценить ситуацию и обратиться к решительным и кардинальным мерам:
«Мы не в состоянии прокормить свою армию и свои города…
Мы обеднели людьми и материальными средствами в такой степени, что нам не под силу разрешить какие-либо крупные государственные задачи. Что у нас есть великодержавного теперь? Разве лишь то, что, несмотря на все поражения, земля наша все еще велика…
Мы должны приспособить свои задачи к своим средствам… Средства эти скромные и задачи должны быть не велики… Мы должны продолжать войну вместе со своими союзниками… Но в этой войне нам придется играть лишь скромную роль одного из немногих факторов.
Многомиллионная армия, которую мы держим, пытаемся одеть и прокормить, – не есть армия; на три четверти, по крайней мере, это – опасная для государства толпа…
Нам нужна небольшая армия, но настоящая, крепкая, для которой хватило бы хороших офицеров, здоровых солдат, хлеба, кожи, сукна, повозок, лошадей. Небольшую армию мы сможем дисциплинировать и содержать…
Если кто имеет право быть беспощадным в настоящее время, так это не население по отношению к государству, а государство по отношению к населению».
Обращаясь от военно-экономических к общественно-политическим оценкам положения дел, рассуждая уже не только как солдат, но и как гражданин Юровский ставит уже в июле 1917 года роковой социальный диагноз в статье с соответствующим названием «Гражданская война»:
«В нашей государственной и общественной жизни исчезло психологическое звено, являющееся наиболее крепкой и надежной социальной спайкой: это – доверие. Кому-нибудь же нужно доверять, иначе общественная жизнь невозможна… Если взаимное доверие исчезает даже в пределах отдельных классов и групп, если люди перестают верить свои собственным представителям, то это значит, что разрушительный процесс достиг опаснейших пределов…Гражданская война все равно началась… война налицо».
Тогда же в июле в статье «Две диктатуры» с отчаянной иронией Юровский поставит вопрос об особенностях национальной революции:
«В одном смысле наша революция была, безусловно, национальной. Ко всему мы приходили задним умом. Подрывали в глазах толпы, склонной к анархии, авторитет всякой власти… Углубляли в критический момент классовые противоречия и заметили последствия этого углубления, когда дело дошло до гражданской войны… Четыре месяца мы позволяли развращать и разлагать свою армию и только на днях сообразили, что это – государственная измена… Кто-то сказал, что революция в опасности. Нет, она погибает».
Но что может спасти страну от погружения в хаос? Разве не задавали себя этот вопрос политические лидеры 1917 года? Задавали и еще как! Об этом свидетельствуют августовские статьи Юровского «Впечатления» и «Из предварительных итогов», посвященные анализу чрезвычайно представительного государственного совещания в Москве, состоявшегося в середине августа. Много было сказано на этом совещании точно реалистических и трагически патетических слов, и вот каковы от всего этого впечатления Юровского:
«Никогда царское правительство не обходилось так дорого, как стоит в настоящее время революционная власть. Государственная казна изнемогает. Мы не успеваем печатать бумажки. Необходимы жертвы! Аудитория аплодирует. Но население жертв не несет. Имущие предпочитают не платить налогов, рабочие понизили в некоторых случаях наполовину производительность своего труда. Какими же средствами спаять Россию? Средствами беспощадной власти… Это не та власть, которая созвала в Москве государственное совещание. Таковы впечатления… Государство расшатано, дезорганизовано, разваливается. Государству необходим порядок. Порядок должен быть установлен силой. Кто-нибудь рано или поздно это сделает».
По мнению Юровского, хотя Керенский обещает установить этот жесткий порядок, и желательно, чтобы именно Керенский его установил, но в это уже не очень верится. Похоже, что жесткий порядок в России примутся устанавливать или с крайне левого, или с крайне правого фланга, а может и с обоих флангов сразу.
Надо признать, что Юровский в своих рассуждениях часто не просто критичен, но и самокритичен. Так в его статьях «Из наблюдений бюрократа последней формации» и «Продолжение бюрократических наблюдений», фактически последних текстах опубликованных перед большевистским переворотом, Юровский пишет о роковом, поколенческом разломе, возникшем в 1917-м году между старой царской и молодой революционно-либеральной демократией. Юровский подчеркивает, хотя царский бюрократический аппарат в целом работал медленно и плохо, но все-таки обладал определенными профессиональными традициями и навыками. Пришедшие с февралем 1917-го года в государственный аппарат молодые, часто юные революционно-либеральные деятели, милые и амбициозные, не имеют сплошь и рядом даже начатков профессиональных знаний, необходимых для управления государством, тем более в грозную пору великого социального кризиса. А кризис тем временем углубился до степени октябрьского переворота. Большевики объявили себя истинными освободителями России, а за ней и всего человечества.
Первая реакция Юровского на новую правящую власть была издевательски ироничной. Его первая статья после большевистской революции так и называется «Освобожденная Россия», в ней дана следующая сводка большевистских свобод:
«… Россия стала совершенно свободной страной. Она освобождена от Финляндии, Польши, Курляндии и Литвы, от Бессарабии и Малороссии, быть может, от Кавказа, быть может, от Туркестана и Сибири; она освобождена от свободы слова, печати, собраний, и, что всего замечательней для диктатуры пролетариата, от свободы стачек; она освобождена от всякого закона и на законе основанного суда; армия освобождена от офицерства, страна освобождена от армии, народ освобожден от соблюдения договоров, от здравого смысла, чести и стыда… Нет более свободного государства, чем Россия, если только возможно назвать государством совокупность агонизирующих народностей, населяющих Восточную Европу. Наконец, революция углублена до самого конца…»
Антибольшевистская ирония Юровского найдет свой яростный исход в январской новогодней статье «Русское хозяйство» в следующем заявлении:
«Если Карл V говорил, что в его империи не заходит солнце, то Ленин с еще большим правом может утверждать, что в его социализированных землях не потухает зарево пожаров».
Однако, шутки шутками, но власть большевиков держится. А ведь изначально Юровский находился среди тех либерально-буржуазных аналитиков, которые предрекали, что большевики не продержатся и пару недель. В статье «Крайний срок» от 16 января 1918 года, Юровский вынужден признать, что власть большевиков оказалась более длительной, чем полагали два с половиной месяца назад. Почему? В ответах на этот вопрос экономист Юровский больше рассуждает как социолог. Он вынужден признать, что с властвованием большевиков связаны интересы значительных групп населения.
Юровский в свое время призывал Временное правительство сократить армию в несколько раз. И вот армия под командованием большевистского прапорщика Крыленко в несколько раз сокращена. Пусть это сокращение произведено большевиками зверски, позорно и бестолково, но сокращение произведено. Далее, не столько большевики дали, сколько народ взял землю. Но теперь именно большевистская власть гарантирует народу безнаказанность за прошедшие самозахваты и погромы частнокапиталистических и помещичьих земель. Крестьянство поэтому поддерживает большевиков. А в городах большевиков поддерживает пролетариат, ведь ему обещано скорое пришествие райского социалистического строя.
Но окружающая вопиющая разруха, ведь при большевиках она еще более углубилась?! Ну, началась то она не при большевиках! Именно перед пришествием большевиков в 1917-м году население так обеднело, впало в такое экономическое опрощение, что готово, кажется, и далее покорно и апатично сносить тяготы все углубляющейся разрухи... Общий вывод Юровского: к 1918 году общество и государство опростились и упростились до таких элементарных и грубых форм жизни, что упростились и огрубели также задачи большевиков по управлению Россией. Теперь по прогнозам Юровского лишь неуклонно углубляющийся продовольственный кризис к весне 1918 года определит крайний срок большевистской власти.
Самая последняя статья Юровского, написанная в апреле 1918 года, и озаглавленная «Социальное содержание социалистической революции» представляет собой чрезвычайно интересный социально-экономический анализ не только текущего состояния дел, но и вероятностный прогноз развития событий на несколько лет вперед. Юровский обращает внимание на особенности перераспределения общественного богатства, свершившиеся через полгода большевистской власти. Фактически уничтожены крупная и средняя буржуазия, но вот зажиточные слои деревне (а Россия страна по преимуществу деревенская), безусловно, укрепились за это время. Именно крепкие крестьяне в хаосе революции и войны поживились за счет разбазаривания армейского и городского имущества, а главное приумножили свои земельные запасы, легитимизированные большевистским декретом «О земле». И, несмотря на все большевистские драконовские декреты против спекуляции, крестьяне-мешочники уверенно проводят свою собственную экономическую политику, заключающуюся в перераспределении богатства из города в деревню.
Юровский полагает, что это глубинное противоречие русской революции - противостояние города и деревни – в перспективе может нести в себе как позитивные, так и негативные стороны. К положительной стороне Юровский относит возможности дальнейшего укрепления зажиточного крестьянства, которое Юровский определяет как новую буржуазию, - из ее хватки и предприимчивости могут развиться основания новой технической и экономической культуры России. Возможная же беда, по Юровскому заключается в том, что дальнейшее перераспределение социальных богатств в сторону деревни фатальным образом подорвет и так традиционно слабую русскую городскую культуру. Надо признать, что здесь Юровский дал проницательную характеристику главному политико-экономическому российскому противоречию 1917-1929 годов, разрешившегося в результате такими зверскими методами сталинского «великого перелома», которых Юровский вообразить, конечно, не мог.
На этом месте аналитическая газетная публицистика Юровского обрывается, большевики закрывают «Русские ведомости», Юровский, не желающий быть участником безумных обстоятельств гражданской войны, уезжает в глушь, в Саратовский университет, где обратится к академическим изысканиям в области теории цены.
А читателю, ознакомившемуся с «Впечатлениями», стоит еще и поработать над ними, соотнося впечатления Юровского почти столетней давности с впечатлениями нашего времени.
Первое, впечатление от прочтения книги, это эффект дежа-вю. Вроде Юровский жил ощущениями проигранного цейтнота 1917 года, а мы живем ощущениями застойного пата начала XXI века, но многие впечатления книги Юровского пугающе созвучны нашему времени, например, о разлагающейся русской армии, о правительстве неспособном содействовать эффективному высокопроизводительному труду собственного народа, о тотальном недоверии между и внутри страт и классов нашего общества, об амбициозном невежестве новой бюрократии в сравнении с тугодумной неповоротливостью старой.
Имеются, конечно, в наших сравнительных впечатлениях и коренные различия, по крайней мере, их два. Если в 1917 году Россия помешалась на идеях планомерного равенства, то к началу XXI века Россия опьянена эйфорией рыночной дифференциации. Если в 1917 году деревня поглощала город, то в наши времена, наоборот, город упраздняет деревню. Эти размашистые колебания маятника одинаково опасны и в 1917-м и в наше время. А главное впечатление, которое остается от прочтения книги Юровского, что и тогда и сейчас Россия находится над бездной хаоса, способного в очередной раз поглотить страну.
Есть еще особая тема в нашем сравнении впечатлений. Юровский был чрезвычайно травмирован масштабами общественного развала 1917-начала 1918 года. Потом публикация его впечатлений оборвалась. Но ведь развал на протяжении последующих лет гражданской войны все усиливался, достигнув апокалиптического масштаба к 1921 году. В сравнение с 1921-м годом российское население в 1917-м чуть ли не благоденствовало. Только к 1921-му году крестьянство и Кронштадт, наконец, так потрясли советскую власть яростными антибольшевистскими восстаниями, что заставили партию Ленина обратиться к Новой экономической политике.
Дальнейшие события ХХ века, особенно в пору сталинских чисток и лагерей, сгубивших и самого Юровского, снова и снова демонстрировали, что предела масштабам общественной деморализации в России не имеется. Об этом трагическом релятивизме часто вспоминаешь, вчитываясь в публицистические размышления Юровского.
Впрочем, в России нет и не будет предела попыткам терпеливым, изобретательным, героическим преодолеть этот самый национальный релятивизм деморализации. Одну из таких попыток (пусть, в конечном счете, неудачных) представляет сама судьба Юровского, а также многих интеллектуалов и активистов его времени. Память об этих усилиях преодоления фатального хода российской истории была и будет источником всех оттепелей, основанием всех перестроек нашего общественного самосознания.
Напомним, что книга «Впечатления» состоит не только из статей Юровского. Ее вторая часть представляет собой подробнейшие комментарии к газетным текстам Юровского. Эти комментарии, безусловно, имеют собственную историко-аналитическую ценность, помогая читателю узнать еще массу интересных фактов времен великой войны и великих революций, пронизывая «Впечатления» Юровского духом своего исторического времени. Поэтому в заключение выскажем нашу глубочайшую признательность составителю книги, автору ее предисловия, комментариев, библиографии, приложений, – Алексею Юрьевичу Мельникову за проделанную с любовью и добросовестностью работу над изданием «Впечатлений» Леонида Наумовича Юровского.
Библиографическое описание книги: Юровский Л.Н. Впечатления : Статьи 1916–1918 годов / сост., предисл. и коммент. А.Ю. Мельникова. – М., 2010. – 248 с., фотогр.
